В приемной ее ждала сияющая от счастья Эстрелья. Фьямма пригласила ее в кабинет, сгорая от желания узнать все подробности вчерашнего свидания. О том, что ей удавалось, Эстрелья готова была говорить без конца. Вот и сейчас она рассказала все, не упустив ни одной, даже самой интимной подробности. Не забыла ни одного вздоха, ни одного стона. Поблагодарила Фьямму за ее советы — они очень пригодились! Музыка, массаж, свежий воздух, ангелы, свечи, зелень кустов, цветы, звезды — все помогало ей в ту ночь. Впервые она поняла, что значит любить. Пока Эстрелья рассказывала, Фьямма чувствовала, как все в ней сжимается от зависти и желания. Ее мозг начал фантазировать, она воображала себе самые откровенные сцены и, воспользовавшись своим положением наставницы, начала учить Эстрелью, как сдерживать страсть, чтобы продлить удовольствие. Она учила ее тому, что ей, как женщине, хотелось бы пережить с собственным мужем, но чего она никогда не осмелилась бы ему предложить из страха, что он плохо о ней подумает.

Фьямма посоветовала помедитировать вдвоем обнаженными, перед тем как лечь в постель, — это поможет достичь большего физического единения, основанного на единении духовном. Она дала Эстрелье книгу "Наслаждение любовью" — классическое наставление в искусстве любви. Эстрелья с благодарностью и радостью приняла книгу — еще бы! Теперь у нее будет больше возможностей порадовать Анхеля и еще больше влюбить его в себя. А Фьямма уже говорила об искусстве и о музыке — о своем любимом Моцарте и о том, как музыка влияет на состояние души человека. О том, что высокие звуки наполняют человека энергией, а низкие, наоборот, успокаивают. Поведала, что Моцарт использовал самые высокие ноты в истории музыки — эйфорию, которую испытывал композитор, он вкладывал в мелодии, а они потом несли радость всем, кто их исполнял и слышал.

На свете не было ученицы прилежнее, чем Эстрелья. Она впитывала каждое слово Фьяммы и, уходя, унесла с собой все ее советы. Теперь это была другая женщина — уверенная в себе, высоко несущая голову.

Чем больше она перенимала от Фьяммы, тем больше чувствовала себя самой собой.

После Эстрельи на прием была записана пироманка Консепсьон Сьенфуэгос, элегантная и представительная женщина из высшего света, совершившая один из самых ужасных поджогов за всю историю города. Еще подростком в летнем лагере в горах она, напуганная извещением о приближающемся урагане, подожгла сухое дерево. Как раз в то время налетел сильный ветер, и за считаные секунды огонь охватил огромную территорию. Лес на горах пылал несколько недель, сгорел не один гектар. Власти так и не смогли найти виновного. С годами благодаря длительному лечению, усилиям семьи и замужеству Консепсьон избавилась от своей мании. Но в последнее время странные желания снова завладели ею. Она постоянно пребывала в состоянии нервного возбуждения, и единственным способом снять его был поджог. Она носила в сумочке целый арсенал — зажигалок и спичек, лежавших в ней, хватило бы на всех завзятых курильщиков города.

Муж Консепсьон был почетным председателем корпорации пожарных Гармендии-дель-Вьенто и даже не подозревал о проблемах жены. А Консепсьон приходила в ужас от одной мысли, что тайна может раскрыться. В предыдущий свой визит к Фьямме она, дожидаясь своей очереди в приемной, не смогла подавить в себе желания увидеть пламя. И пока толстая секретарша сплетничала с кем-то по телефону, забралась к ней под стол и подожгла ее юбку. Бедная секретарша визжала как сумасшедшая, пока бежала в ванную, чтобы под душем загасить пылавшую на ней широкую юбку. А потом, мокрая и опаленная, заявила, что с нее хватит, что она больше здесь не работает, что устала от сумасшедших, прикидывающихся святыми. И ушла, хлопнув дверью. Так что Фьямма с некоторым беспокойством ожидала следующего визита Консепсьон. Она позаботилась о том, чтобы не заставлять Консепсьон ждать — вдруг та занервничает и опять что-нибудь подожжет? Убрала все предметы, которые могут гореть: свечи, индийские палочки-благовония, лампы с ароматными маслами — все было спрятано в шкафы. В ту минуту, когда Консепсьон Сьенфуэгос открывала входную дверь, приемная Фьяммы и ее кабинет были совершенно готовы принять ее.

