– Ну вот и поговорим обо всем за обедом! И о моем трудоустройстве тоже. Идет?

– Да, конечно. А где вы хотите пообедать?

– Знаете кафе около цирка? Круглое такое?

– Знаю.

– Сегодня, в два часа. Вас устроит?

– Вполне. Спасибо вам, Надежда.

– Да за что?

– За этот звонок. Кстати, а откуда…

– А я как раз утром мимо заведения вашего друга шла. Дай, думаю, зайду, возьму ваш телефон на всякий случай…

– Ну да, ну да. Очень хорошо, Надежда. Очень рад. До встречи.

У-ф-ф… Трудно же ей дался этот телефонный разговор, в самом деле! Сроду она ни к кому на обед не напрашивалась. Воспитана была мамой так. В тех еще традициях, когда порядочные девушки ни при каких условиях сами себя никому не навязывают. Как говаривала мама, не нужно нам этого современного нахальства, дочка, хорошую невесту и на печи найдут. Вот Витя же, мол, тебя нашел.

Домой идти уже не хотелось. Что она будет там делать? Ноги сами понесли ее в салон-парикмахерскую. И вовсе не для того, чтоб хорошо перед этим Сашей выглядеть, как она сама себя старательно убеждала по дороге, а для того только, чтоб время скоротать. Да и вообще, обязанности прилично выглядеть никто для нее еще не отменял. А с парнем этим ей деловой разговор предстоит. Она же сейчас не просто Надежда, она сейчас Даша Васильева практически. Она так от своих семейных проблем отвлекается. Имеет право, в конце концов!

В кафе она заявилась почти красавицей. И пусть у нее ноль шансов по сравнению с неизвестной ей Алисой, она тоже ничего себе девушка. Хотя если не брать в расчет наращенные белые локоны, косметику, зверское истязание-похудание… Все, лучше не думать об этом. На сегодня она объявляет себя красавицей, и все тут. А вон и кавалер ее, на обед приглашенный, уже сидит за столиком в углу, улыбается приветливо, рукой машет… И вскочил со стула так резво и с удовольствием, чтоб ее усадить по всем правилам этикета…

– Вы уже здесь бывали, Надежда? – задумчиво изучая меню, спросил Саша. – Посоветуйте, что заказать?

– Здесь свиные отбивные очень вкусные, – так же задумчиво ответила она ему, стараясь незаметно потрогать себя за талию. Черт, так и есть! Вылезшая складка на талии, та самая, совершенно нагло уперлась в ладонь, напоминая о том, что уж кому-кому, а ей про свиные отбивные даже и вспоминать не надо, а не то что в пищу употреблять. А ведь хочется! Внутри организма такое острое чувство голода разлилось, пока она его, свой этот вредный организм, в салоне снаружи ублажала! Все ему мало. Получив хорошее снаружи, он требовал такого же и вовнутрь. И немедленно. И слышать не хотел, что одно другому очень даже противоречит. Если внутри будет вкусно и хорошо, то снаружи опять же будет совсем нехорошо.

– Ну, отбивные так отбивные! – легко согласился Саша. – А пить что-нибудь будете? Мне-то нельзя, я за рулем.

– А я вообще не пью.

– Ой, простите, я ж забыл совсем.

Они сделали заказ подошедшей вежливой девушке-официантке. Надежда таки не смогла отказать себе и попросила принести проклятую отбивную, дав себе клятву просидеть потом на капусте три дня подряд. И не пожалела. Отбивные принесли – просто песня какая-то! Такие, какие она любит: чтоб с жирком чуть-чуть. Даже глаза прикрыла от удовольствия, пережевывая первый кусочек.

– А вы гурманка, наверное? – весело спросил Саша, глядя на нее.

– Ага. Она самая и есть. Нахожусь в вечном противоречии между потребностью быть худой-стройной и желанием хорошо поесть. Они у меня в состоянии постоянной войны находятся.

– И кто обычно побеждает?

– А с переменным успехом. То одно, то другое.

– А зачем?

– Что – зачем?

– Ну, война вам эта зачем? Так сильна потребность в худобе-стройности?

– Да нет, в общем. Я раньше вообще полной девушкой была, и меня это нисколько не напрягало. Жила и жила, себя не истязая, человеком себя чувствовала.

– А потом что случилось?

– А потом пора пришла в люди выходить! Замуж то есть. А вашему же глазу мужицкому только худобу-стройность подавай, на остальное он глядеть не желает, подлым образом отворачивается.

– Да ну, чушь какая!

– И ничего не чушь! Вы вот сами, положа руку на сердце, скажите: ведь никогда бы внимания не обратили на полноватую девушку?

– Не знаю, – пожал плечами Саша, – как-то не думал об этом.

– Да потому и не думали, что и впрямь внимания не обращали. Зачем? Глаз ведь только на красивом останавливается. На привлекательном, худом, стройном. Ваша Алиса наверняка такая?

– Да, она очень такая… привлекательная. Очень необычная. Не как все. Это вы правильно сказали. Такая привлекательная, что смотришь на нее и ни о чем другом уже и не думаешь. Топаешь за ней след в след, и все. И ни шагу в сторону. Потому что вроде как и причин нет особых в сторону прыгать. И красавица, и умница, и жена замечательная, и все для тебя, и все в дом, в дом…

– Ну так все правильно! Она гнездо свое вьет! Как все женщины. Потому что так надо, так природой положено. И я вот также пыталась. Тоже изо всех сил старалась быть и умницей, и красавицей, и чтоб все в дом. А от меня муж ушел. Почему? Чего вам еще надо-то?

