– Саш, ну что? – жалобно потянула она, виновато улыбаясь. – Лучше тебе?

Он ничего не ответил, высвободил из ее рук свою голову, сел на полу. Оглядел вокруг себя пространство, потом улыбнулся им, сидящим около него на корточках, тихо и грустно:

– Что ж вы, ребята, все по голове моей стучать норовите, а? Вот же взяли моду – по голове стучать… Других мест нету вам, что ли?

– Саш, ну зачем ты к нему полез… Не надо было! – сквозь слезы проговорила Надя. – Мы бы сами разобрались… Дела наши, семейные…

– Да какие, к черту, семейные! – вдруг сердито проговорил Саша, пытаясь подняться с пола. – Он же унижает тебя с садистским удовольствием, а ты сидишь, извиняешься неизвестно за что, будто и впрямь в чем виновата.

– А что, что он мог еще подумать, тебя увидев? Он и решил, что мы… что я…

– Да ну, слушать тебя противно, – махнул он в ее сторону рукой и побрел в ванную, осторожно держась за стеночку.

– А ведь он прав, Надька, – проводив его взглядом в спину, тихо произнесла Ветка. – И в самом деле – слушать тебя противно.

– Да почему?

– Ну не дурак же он, твой Витя, в самом-то деле! Застал он нас на месте прелюбодеяния, видишь ли! Честный обманутый муж! Что он, очевидных вещей не замечает? Здесь же сыростью пахнет, и дверь открыта, и дети у тебя спать уложены… Все он увидел прекрасно, что к чему и как! Да и вообще… Это же он тебя сам бросил! Если б ты и в самом деле развлекалась на всю катушку – имела бы право! А он пришел тут проверять, видишь ли, соблюдает ли ему брошенная жена верность… Это неправильно, Надь, это действительно унижение, Саша прав…

– Прав, конечно, – подал голос из коридора Саша. Зайдя на кухню и усевшись на свое прежнее место, помотал мокрой головой из стороны в сторону, потом в упор уставился на Надю, помолчал немного. – Ты и сама понимаешь, что я прав. Нельзя так себя унижать. Надо выдирать себя из собственного рабства, а не искать ему всяческие оправдания. Иначе прорастешь в нем корнями, потом не выберешься.

– Ну почему – рабство? – тихо-виновато возразила ему Надежда. – Это не рабство, это семья. Это терпение, это мудрость, в конце концов. Многие так живут. Да все почти!

– Ага. Многие вот так и убеждают себя, попадая в рабство. Еще и алиби себе для успокоения придумывают – любовь, мол. Если, мол, любишь – все вытерпишь. А только любовью в таких отношениях и не пахнет. Нету ее. Кураж власти есть, унижение есть, а любви – нету. Хотя внешне все красиво бывает – ни к чему не придерешься. Заботятся о тебе усиленно, целуют-обнимают, милым-дорогим через каждое слово называют.

– …Птичьи перышки себе, идеально трезвому, милостиво почистить разрешают… – вставила свое ироничное слово и Ветка, стрельнув хитрым глазом в Надю. – А почему бы и нет? Почему бы и не потешиться, не полюбоваться своими сомнительными достоинствами? Очень же удобно! Да и приятно, наверное, когда по твоей дурацкой прихоти женщина себя голодовкой изводит, по салонам бегает, чтоб сделать из себя глупую куклу Барби. А когда захочется – и пнуть ее можно, к другой уйти. Но так, чтоб обратно ждала, чтоб волновалась: придет, не придет…

– Ну хватит! – рассердилась Надежда, стукнув ладошкой об стол. – Чего ты несешь такое, Ветка? Хватит!

– Чего-чего… Правду тебе несу, вот чего. А самое противное, Надя, знаешь в чем? Он ведь к тебе действительно вернется скоро. Вот увидишь – обязательно вернется. Потому что он слабый и злой, ему рабыня нужна. Кураж нужен. Саша прав…

Они замолчали неловко, сидели, уставившись в столешницу. Надя изо всех сил сдерживала слезы, проглатывала их в себя большими порциями, шмыгала изредка носом. Не хотелось ей при Саше плакать. И с Веткой спорить не хотелось. Хороша же подруга – разнесло вдруг ее на откровенность! При Саше-то зачем…

– Ладно, девчонки, поеду я домой. Там костюм мой подсох уже. Спасибо, – поднялся из-за стола Саша, – мне утром вставать рано. Поспать хоть немного надо.

– Спасибо тебе, Саш, за помощь… – подняла на него глаза Ветка.

– Да ладно, чего там… – махнул он рукой, выходя из кухни. Потом обернулся к Надежде, посмотрел на нее внимательно. И вдруг улыбнулся широко и коротко, так, что слезы ее, с трудом сдерживаемые, тут же и пропали куда-то. – Надь, мы созвонимся? – спросил как ни в чем не бывало. – Работу-то мы тебе еще не нашли.

* * *

Утром Надежда проснулась с ощущением чего-то очень хорошего, происходящего в ее жизни. Хотя чего в ней было такого хорошего? Кругом одни сплошные трагедии. Не знакомство же идиотское с Сашей – это хорошее? Да и чего ей от этого знакомства? Подумаешь – работу он ей искать помогает. Это ж он из благодарности просто. Да и вообще, на что она может рассчитывать… Она ж далеко не красавица, как жена его, Алиса неведомая. Вот посмотреть бы на нее, на эту Алису.

