А она вот что сделает – она на ужин его к себе пригласит! Имеет право, в конце концов! После вчерашнего инцидента с Витей, надо полагать, вообще можно считать себя женщиной совершенно и окончательно свободной… Так, решено. На сегодняшний вечер назначается ужин с бывшим подозреваемым, и с одной только конкретной благородной целью: сделать из этого несчастного подозреваемого абсолютно праведного потерпевшего-обвинителя.

Приободрившись, Надежда быстро зашагала в сторону автобусной остановки. Дел впереди – невпроворот. Надо зайти в магазин, прикупить что-нибудь вкусненькое для ужина, и свечи можно купить, чтоб создать спокойную обстановку, и вино… Интересно, что там еще полагается для домашнего ужина с мужчиной? Жаль, опыта нет. Как-то не устраивала она раньше романтических ужинов. С Витей все было гораздо проще. Вите эти ужины да свечи вообще были по фигу, ему чистота в доме нужна была, вкусная еда в холодильнике да ее блондинисто-худой презентабельный вид ко всему этому в придачу. И все. Только непонятно, почему к другой ушел – она все его капризы с покорностью овцы ежедневно, можно сказать, даже ежечасно исполняла. Только вот до уровня нужного так и не дотянула, поди ж ты… Да и бог с ним. Ушел и ушел. Некогда ей о нем плакать. У нее романтический ужин на носу, а в холодильнике дома – мышь повесилась.

* * *

Стол она накрыла очень красиво. Можно сказать, изысканно. И даже шампанское в ведерко поставила – взяла напрокат у Ветки. Откуда у нее взялось это ведерко, Ветка и сама не помнила. Держала там свою портняжную мелочь вроде пуговиц да замочков-крючочков всяческих, и вот надо же, по назначению пригодилось. Хотя Ветка ее насквозь с этим ведерком обсмеяла. Сказала: ты бы еще скатертью бархатной стол накрыла да лакея с ливреями напрокат взяла.

Саша, конечно, удивился поначалу ее приглашению, а потом ничего, даже обрадовался. А может, ей показалось, что обрадовался. Или она просто очень хотела, чтоб он обрадовался. Позвонил в дверь ровно в семь, минута в минуту, она едва успела переодеться. И цветы ей вручил. Пять больших свежих роз в хрустком целлофане. Все как в кино. И начался их ужин тоже как в кино – шампанское по бокалам, салатики по тарелочкам, чокнулись-пригубили, в глаза друг другу глянули бархатно. Только вот разговор потом пошел не киношный, уж больно не терпелось Наде ситуацию с курткой этой дурацкой прояснить, так и подпрыгивала на месте, как лихорадочная. Вот Даша Васильева, та никогда от нетерпения не подпрыгивает, у нее все чинно-важно происходит, будто в замедленном каком действии. И вопросов неожиданных Даша Васильева тоже в лоб не задает. И ответов на них срочных не требует.

– Саш, ну вспомни, пожалуйста! Все до мелочей, что в тот день было, вспомни! Ты сам Питу позвонил или он тебе?

– Ну да, он в обед мне позвонил. Сказал – настроение хреновое, давай, мол, посидим где-нибудь. Я согласился – почему нет? Машину оставил на стоянке, в тот бар, куда он сказал, пешком пришел. А почему ты спрашиваешь об этом, Надь? Зачем тебе?

– А Пит? Он на машине туда приехал?

– Не знаю. Не помню. Может, и на машине. Я пришел, он уже там сидел, меня ждал.

– А потом?

– А что потом? Посидели, поболтали, водки попили. Только я почему-то сразу отключился, не помню ничего. Правда не помню! Со мной впервые такое было, полнейший провал в памяти.

– А тебе не показалось это странным?

– Да ничего мне тогда уже не казалось! Говорю же – будто сознание потерял. Выпал, провалился куда-то. Потом очнулся на газоне, за скамейкой. От запаха, наверное. Голова рядом с урной лежала, из нее так воняло мерзко… Я поднялся и снова упал, голова закружилась. Вернее, она не кружилась, а будто пространство передо мной туда-сюда двигалось, на части расслаивалось. Странное такое ощущение… Потом, помню, я шел и не узнавал ничего – где я, что я… А потом показалось, что я в свой родной двор вошел. Кстати, ваш двор действительно наш чем-то напоминает, и дом тоже похож… Кто-то из подъезда как раз выскочил, ну я и вошел. А дальше ты уже знаешь.

– Да, знаю. А утром за тобой уже пришли. Ведь так?

– Нет, не утром, ближе к вечеру. Я дома спал.

– А ты не удивился, почему за тобой так быстро пришли?

– Нет. Я еще в себя не пришел. Мне, помню, про деда говорят, про убийство, про бутылку с отпечатками, а я не понимаю ничего, только головой трясу… Да, еще мне куртку показали – ваша, мол?

– А ты что?

– А что я? Ответил, что она моя, только я ее потерял давно. Они еще посмеялись, сказали, что вроде пить меньше надо и что куртку потерял совсем недавно, всего лишь этой ночью. И в очень хорошем месте – рядом с убитым. Вот тут и пришлось им рассказать, что ночь я провел здесь, в твоей квартире.

– Понятно. А когда ты свою куртку потерял? Вернее, при каких обстоятельствах?

– Ой, да не помню я. Потерял и потерял. Правда, Алиса все время ворчала, что я ее потерял. Она мне ее из Испании привозила, якобы бешеные деньги на нее там потратила. Всего меня, помню, изгрызла. Терпеть не может, когда вещи, ею купленные, пропадают. Прямо физически страдает.

