Давид приподнялся и начал, пуговку за пуговкой, расстегивать черное платье Фьяммы. Когда на ней уже ничего не осталось, Давид положил ее так, чтобы казалось, будто голова ее находится прямо под сверкающей на небе короной. Украсив голову любимой лучшей в мире диадемой, Давид шепотом, обнимая и целуя Фьямму, принялся излагать ей историю прекрасного созвездия. Нежно проводя пальцем по лебединому изгибу ее шеи, он рассказывал, что, если верить мифам Древней Греции, корона эта была подарена дочери критского царя Ариадне, которая не хотела стать женой Диониса, потому что он был смертным. Давид говорил медленно, сопровождая движением пальцев каждое слово, словно хотел спрятать его в каком-нибудь уголке тела Фьяммы, с каждым словом все больше расцветавшего...

Дионис, продолжал Давид, для того чтобы доказать возлюбленной, что он бог, снял с себя корону и забросил ее на небо, где она с тех пор и сияет... Голос Давида становился все тише, а пальцы все нежнее скользили по телу, проникая в самые заветные уголки и наполняя Фьямму блаженством, пока она дослушивала уже на ушко досказываемую историю о том, как Ариадна под конец полюбила Диониса и вышла за него замуж и боги сделали его бессмертным...

Под ласками Давида Фьямма и сама почувствовала себя богиней — рядом с любимым так хорошо мечтается! Во всем, что он делал, Фьямме чудилось волшебство. Потому-то она и боялась встречаться с Давидом — хотела быть подальше от его чар, пусть даже эти чары возносили ее на небеса. Рядом с Давидом Пьедрой Фьямма иногда испытывала страх — ей казалось, что она теряет земную опору. А ведь даже птицы отдыхают от полетов, опускаясь на твердую землю. Вечно лететь невозможно, и потому ей было трудно с Давидом: он заставлял ее летать, отрываясь от повседневности.

А между тем глаза Давида смотрели на нее так, что она забыла даже свое имя. Он накручивал на пальцы ее разбросанные по подушке черные локоны, пока ему в голову не пришла идея получше. Он попросил Фьямму лежать, как она лежит, а сам встал и вышел. Через минуту улыбающийся Давид вернулся с целой пригоршней блестящих бабочек. Это были тончайшей работы серебряные бабочки, которых он изготовил для одной задуманной им композиции. Он начал украшать ими волосы Фьяммы. И когда закончил, нежно поцеловал в глаза и назвал принцессой. А потом были самые нежные и самые проникновенные ласки. Казалось, подушки стонали от наслаждения, даже матрац изнемогал от страсти. Когда Давид и Фьямма пришли в себя, была уже полночь.

Мартин вышел из редакции в плохом настроении. День выдался ужасный. Утром, за завтраком, он собирался начать разговор о разводе, но в решающую минуту не смог выдавить из себя ни слова. Тогда он решил ждать, пока Фьямма сама не даст повод каким-нибудь резким словом или замечанием.

Но Фьямма поводов для скандала не давала. Так что Мартину пришлось отправиться на работу, не сделав необходимого шага к свободе, и он всячески ругал себя за слабость и нерешительность.

Плохое настроение, в котором он явился в редакцию, стало причиной того, что он допустил серьезнейшую ошибку: в последней передовице затронул тему адюльтера, прозрачно намекнув на связь директора влиятельнейшего в стране банка с женой конкурента, директора второго по величине банка. Банки готовились к слиянию, и владельцы газеты, ожидавшие от них крупной финансовой поддержки, никак не были заинтересованы в огласке отношений между директорами. Так что Мартина в то же утро вызвал к себе председатель совета директоров газеты "Вердад" и в жестких выражениях обвинил его в намеренном срыве важного делового соглашения. Такого позора Мартин не испытывал за все годы работы. У него было такое выражение лица, что в конце концов председатель совета директоров сам принялся утешать его: похлопал по плечу и велел как можно скорее уладить дело.

После этого Мартин бросил все силы на решение проблемы. И когда он покидал редакцию, печатные станки уже работали вовсю, отмывая типографской краской репутации газеты и пострадавшего директора банка: в следующем номере на первой полосе красовалось набранное крупным жирным шрифтом опровержение.

Мартин очень долго шел пешком, не замечая, что руки и ноги у него совсем замерзли. Он вышел в одной рубашке — пальто он ненавидел, да и не привык его носить. Но в Гармендии-дель-Вьенто выходить из дому без пальто в последние дни было рискованно, а Мартин не подумал об этом — голова его была занята в тот день совсем другими мыслями. Температура была такой непривычно низкой, что в конце концов Мартин почувствовал: еще немного — и он заледенеет. Несмотря на холод, он не смог не заинтересоваться криками, которые доносились из заброшенного здания, в котором когда-то проводились ныне запрещенные петушиные бои. Мартин завернул за угол и вдруг оказался прямо перед импровизированной ареной, на которой шел самый жестокий из когда-либо виденных им петушиных боев. Два породистых петуха, черный и пестрый, беспощадно клевали друг друга и били когтями, подбадриваемые радостными криками своих хозяев. Глядя на петушиную драку, Мартин размышлял о своем. Как сделать, чтобы расставание с Фьяммой было бескровным? Как обойтись без ссоры? Без взаимных унижений? Он так глубоко задумался, что не заметил, как к нему приблизился какой-то тип с бутылкой водки, к которой то и дело прикладывался, и предложил Мартину тоже сделать глоток. Потом его окружили пахнувшие перегаром люди и стали тянуть за рукава рубашки, требуя сделать ставку на следующий бой, потому что схватка черного петуха с пестрым уже закончилась: хозяин черного праздновал победу, а от пестрого остались лишь клочья. Придя в себя и осознав, что происходит, Мартин вырвался из круга пьяных зрителей и поспешил прочь, убегая не только от жестокого зрелища, но и от безжалостно преследовавших его собственных мыслей. Рубашка его была запачкана кровью убитого петуха, и ему жаль было и убитую птицу, и себя самого.