Хотя отчего бы и не посмотреть? Женщина она теперь свободная, на кого хочет, на того и смотрит. И опять же, частное расследование на месте стоит, которое она затеяла. Она ж нынче Даша Васильева, как это она забыла? И потому должна встретиться со всеми, так сказать, фигурантами. Надо вставать с раскладушки, кормить Артемку с Машенькой завтраком, сдавать Ветке на руки – и вперед.

Дело оставалось за малым – адресок этой Алисы узнать. Можно, конечно, у Саши спросить, только неловко как-то. Да и не скажет он ей, начнет опять пытать, зачем да почему… Хотя у нее же домашний его телефон есть! Пит, помнится, в страшном находясь раздражении, все его телефоны сгоряча выдал. Если только она бумажку ту не потеряла.

Бумажка нашлась в сумке. Надежда уселась перед телефоном, вдохнула-выдохнула резко и набрала номер, с замиранием сердца стала слушать длинные нудные гудки.

– Алё… – возник наконец в трубке милый девчачий голосок.

– Ой, здравствуйте! Вы знаете, я знакомая Алисы, Сашиной жены, я ее срочно разыскиваю… – торопливо затарахтела Надежда в трубку, не переводя дыхания и от волнения полностью проглатывая букву «р», проклятущую и коварную, делающую ее голос по-детски смешным и несерьезным. – Будьте добры, подскажите мне, пожалуйста, где она живет. Мне очень, очень нужно!

– Ой, а я не знаю… – растерянно протянул милый голосок. – Я не знаю точного адреса, если визуально только… Мы с мамой один раз всего у них дома были, давно, еще перед их свадьбой…

– Ну, хотя бы визуально расскажите. Где это?

– А это угол улиц Белинского и Красина, там дом такой, серая пятиэтажка, и кафе на углу какое-то. Я не помню названия… А этаж, по-моему, третий. Или четвертый… А вы кто? Я вроде всех Алисиных приятельниц знаю. А ваш голос мне не знаком…

– Хорошо. Я найду. Спасибо вам!

Надежда быстро положила трубку, вздохнула с облегчением. Кто бы ты ни была, обладательница милого голоска, спасибо тебе. И прости, что назвалась подругой Алисы. Так вот и приходится нам, бедным Дашам Васильевым, всячески изворачиваться. Зато теперь визуальный адрес у нас есть…

Она быстро оделась, спустилась с детьми на первый этаж, позвонила в Веткину дверь.

– Надь, а ты куда? – спросила Ветка, моргая спросонья глазами. – Тебе ж не на работу! Давай кофе попьем?

– Нет, Ветка, некогда мне. Дела ждут, – передавая ей в руки Машеньку, протараторила Надежда. – Ты их не корми, они завтракали. Все, побежала я…

– Надь, постой! – окликнула ее Ветка. – Ты на меня не обиделась за вчерашнее, нет? А то я полночи не спала.

– Да брось, ты что? Какие обиды?

– Да? Ну ладно. Иди тогда. Счастливо тебе.

– Ага, пока…

Выйдя из троллейбуса на улице Белинского, Надя медленно пошла в сторону улицы Красина, наслаждаясь теплым и нежным майским утром. Наверное, только в мае по утрам бывает так пронзительно-прозрачно небо, так нежна зеленая дымка деревьев, так неожиданно свеж и чист городской воздух. Впереди лето с его жарой, дождями, дачами, праздными отпусками… А май – радостное всего лишь предчувствие этого праздника, но что может быть лучше этого предчувствия-предвкушения? Все, все еще впереди, и до зимы еще так далеко, и, кажется, целая жизнь пройдет, пока она вновь придет со своими унылыми холодами…

А вот и серая пятиэтажка. А на другой стороне улицы – кафе. Надежда неторопливо вошла в тенистый двор, осмотрелась. Хорошо у них тут, тихо. Вон и бабулька какая-то на скамеечку со своим вязанием выползла. Из тех как раз бабулек, которые наверняка все и про всех знают. Что ж, Даша Васильева, просыпайся, приступай к своим основным обязанностям.

– Бабушка, а вы, может, знаете, в этом доме девушка живет, ее Алисой зовут?

– Знаю. А ты кто ей такая будешь? Зачем это она тебе понадобилась? – с удовольствием вступила в диалог бабулька, глянув на Надежду заинтересованно поверх старомодных толстых очков.

– Да мы с ней раньше работали вместе, подружками были. А потом она замуж вышла, уволилась и потерялась из виду. Вот хочу найти.

– Да уж, вышла-то вышла, – грустно вздохнула бабушка. – А только недолго, смотрю, замуж этот ее продлился. Опять уж у матери живет. И чего вы такие нервные нынче, девки? Нас вот по молодости как замуж отдавали, так уж на всю жизнь. А вы все нынче вертихвостки! И Алиска твоя такая же! Видела ее тут недавно – не поздоровалась даже. Идет, волосюки свои рыжие распустила, ни на кого не смотрит.

– А в какой квартире она живет, не подскажете?

– Да вон, во втором подъезде, третий этаж, сразу направо. Я мать-то ее хорошо знаю, Алискину. И деда знавала, пока он тут, с ними жил. А потом уехал дед-то. Квартиру, говорят, свою купил. А недавно, слышь, его убили, деда-то. Совсем народ с ума сошел.

– И что, он сам себе вот так взял и купил квартиру? – присела на скамеечку к ней Надежда. – Он что, такой богатый был?

– Да нет, какое там… Рубаха с перемывахой, вот и все его богатство. Немцы, говорят, квартиру ему купили.

– Какие немцы?

– Да откуда я знаю какие? Фашисты, наверное. Они ведь шибко об этом не рассказывали! Это мне их соседка потом посплетничала, что приезжали к нему какие-то немцы, много их было, а потом квартиру купили.