Вот уже несколько недель Давид Пьедра и Фьямма деи Фьори путешествовали по Индии. Невероятные зрительные, обонятельные, тактильные и вкусовые ощущения будили в них новые творческие силы.

Для Фьяммы Индия была сказочным сном, который вдруг стал явью. Ей хотелось проявить себя во всех видах искусства. Она записывала все, что с ней происходило, и зарисовывала все, что видела. Ярмарки были пиром для ее обоняния, а взор ласкало многоцветье легких покрывал, сквозь которые чернели женские глаза. Чудесных моментов было столько, что она ни на секунду не выпускала из рук камеры, не переставая щелкала затвором. Если уж нельзя было остаться здесь навсегда, нужно хотя бы увезти с собой то, что можно запечатлеть на пленке. Фьямма чувствовала, что каждый проведенный в Индии день приближает ее к постижению собственной сущности. Она падала с ног от физической усталости, но ее дух был бодр, как никогда. И хотя рядом с нею всегда был Давид, она иногда забывала даже о нем. В этом путешествии Фьямма надеялась обрести мир — ведь если он и существовал, то только здесь, в Индии.

Ей нужен был толчок, который помог бы ее душе обрести новое, высшее состояние, открыл путь к новому, долгому счастью, о каком она мечтала во время одиноких медитаций. Фьямма не раз достигала этого счастья, но не могла удержать его — не знала как. А в Индии она видела это счастье на лицах едва ли не всех жителей и заражалась этим счастьем сама. Она шла по улицам в сандалиях и неизменно белых одеждах, и ее сердце было распахнуто навстречу этому миру, а все чувства готовы были принять его. Все доставляло ей наслаждение. Кусок свежеиспеченного хлеба превращался в изысканное лакомство. Она полюбила вегетарианское "тали" и сырный "нан" — тонкие лепешки, запеченные с сыром и чесноком и посыпанные мятой. Если раньше она не любила острые специи, то сейчас получала от них большое удовольствие.

Повсюду попадались боги и богини со множеством рук, то спокойно поднятых, то явно грозящих карой. Фьямма наконец поняла, почему в местных верованиях так много мистицизма и почему одно и то же божество могло иметь столько воплощений. Она разобралась в запутанной иерархии каст, с рождения обрекающей каждого жителя страны на определенное место и положение в обществе; при этом никто не ропщет, потому что так предопределила судьба. Фьямма поняла: то, что она считала смирением, для индийцев есть естественное приятие всего, что выпало на их долю. Они спокойны, потому что живут в вечном настоящем. Размышлениями своими Фьямма не делилась ни с кем, кроме дневника, потому что не хотела выставлять на всеобщее обозрение то, что другие могли счесть странным. Она до сих пор не научилась полностью открываться Давиду. Ей даже казалось, что в те времена, когда между ними еще не было физической близости, они были более откровенны друг с другом.

А для Давида их поездка была проверкой на совместимость, потому что, как ни странно, он впервые путешествовал не один. Практически всю жизнь Давид вел одинокое существование. Если и сходился с женщинами, то очень скоро расставался с ними: работа поглощала его целиком, не оставляя места другим чувствам.

Впрочем, ни одна женщина не была ему дорога так, как Фьямма. И здесь, в Индии, он не переставал удивляться ей. Он видел, как Фьямма счастлива, и приписывал ее состояние тому, что им обоим очень хорошо вместе. Он любовался Фьяммой: каждая ее черта, каждый жест казались ему совершенными. Они решили для себя, что отнесутся к этому путешествию так, словно оно первое и последнее. И пусть жизнь сама покажет, как им быть дальше. Они решили жить в Индии как можно проще, открыв сердце и ум новым ощущениям.

Перед тем как войти в храм, они умащались маслами и обсыпались оранжевыми, красными и желтыми порошками, следуя всем индуистским ритуалам. Они выстаивали босиком длинные очереди вместе с верующими, чтобы приблизиться к гигантским черным фаллосам, символическим изображениям бога Шивы, и, как и все, оставляли приношения: цветы, благовония, кокосы, бананы и рис.

Устав от напряжения, они укрывались в очередном отеле, чтобы восстановить силы — индийские улицы производили слишком сильное впечатление.

Они жили на озере Пичола, в отеле, который когда-то был резиденцией махараджей. Фьямма без устали фотографировала фонтаны во внутренних двориках, голубей, слетавшихся отовсюду, чтобы попить, и отражения величественных лотосов.

Их пьянили розы Джайпура, тени, падавшие на стены и мостовые. Они посетили Дворец ветров.

У продавца с голоском кастрата и женственными движениями накупили шелков, чтобы потом изваять их складки в камне. Они переправлялись через широкие реки на спинах разрисованных цветами слонов. Видели дворцы махараджей, от былой роскоши кото-рых уже ничего не осталось. Целыми днями наблюдали, как рисуют на шелке те эротические фигурки и сценки, которыми заполнены рынки всего Раджастхана. Подолгу сидели обнаженными в позе лотоса, пытаясь в одно и то же время абстрагироваться и достичь концентрации, и со временем преуспели в этом. Они до слез смеялись над собой, медитировали в самом Тадж-Махале, этой "мраморной жемчужине, удержавшейся на щеке времени", воспетой Тагором. В Тадж-Махале при посещении одной из крипт вместе с группой туристов Мартин решил проверить акустику: он громко выкрикнул имя Фьяммы, и оно долго-долго повторялось под сводами, даже после того, как группа покинула мавзолей.