Он понимал, что ждать больше нельзя, что нужно наконец предпринять решительные действия. Проходя мимо парка Вздохов, Мартин почувствовал острую тоску и неодолимое желание увидеть Эстрелью. Он очень устал после бессонной ночи и тяжелого дня и потому особенно болезненно ощущал одиночество. Вот уже несколько дней он откладывал встречу с Эстрельей, надеясь на то, что вот-вот сможет явиться к ней с хорошими новостями, которых она, как он знал, очень ждала и которых он не мог ей сообщить, потому что все не решался на первый шаг и ждал, что развязка наступит сама собой.

Мартин искал и не находил ничего, что могло бы послужить поводом для разрыва с Фьяммой. Если бы она совершила какой-то проступок, какую-нибудь ошибку! Если бы Фьямма оступилась! Тогда он мог бы смело требовать свободы, во всем обвиняя ее.

Эстрелья не торопила его с решением, он сам определял, когда его принять. Мартин перебирал в уме истории знакомых и друзей, когда-либо оказывавшихся в подобной ситуации, и приходил к выводу, что от развода может выиграть, но может и проиграть. Он знал одну пару, которой повезло: пройдя через весь ужас судов и раздела имущества, оба они сейчас были счастливы со своими новыми избранниками. Но бывали и другие случаи: некоторые из его друзей расстались со своими женами ради новых возлюбленных, которые казались им верхом совершенства и в которых они очень скоро разочаровались. А отступать было уже некуда. Однако большинство его знакомых, перед которыми встал выбор, по разным причинам так и не решились на развод и продолжали трусливо лгать и страдать.

Нужно принять решение, нужно получить свободу, думал Мартин. И слово "свобода" звучало для него синонимом слова "жизнь". Да, придется пережить бурю, но потом неизбежно выглянет долгожданное солнце. Он будет жить полной жизнью. Ему уже сорок восемь. Еще лет тридцать он сможет прожить, наслаждаясь каждым днем. Нельзя больше бездарно тратить отпущенное ему время. Он имеет право жить по-другому. Мартин подумал о Фьямме... Она сильная, она выдержит. Она выслушала столько женских историй, что ее собственная покажется ей самым легким случаем. Ей хватит мужества с достоинством принять удар. Если говорить честно, то ее любовь к нему давно уже прошла. По крайней мере, она ее никак не проявляет. Когда-то она, конечно, была в него влюблена, но, к счастью, ее чувство к нему было похоже на его чувство к ней: они любили друг друга, как брат и сестра.

Мартин припомнил сотни случаев, когда хотел заняться с Фьяммой любовью, а она ему отказывала. Она отказывала ему очень часто, ссылаясь то на головную боль, то на месячные, то на усталость, то на занятость. Он не помнил, сколько лет назад в последний раз получил удовольствие от физической близости с женой. Их семейная жизнь была размеренной, спокойной и с каждым днем все более скучной. При этом все их родственники, друзья и знакомые считали, что у них "идеальный брак".

Ни Мартин, ни Фьямма даже не догадывались, насколько довлеет над ними чужое мнение. Они не заметили, как молва сделала их "образцовой парой". Вокруг одна за другой распадались, казалось, самые прочные семьи, а они оставались вместе, несмотря ни на что. Они жили напоказ, фасад выстроенного ими здания был красивым и исполненным гармонии, но внутри все перекрытия давно прогнили. Их расставание началось еще много лет назад, но этого не замечали. Их связывала привычка, привязанность друг к другу, общие воспоминания — они называли это стабильными отношениями. Они не делали ничего, чтобы оживить спавшие летаргическим сном чувства, и все реже смеялись и грустили вместе, все реже вспыхивали в их глазах искры влюбленности. Они перестали видеть друг в друге индивидуальность и неповторимость, и каждый если и разделял вкусы другого, тот уже через силу. Они утратили желание, узнав что-то, тут же делиться новым знанием с другим, делаясь от этого еще богаче. Их любовь умерла от голода и жажды, просыпалась песком у них между пальцев, а они даже не заметили ее кончины.

Эстрелья открыла дверь и увидела Анхеля — дрожащего от холода, усталого и грязного. Она согрела его в объятиях, потом приготовила горячую ванну. Эстрелья намыливала Анхеля, словно ребенка, и ласкала, согревая. Потом налила в стаканы виски и устроила импровизированный очаг, положив на огромное керамическое блюдо несколько поленьев, которые никак не хотели гореть — наверное, отсырели. Эстрелья долго возилась с ними (этой ночью им с Анхелем просто необходим был огонь), но под конец сдалась, и на блюде запылали страницы городского телефонного справочника — все четыреста страниц поочередно.