– А как эта куртка могла попасть на место преступления, ты не задавался вопросом?

– Да, я думал об этом, конечно. Да и спрашивали меня потом… Только этого теперь никто уже не узнает. Убийство деда все равно на наркоманов спишут, я так понял.

– Спишут-то спишут, это им раз плюнуть… Вопрос в другом: где ты ее мог оставить? Ведь кто-то же прибрал ее себе! И прибрал именно с определенной целью! И этот «кто-то» из числа твоих знакомых. Так что вспоминай, Саша, где ты ее оставил! Или лучше – у кого оставил. Вспоминай! Очень тебя прошу!

– Нет, не помню. И вообще – отстань от меня с этой курткой. Тебе-то она зачем?

– А ты, случайно, не у Пита ее оставил? А что? Бывает же. Пришел в куртке, ушел без куртки… Я вот, например, иногда долго какую-нибудь вещь ищу, а потом она у Ветки оказывается, лежит себе преспокойненько.

– Это ты к чему сейчас про Пита спросила? Ты хочешь сказать, что это он, что ли, мою куртку туда подкинул? И деда убил, да? Ты что, Надь?

– А что я? Алиса вот, например, тоже считает, что именно у Пита ты ее и оставил.

– Откуда ты?.. Ты что, ходила к Алисе?

– Ну да, ходила.

– Зачем?

– Затем! Затем, что очень выяснить хочу, кто тебя так жестоко и бездарно пытался под убойную статью подвести!

– Господи, да Пит-то тут при чем? Он же мой друг!

– Ну да. Он еще и Алисин друг по совместительству. И влюблен в нее с детства. И на тебя обижен жутко, что ты ее бросил. Так что у него куча мотивов, как видишь.

– Надь, ты хоть понимаешь, какую чушь ты несешь?

Он вдруг откинулся на спинку кресла, посмотрел на нее холодно, будто издалека. Это ж надо такое придумать – Пита в убийстве подозревать. Да он таракана раздавить не сможет! Он даже в детстве не дрался ни с кем ни разу, а от вида крови его мутило, как девчонку-неженку. Тоже, нашла убийцу… А что в Алису влюблен – так они давно все привыкли к этому обстоятельству. Ну влюблен и влюблен. Он и сам понимал всегда прекрасно, что шансов у него – никаких. А любовь его сама по себе никого и не оскорбляла, пусть себе любит на здоровье. Тем более теперь, когда он ушел от Алисы, любить ему даже удобнее будет. Не мешает никто. Так что совершенно незачем было Питу с ним так жестоко расправляться. Да и вообще – он даже думать об этом не может! Если поверить в это, то лучше не жить. Страшно потому что.

– Саш, тебе просто так хочется считать, что это чушь. У тебя просто глаз на все это замылился, понимаешь? Ты привык просто, – продолжала зверствовать в своих предположениях Надежда. – Ты в его шкуре не сидел, тебе проще. Попробуй-ка сам изо дня в день быть свидетелем чужого счастья! Это все равно что по кусочку от сердца своего отрывать, от мужского самолюбия… Я думаю, что это пытка еще та. Ведь есть же самолюбие у твоего Пита, как думаешь?

– Не знаю, Надь. Есть, наверное. Как-то не думал об этом. Только подставлять меня ему незачем. Я ведь сам ушел! Устранился из этого счастья сам, так что незачем ему кусочки от сердца отрывать….

– Да не в этом дело, Саш, не в кусочках этих, как ты не понимаешь… – отчаянно всплеснула руками Надежда. – Просто… Просто он привык свою роль играть, быть вашим добровольным семейным оберегом. Да ты и сам об этом говорил! Мазохизм – штука вообще страшная и очень непредсказуемая. Поэтому вспоминай, где ты свою куртку оставил! Алиса вспомнила, и ты вспоминай!

– Нет, не буду вспоминать. А если даже и вспомню, то не скажу. Ты лучше мне объясни: зачем ты меня на ужин позвала? За этим только? Чтоб мне допрос дурацкий учинить?

– Это не допрос, Саша. Я правду хочу знать. Я тебе помочь хочу.

– А я тебя просил мне помогать? Я просил тебя к Алисе ходить? Тебе не кажется, что ты слишком много на себя взяла? Да, ты мне помогла, конечно, большое тебе человеческое спасибо, но больше мне помогать не надо! Я сам со своей жизнью разберусь! Сам!

– Саш…

– Ну что – Саш? Что это за бесцеремонность такая – лезть в чужую жизнь, как в свою собственную?

– Ну, допустим, ты тоже в этом отношении не ангел! Кто меня вчера стыдил, что в рабстве жить нельзя? Забыл? Я тебя тоже, между прочим, не просила с Витей драться!

– Да я же заступиться за тебя хотел!

– А я что сейчас делаю, по-твоему? Тоже за тебя заступаюсь! Я хочу знать, кто тебя так мерзко подставил! И даже уже знаю кто! Уверена почти!

– И что? Ну узнаешь, и дальше что? Побежишь следствию помогать?

– Да, побегу! Из принципа побегу! Законы, они для всех одинаково писаны! И преступление должно быть наказано!

– Ага… И вор должен сидеть в тюрьме…

– Да, если хочешь! Именно так и должно быть! А если сидеть на облаке, как ты, свесив ножки вниз, и знать не хотеть, что вокруг тебя происходит, то можно вообще в блаженного да беспринципного идиота превратиться! Тебе на голову дерьмо будет падать, а ты все будешь твердить: благодать божья… Так, что ли?