Они проплыли по Гангу, пустив по воде свечи надежды, присутствовали при сжигании тел умерших, которым суждено блаженство в загробном мире, потому что они пришли умирать на священные берега Ганга. Они прыгали вместе с обезьянами (а обезьяны прыгали по ним), катались на рикшах, а под конец поехали туда, куда обоим больше всего хотелось, — в Каджурахо.

Давид мечтал постигнуть тайну выразительности фигур, украшавших храмы Каджурахо, технику резьбы, истоки брутальной чувственности, "сарасундари" — пленительных нимф, украшавших все до одного алтари, секреты их пластики и реализма их поз, грубости и одновременно деликатности, с которыми были высечены в камне сцены плотской любви.

А Фьямма стремилась постичь истинную суть Тантры, выведать тайны абсолютной любви и священного эротизма. Она знала, что тантризм основывается скорее на практическом опыте, чем на теории. После разрыва с мужем, о котором она до сих пор не могла вспоминать без боли, перед ней открылся новый, неизведанный путь, по которому ее готов был сопровождать другой мужчина — Давид, и хотя она боялась, что и с ним может произойти то же, что произошло с Мартином, она жаждала любви, ни за что не хотела отказаться от нее, даже если это снова принесет страдание. Фьямма еще не оправилась от потрясения, разделившего ее жизнь на "до" и "после". Сейчас ей трудно было поверить чувствам, своим и чужим. Не хватало веры, она остро нуждалась в ней и предчувствовала, что найдет ее здесь, в Каджурахо. Чем дольше она жила в Индии, тем более чистыми и светлыми становились ее чувства и помыслы. Она вняла совету своего друга- йога и приберегла напоследок посещение тех мест, где могла получить новый опыт, который, возможно, откроет ей новый путь. Фьямма хотела завершить путешествие по Индии посещением расположенного высоко в горах тихого монастыря: пожить там, в посте и молитве, в окружении дикой природы.

Закат уже почти догорел, когда они прибыли в белоснежный отель. Из окна их номера открывался великолепный вид на храмы. Давиду и Фьямме не терпелось посмотреть вблизи на это чудо, но они все же решили отложить экскурсии до завтра — слишком устали с дороги. Ночью Фьямме снились странные сны: сначала приснилось, что она превратилась в "апсару" — небесную женщину, несущую в себе чудесный солнечный огонь, и будто ее обхаживает голубая луна, которая хочет усыпить Фьямму игрой на ситаре и выкрасть ее чудесный дар. Потом приснилось, что она вся каменная и что по обеим сторонам ее стоит по женщине: они поддерживают ее ноги, пока она пре-дается любовным ласкам с таинственным божеством. В том же сне взгляд Фьяммы словно раздвоился, и она смогла смотреть со стороны на то, что делает сама: увиденное ею напоминало очень красивую бабочку, состоящую из двух тел. Она пыталась понять, кто же доставляет ей во сне такое удовольствие, а когда поняла, проснулась едва ли не в слезах: в ее сны, обернувшись на этот раз божеством, снова прокрался Мартин. Фьямма упрекала себя в том, что недостаточно дорожила им, когда он был рядом. Она села в постели, чтобы немного помедитировать. Рядом спал Давид Пьедра. Звук его глубокого дыхания вернул Фьямму к действительности, и постепенно она успокоилась. О своем сне она решила Давиду не рассказывать. Наутро, взяв фотоаппарат, они отправились за новыми открытиями.

В Каджурахо их доставил на машине гид. Он был из касты воинов, уверял, что изучал испанскую филологию и в совершенстве владеет языком. Давид и Фьямма прозвали его Красавчиком, за то что он одевался как жиголо: шарфы, носовые платки в тон, серьги, усики. "Красавчик" обо всем рассказывал весьма своеобразно: путал героизм с эротизмом, вместо "обнаженный" говорил "сраженный", вместо "фигура" — "фактура", вместо "полосатый" — "волосатый" и тому подобное. Фьямма с Давидом падали от смеха, когда он начинал описывать какой-то храм. Они просили "Красавчика" перестать, но он не понимал, в чем дело, и продолжал рассказывать в том же духе. Всякий раз, когда его прерывали или задавали какой-нибудь вопрос, гид терял нить повествования и начинал все сначала. Он повторил одну и ту же историю десять раз, пока Фьямма с Давидом не сбежали от него. И правильно сделали: они и без помощи гида смогли осмотреть все эти храмы, построенные удивительным образом — без арок и сводов. Осматривая храм, посвященный богу солнца Сурье, они обратили внимание на женщину, которая сидела скрестив ноги вдалеке от них, у входа, но, не отрываясь смотрела на Фьямму и Давида. Заинтригованные, они подошли ближе и тут поняли, что смотрела женщина вовсе не на них: глаза ее были открыты, но она ничего не видела, погруженная в свои мысли. В памяти Фьяммы навсегда запечатлелось ее лицо, излучавшее спокойствие и радость. Женщина была одета в красное, у нее были высокие азиатские скулы, лицо хранило остатки былой красоты, хотя ей наверняка было уже за семьдесят. Она сидела рядом, но мысли ее, казалось, были очень далеко. Фьямма сфотографировала ее, убедившись, что даже щелчок фотоаппарата не в состоянии был нарушить исходивший от этой женщины покой.