– Ну, знаешь…

Он еще силился что-то сказать, но никак не мог, видно, слов подобрать подходящих, только головой крутил возмущенно. А потом вообще со стуком грохнул бокалом с шампанским о стол так, что золотистое вино выплеснулось в тарелку, попортив собой аккуратную нетронутую горку салата с королевскими креветками. Видно, вместе с вином выплеснулась из ее гостя и последняя капля терпения, он подскочил пружиной из кресла. Надежда и опомниться не успела, как хлопнула входная дверь. Ушел… И даже не поел ничего. Зря она старалась. Вон сколько всяких вкусностей наготовила. Придется Ветку с детьми теперь на ужин звать, не пропадать же добру…

Она посидела еще десять минут в напрасном ожидании – может, вернется все-таки, потом протянула руку к телефону, набрала знакомый номер.

– О! А где кавалер-то твой? – озадаченно спросила Ветка, войдя в комнату. – Я думала, у вас тут уже любовь-морковь.

– Да кака така любовь! – подражая голосу тезки-героини из любимого фильма, грустно проговорила Надя. – Убежал мой кавалер, только его и видели. Обиделся он на меня.

– А чего обиделся-то? – осторожно спросила Ветка, запихивая Машеньке в рот клубничную ягоду. – Ты расстаралась, такую еду кудрявую ему навертела, шампанское в ведро зафигачила, а он обиделся?

– Да при чем тут еда и шампанское! Вот все тебе смешно…

– Не, мне не смешно, Надь. Наверное, я просто тебе завидую так. Счастливая ты. Ко мне-то уж точно никто уже на ужин никогда не придет. Хоть зазовись.

– Почему ты так думаешь?

– Да потому! Вот он, мой ужин, сидит, твою еду дорогую за обе щеки кушает, – мотнула она головой в сторону Артемки, с аппетитом уплетающего салат с королевскими креветками, вынужденно и щедро сдобренный шампанским из Сашиного бокала. – А завтрак мой клубничку с удовольствием распробовал… Да, Машенька? – взглянула Ветка улыбчиво на перемазанную красным соком мордашку. – А нам и не надо никого… Мы сами себе и обед, и завтрак, и ужин…

– Вет, не говори так. Все у тебя еще будет. Чего ты!

– Конечно, будет. А как же. Главное, верить надо. Всю жизнь верить и ждать. Как твоя мама говорит? Хорошую невесту и на печи найдут? Эх, жаль, печи у меня в квартире нет. А то бы меня точно, вот обязательно даже нашли бы.

– Да перестань! Грустный какой-то у тебя сегодня юмор.

– Ладно, перестала. Так из-за чего, говоришь, твой кавалер на тебя обиделся?

– Да у нас тут спор с ним небольшой вышел. Он считает, что безответная мазохистская любовь – это так, пустяки для человека. И не может быть мотивом для убийства при стечении определенных обстоятельств.

– Ого! Ничего себе темочка для романтического ужина! Безответная любовь, убийство… Ты, что ль, такой разговор затеяла?

– Ну да, я.

– Что ж, с тебя станется. Ты ж не женщина, ты юрист!

– Да, юрист! И при чем здесь женщина – не женщина, когда человека так грубо под статью подвести хотели?

– Да дура ты, Надька, а не юрист. Вместо того чтоб мужику глазки строить, она с ним про убийство говорит. Он что, для этого к тебе в гости шел, что ли?

– А для чего?

– Ой, мама, не могу… – закатила под потолок глаза Ветка. – Что ж тебя так в крайности все время заносит, подруга? К одному она пыльным ковриком под ноги бросается, перышки ему чистит, а к другому с расследованиями дурацкими лезет. Ему твои расследования, знаешь, вообще по фигу! Он же так смотрел на тебя вчера…

– Как? Как смотрел?

– Да с интересом, вот как! Совсем не так, как на следователей там всяких смотрят! А ты – убийство… Во идиотка! Да от этого любой сбежит, ты что!

– Вет, а если без шуток, вот ты сама как считаешь, можно убить, чтоб чужую любовь выслужить?

– О господи, хоть кол на голове теши… – вздохнув, махнула в ее сторону Ветка и задумчиво откусила от большого краснобокого яблока. – Ей про Фому, а она все про Ерему.

– Ну все-таки!

– Не знаю, Надь, – очень серьезно ответила вдруг Ветка. – Я ничью любовь никогда не выслуживала. Я честно мужа своего любила, и все. Хотя, может, и надо было как-то ее выслуживать, любовь эту. Сейчас бы, может, не была матерью-одиночкой с двумя детьми…

– А я вот все время выслуживала, Вет. Сколько с Витей жила, столько и выслуживала. И на убийство ради этой любви пошла.

– Ты чего несешь? Какое убийство? – оторопело уставилась на Надежду подруга. Глаза ее округлились удивленными блюдцами, и рука с надкушенным яблоком застыла на полпути к месту назначения.

– Ребенка моего убийство. Я ведь недавно аборт сделала. Витя так хотел, – тихо и горестно покаялась Надя.

– Вот сволочь… – возмущенно, но не без некоторого все же облегчения выдохнула Ветка, одновременно стрельнув взглядом в Артемку.

– Ну почему он – сволочь? Он никого не убивал. Это я сама. Испугалась, что он меня бросит, если по-своему сделаю. А он все равно бросил. Так что убийство меня не спасло. И Пита, выходит, не спасло…

– Какого Пита?