Фьямма была почти уверена, что причина странного поведения этой женщины — в сексуальной неудовлетворенности. Огонь был символом ее сексуальности. Жар, исходящий от пламени, был эквивалентом возбуждения. Страсть к поджигательству, проявившаяся впервые, когда Консепсьон была подростком, и потом утихшая, вспыхнула с новой силой, после того как ее муж увлекся парусным спортом, причем настолько, что плотские утехи просто перестали для него существовать. "Он променял меня на яхту", — жаловалась, рыдая, Консепсьон. Нужно было направить ее энергию в другое русло. Применить метод изменения поведения. Перед Фьяммой стояла трудная задача — она не знала ни одного случая, когда пиромана удавалось полностью отучить от поджогов. Так что справиться с проблемой Консепсьон было для нее делом чести и испытанием ее профессионализма.

Прошло несколько часов. Фьямма выслушивала различные истории. А думала только об одном: она хотела вернуться на вчерашнюю выставку. Хотела найти Давида Пьедру и извиниться за свое невежество и глупость. Но на самом деле это был лишь предлог, который она выдумала, чтобы оправдать свое желание снова увидеть человека, который — хотя она сама себе не признавалась в этом — необычайно привлекал ее. Ее неосознанно притягивало в нем то, что он был воплощением ее давней мечты. Он был скульптор, художник — а именно об этом она мечтала всем сердцем еще тогда, когда желания ее были чисты и наивны. Ее восхищала тонкая восприимчивость Давида Пьедры (на самом деле в этом заключалась общность их натур) — одним словом, ей нравилось в нем то, чем она сама обладала и что, казалось, давным-давно похоронила в себе вместе с разбитыми юношескими мечтами.

После работы она не пошла домой. Оставила сообщение на автоответчике мобильного телефона Мартина, предупредив, что вернется поздно. Перед тем как выйти на улицу, посмотрелась в зеркало, хотя очень давно этого не делала — ей было все равно, как она выглядит. Впрочем, Фьямме не нужно было прилагать особых усилий для того, чтобы выглядеть хорошо: несмотря на возраст, она всегда казалась молодой и свежей, даже когда уставала. Кожа ее была по-прежнему белой, а на щеках проступал естественный румянец. Ей никто не дал бы ее лет. Иногда, правда, Фьямма сознательно "старила" себя: надевала очки или собирала волосы в старомодный пучок. Она прибегала к таким уловкам, когда к ней на прием приходила какая-нибудь пожилая пациентка. В таком случае важно было казаться старше и серьезнее, чтобы пациентка почувствовала доверие.

Фьямма распустила волосы, и водопад черных локонов обрушился на ее плечи. Их цвет контрастировал с цветом блузки — Фьямма, как почти всегда днем, была в белом. Она очень любила этот цвет, говорила, что он единственный, в котором собраны все цвета радуги, и что он лучше всего отражает солнечный свет. В ее шкафу висело множество белоснежных льняных блузок одного и того же фасона.

Фьямма вышла на улицу, и на нее пахнуло ароматом цветущих апельсиновых деревьев. Ей показалось, что весь город пропитан этим весенним запахом. Но это было не так: просто у самой Фьяммы было весеннее настроение. Она задержалась перед витриной магазина женского белья — того самого магазина, в котором много дней назад покупала новое белье Эстрелья, — и очень удивилась, поняв, что разглядывает вещи, которые раньше никогда бы ее не заинтересовали. Она шла, улыбаясь каждому встречному.