– Да ничего! Провались оно, это ваше гнездо, знаете куда? – вдруг поднял Саша на нее сердитые потемневшие глаза. – Не надо мне такого семейного счастья! Если оно делает человека не любящим, а таким, таким…

– Каким?

– Изысканно-меркантильным, вот каким!

– Ой, боже мой, какие мы нежные! А что в том плохого, когда человек для семьи старается? Да пусть он при этом хоть каким будет! Семья – это вам не просто любовь-морковь, это все намного сложнее. Тут уже не про любовь, тут про терпимость говорить надо. А как вы хотели? Это ж работа, это тяжкий труд во благо.

– А не хочу тяжкого труда во благо. Какой в этом смысл? Зачем жить рядом с человеком, у которого вместо души – хитрая шкатулка для складирования накопленного? Конечно, вроде и ты ничем не обижен, и тебе выдается из этой шкатулки все что полагается, по полному списку жизненных удовольствий. И сам ты в этой шкатулке вместе с потрохами сидишь. И снаружи тоже все красиво: и шкатулка, и ее хозяйка… А только нельзя прожить всю жизнь, будучи чужой собственностью. С поводком на шее. Нельзя, чтоб тобой просто пользовались. Хотя и можно, наверное. Только я не могу.

– Это вы сейчас о жене своей так говорите?

– Да. О жене. Теперь уже о бывшей. Ушел я. И давайте обойдемся дальше без комментариев. И так лишку разговорились. О бывших женах вообще нельзя говорить плохо. О них лучше или хорошо, или никак.

– Как о покойниках, что ли? Ну вы даете. И вообще, что в такой шкатулке плохого? Просто в семье должен быть кто-то лидером. Наверное, по этому принципу нормальная семья и складывается? Кто-то из пары должен посадить себя добровольно в чью-то шкатулку? Я вот себя добровольно посадила. И не моя вина, что так все вышло.

– Нет, Надежда. Наверное, это не семья, это уже другое что-то. Я и сам еще не разобрался. Одно только понял: привлекательность сама по себе – штука очень опасная. В чем бы она ни выражалась. Хоть в красоте, хоть в другом каком качестве.

– …или в мужской трезвости, например… А что? Тоже привлекательное качество… – задумчиво произнесла Надежда, тихо его перебив, отчего он посмотрел на нее удивленно и замолчал. Потом, будто спохватившись, заговорил снова:

– Ну да. Ну да. Может быть. Вполне может быть. Так вот, что я хотел сказать… За этой вот привлекательностью порой идешь и сам себя теряешь. Одному только глазу, который все падает и падает на что-то, доверять совсем нельзя. В любом случае надо самим собой оставаться. Только тогда имеет смысл мужчине и женщине вместе жить.

– А… эта ваша Алиса… Она как вообще к вашему решению отнеслась? Ну, что вы уйти от нее решили?

– Да плохо отнеслась. Она вообще терять своего не любит. Вернее, не умеет. Для нее потеря чего-то ей одной принадлежащего – смерти подобна. Или хотя бы потенциально принадлежащего…

– Господи, как вы странно говорите: потенциально принадлежащего!

– Да ничего странного тут нет. Знаете, мы после свадьбы у деда ее поселились. У него квартира очень хорошая, а дед уже сильно старенький был. Но шустрый еще. Он вообще человеком необыкновенным был, хотя его все просто чокнутым маразматиком считали. А на самом деле он очень умный. Так вот, Алиса его квартиру как бы своей уже считала. Умрет, мол, дед, а наследство она как единственная внучка примет. А дед взял и выгнал нас. Вернее, он Алису выгнал, ко мне он хорошо относился. И обещал квартиру государству завещать.

– А за что он ее так?

– Да были причины, в общем.

– Какие?

– Серьезные. Я бы тоже за это на его месте выгнал.

– Ну все-таки какие?

Саша вдруг положил с деликатным стуком вилку и нож на тарелку, молча и вопросительно уставился на Надежду. Потом тихо произнес:

– Какой-то странный у нас с вами разговор получается… У меня такое чувство, будто я у следователя сижу. Или у настырного психолога.

– Да бросьте! Просто я очень любопытная, обожаю всяческие человеческие истории. И что дальше было? Что предприняла ваша Алиса, чтоб сохранить потенциальную собственность? Или как вы там говорите – потенциально ей принадлежащее?

– Да ничего не предприняла. Заболела просто. Нервный срыв у нее был, мне Пит рассказывал.

– Хм… Конечно, будет тут срыв… Сразу и мужа, и жилье потерять. И срыв, и гнев будет, и желание отомстить. А Пит этот ваш – он ничего не мог предпринять? Ну, по просьбе Алисы? Мне кажется, он очень злится на вас за что-то.

– Да нет, тут другое. Он не на меня злится, ему просто за Алису обидно. Он с первого класса ее любит. Вот он-то как раз с удовольствием сидит в этой ее шкатулке. Он умеет. Ему нравится. Такая вот в его лице верная и преданная человеческая собственность для Алисы получилась. Руку протяни – и она тут как тут, всегда с тобой, как кошелек или ключи от квартиры.

– Любит, говорите? – задумчиво произнесла Надежда, прокручивая в пальцах нож и вилку. – Значит, и у него мотив был.