– Да так, есть тут фигурант один… А я вот что – навещу-ка я его завтра, фигуранта этого. Мысль, между прочим! Пусть Саша на меня обижается, но все равно я это дело до конца доведу.

– Надь, ты во что такое ввязалась? Это не опасно?

– Нет, Ветка, не опасно. Это пусть ему опасно будет. А мне бояться нечего. И терять уже нечего, похоже. Ни мужа у меня теперь, ни кавалера, ни цепей пролетарских.

– А оно вообще тебе надо по большому счету? Может, ну его, это твое дело, не стоит и связываться?

– Надо, Ветка. Сама не знаю зачем, но надо. Очень надо. Прямо в одном месте у меня зудит, как надо!

– Ну если зудит, тогда конечно, – философски изрекла Ветка, пытаясь оттереть послюнявленной салфеткой с Машенькиной мордашки клубничные розовые разводы. Машенька старательно кряхтела, отталкивая материнские руки, потом все-таки возмущенно расплакалась, выгнулась назад, капризничая.

– Ладно, все, не буду больше! Нравится – грязнулей сиди! Твое право! – примирительно проговорила Ветка. – Извини, если задела твое самолюбие.

В который раз подивившись Веткиным неординарным методам воспитания, Надежда только головой покачала. И улыбнулась. И в который раз Ветке позавидовала. И вдруг поняла, что с удовольствием променяла бы своего непьющего адекватного мужа на двоих детей. Или даже троих. И пусть бы ей при этом жилось ужасно трудно, все равно бы променяла.

– Ладно, Надь, пойдем мы. Видишь, спать хотим. И Артемка вон уже носом клюет. Потом мне про все это в подробностях расскажешь, ладно? И про Пита этого, и про любовь его мазохистскую.

– Ага. Расскажу. Идите, ребята, спокойной вам ночи.

* * *

Может, для Веткиного семейства эта ночь и впрямь была спокойной. Самой же Надежде не удалось заснуть ни на минуту. Ложилась, вставала, ходила по комнате, пила чай, снова ложилась. Сон не шел. В конце концов она вообще бросила это мучительное занятие – лежать в темноте с закрытыми глазами. Чего толку-то? Лучше уж продолжать жить наяву, дать волю мыслям-воспоминаниям, которые все лезли и лезли в голову, отгоняя положенное на сон время. Неспроста ведь они в нее лезли. Чего-то им от нее надо, мыслям этим. А тем более воспоминаниям. Хотя это слишком уж красиво звучит – воспоминания. Как в дамском романе. Как-то не подходило красивое это слово к той жизни, которая была у нее последние три года. Да и слово «жизнь» – тоже не то слово. Не жила она, а работала. Тщательно-кропотливо носила на свою ветку соломинки и травинки, складывала их одну к другой, как та птица-хлопотунья. Зачем, для кого? Зачем позволила себя так переломать-переделать, с какой такой целью? И, что самое обидное, так старалась, со всеми потрохами в эту мясорубку залезла.

Соскочив с дивана, Надежда снова заходила по комнате, словно пытаясь убежать от навязчивых этих мыслей, снова зашла на кухню, снова нажала на кнопку электрического чайника. Потом закурила нервно, встала у темного окна, выпустила сигаретный дым в форточку. Нет, лучше не думать об этом. Не надо. Что было, то было. Назад время все равно не воротишь. Лучше сесть и подумать, с чего она начнет завтра разговор с Питом. Вернее, уже сегодня. За окном-то уже утро почти. И снова на нее напала прежняя маетность, как продолжение грустных мыслей…

Вот плохая из нее получилась Даша Васильева. А Виола Тараканова и того хуже. Никакой выдержки и спокойствия у нее нет, сплошное нервное дребезжание организма перед ответственным разговором. Чего она волнуется так? Боится, что ли? Ну не убьет же ее Пит, в самом деле! Он же подлец и трус. Он только на старика немощного смог руку поднять, а на нее не посмеет. А может, орудие защиты с собой какое прихватить? Скалку, например…

Ей вдруг стало смешно. Так смешно, что грусть и страх сразу пропали куда-то, и тело начало сотрясать уже от рвущегося наружу хохота. Так и до истерики недалеко, пожалуй. Хотя и в самом деле смешно! Это ж только представить надо: открывает она дверь, входит к Питу в кабинет, потом обличает его аккуратно и быстренько в убийстве и достает из-за спины скалку. Потом размахивается ею изо всей силы и…

К девяти утра она была уже во всеоружии. Не со скалкой, конечно, зато причесанная и подкрашенная, контрастный душ принявшая, в новый брючный костюм одетая, кофе попившая. Правда, круги под глазами, образовавшиеся после бессонной ночи, спрятать под гримом так и не удалось, но бог с ними. Не свататься же она идет, в конце концов. И так сойдет.

Пит сидел уже на своем рабочем месте, уставился на нее исподлобья и очень настороженно. Молчал, пока она шла через весь кабинет к его столу, смотрел, как она усаживается в кресло за маленьким столиком, приставленным к его большому начальственному столу, как закидывает элегантно ногу на ногу. Ну не Шерон Стоун, конечно. Пусть даже и не усмехается, она и без него это понимает. Да та, помнится, и не в брюках была, а в чем-то агрессивно-сексуальном. А усмешка твоя, милый друг, нас даже и на пару с Шерон Стоун не испугает…

– Надежда, что опять у вас случилось? – вполне, впрочем, доброжелательно спросил Пит. – Чему обязан вашим третьим пришествием? Или четвертым уже, я запамятовал?