Свернув в переулок Полумесяца, Фьямма остановилась возле киоска напротив входа в галерею, где была выставка Давида Пьедры, купила какой-то журнал и, делая вид, что читает, стала ждать.

Краем глаза она разглядела фигуру Давида в глубине галереи: он давал указания рабочему, переносившему на новое место тяжелую гипсовую скульптуру. Поняв, что он выйдет не скоро, Фьямма решила зайти в соседнее кафе — вести наблюдение оттуда было приятнее и удобнее.

Прождав почти час и выпив неимоверное количество кофе, Фьямма наконец увидела, как Давид Пьедра выходит из помещения галереи на улицу, переходит на другую сторону улицы и направляется в сторону того самого кафе, за одним из столиков которого сидела она. Давид направлялся туда не потому, что заметил Фьямму, — просто ему захотелось пить, а кафе располагалось как раз напротив галереи.

Фьямма быстро поднялась и зашагала к выходу, рассчитав так, что они неминуемо должны были столкнуться. И, когда это произошло, она с хорошо сыгранным удивлением поздоровалась с Давидом, для которого эта встреча была самым желанным подарком. Он пригласил ее за столик (тот самый, из-за которого Фьямма минуту назад поднялась) и жестом попросил сделать заказ (официант уже держал наготове блокнот и карандаш). Фьямме не пришло в голову ничего лучшего, чем попросить еще одну чашку кофе (про себя она подумала, что такое количество кофеина даром не пройдет и сегодня ночью ей не уснуть). Давид заказал мятный чай, уточнив, что его нужно приготовить "как всегда". Через пару минут официант появился с серебряным марокканским чайником и зелеными, расписанными золотым орнаментом, стеклянными стаканчиками. Фьямме очень понравился свежий запах мятных листочков и то, как официант разливал чай: высоко подняв чайник над стаканом, он лил душистый напиток сильной струей, не пролив при этом ни капли.

Наполнив один стакан, официант по собственной инициативе наполнил и второй. И угадал — Фьямма тут же отодвинула кофе и придвинула к себе стакан с чаем.

Разговор с самого начала получился оживленным. Фьямма извинилась за происшедшее накануне недоразумение. Давид уверял, что ничего страшного не случилось. Постепенно разговор свернул в новое русло — они заговорили об искусстве. Фьямма, как завороженная, слушала рассказы Давида Пьедры, а он все дальше уводил ее в волшебный мир, в котором человеческие руки превращали обыкновенную глину в необыкновенные произведения искусства. Она была ученицей, он — мастером. Он раскрывал ей тайны объема и жеста, досконально и терпеливо объяснял, какими средствами достигается каждая деталь. Рисовал на бумажной скатерти инструменты, используемые скульптором. Подчеркивал, что каждый мастер должен обязательно изготовить их для себя сам. Подробно рассказал о самшитовых палочках и искусстве полировки — раскрыл целый мир, необычайно увлекательный для Фьяммы. Она давно об этом мире мечтала, так что каждое уроненное Давидом Пьедрой зерно упало в благодатную почву. Давид был уверен, что всякий, кто хочет чему-нибудь научиться, должен начинать с глины. Это самый благодатный материал, поскольку его можно мять сколько угодно и сколько угодно можно изменять изготовленную из него форму. Он пригласил Фьямму зайти как-нибудь в его мастерскую и поработать с влажной глиной. Рассказал, как сам начал лепить. Когда он был маленьким, они жили недалеко от карьера, где добывали глину, и Давид с другом играли там в войну. Они пропадали там целыми днями, роя траншеи и заготавливая целые горы комков, которыми потом бросались. Домой мальчишки возвращались усталые, перепачканные глиной, похожие на индейцев. Давид слепил столько "снарядов", что его руки привыкли к глине и полюбили ее. И тогда он понял, что рожден стать скульптором. Все остальное сделало за него одиночество — он был единственным ребенком в семье и чувствовал, что он не один, только когда творил.