Он тогда сразу хотел с ней сесть за одну парту, да не посмел. Оскорбить не посмел девочку Алису своим постоянным соседством. Он вообще никогда ни на что подобное не претендовал. Чего он, дурак, что ли, совсем, чтобы претендовать на ее особое к нему внимание? Или фантазер какой? С таким же успехом можно претендовать, например, на внимание к своей персоне далекой звезды, какой-нибудь там альфа Центавры… Нет уж, он мальчиком вполне разумным был, хоть и смешным да неуклюжим. Он потом только сообразил, что пойдет другим путем. Не бесполезным путем нахрапистым, а умным и толковым. И он всегда будет рядом с ней. Не в качестве обладателя, конечно. Еще чего – обладателя… Он-то как раз знал, что обладать Алисой невозможно. Никому это не дано. Просто ему необходимо было все время быть рядом, и все. Этого было вполне достаточно для счастья. А чтобы быть рядом, надо по меньшей мере другом стать, верным и преданным, как Санчо Панса. Надо научиться находить общий язык со всеми ее друзьями и подругами, со всеми возникающими на горизонте воздыхателями.

Слава богу, ни подруг, ни воздыхателей у Алисы особо не водилось. Подруги от нее сбегали быстро – характера ее властного не выдерживали, и с воздыхателями тоже была проблема, потому что всей школе было известно: интерес этой необыкновенной девочки давно уже направлен в одну сторону. Впрочем, в сторону эту были направлены и другие девичьи сердца, и сваливалось все это сердечное благолепие на голову красавчика Сашки Тарханова из параллельного класса. Он и правда был красавчик, тут уж ни убавить ни прибавить. Даже завидовать ему было трудно. Да и к чему растрачивать себя на зависть? Нет, он не завидовал ему, нет… Хотя, может, и врал самому себе. А кто в этом случае себе не врет, скажите? Где это вы видели человека, который прям-таки возьмет да и врежет сам себе правду-матку в глаза: изошел, мол, на зависть черную, потому и ненавижу.

Хотя, наверное, и правда так честнее будет. Ненавидел он его. За красоту, за высокий рост, за задумчивую небрежность в отношениях, идущую не от заносчивости, а именно от постоянной этой внутренней задумчивости, витания в собственных каких-то облаках равнодушия… Ну вот какие облака могут быть, скажите, если с тебя такая девочка, как Алиса, глаз не сводит? Да надо же лететь с этих облаков кубарем вниз, и падать к ее ногам, и быть благодарным, очень благодарным… А этот лететь никуда не спешит. Ну ничего, полетит со временем как миленький. Это надо Алису знать. А он Алису знал. Знал, что она непременно своего добьется, чего бы это ей ни стоило. И потому надо было и ему подсуетиться тоже, чтоб не выпасть потом из обоймы.

Так что пришлось ему с Сашкой дружить. Это было не так уж и страшно, потому что другом он оказался довольно комфортным. То есть совершенно необременительным. То есть самое то что надо. И к нему отнесся очень хорошо, и даже имя для него придумал достойное – Пит… Пит – это было хорошо, это ему очень понравилось. Это вам не Винни-Пух какой-нибудь! Вообще, он очень добрый парень, так называемый друг его Сашка. Только применительно к его ситуации это не имело уже никакого значения. Считает Сашка его другом, не считает – какая разница… Главное, что не возражает совсем, что Алиса в их дружбу тоже проникла, стала неотъемлемым ее атрибутом. Так что он тогда очень хорошую службу ей сослужил. Взял и преподнес ей Сашку практически на тарелочке. На, ешь. Только руку протянуть осталось.

Сашка очень быстро к такому их тройственному союзу привык. И к Алисе привык, и к восхищенно-непритязательному к ней вниманию Пита привык, и даже сам заразился от него восхищенной этой непритязательностью. В этот именно момент Алиса его и проглотила, как маленькая острозубая акулка. Молодец, высший класс! Добилась-таки чего хотела! Съела все-таки! А он, Пит, ей в этом помог. И так этому красавчику и надо. Туда ему и дорога – в Алисину собственность, в шкатулочку с драгоценностями, в движимость-недвижимость. Потому что красивый муж для всякой умной женщины – уже вещь. Может, не драгоценная, но собственность. И пройтись рядом приятно, чтоб остальные позавидовали, и в постель опять же лечь не противно…

Сашка, правда, со свадьбой долго тянул. Все кочевряжился чего-то, про неопределенность своих чувств толковал. Какая такая может быть в чувствах неопределенность, если речь идет об Алисе? Непонятно, хоть убей. Столько лет они вместе – и в школе вместе, и после школы. Хоть и учились в разных институтах, а все равно вместе! Питу, правда, пришлось вслед за Сашкой в Политехнический рвануть – не оставлять же было его без присмотра. А Алиса на иняз в педагогический поступила. И на всех вечеринках институтских они и там и сям вместе появлялись. Втроем. И всегда Сашка при Алисе был. И он, Пит, при них обоих. Но как только Алиса про свадьбу заговаривала, так Сашка линял будто. Не сбегал, а именно линял – отмалчивался грустно и виновато. А год назад сдался все-таки! Еще бы он не сдался – ему ли воевать с Алисой? Уж если она определила его себе в мужья, то будь добр под венец и не перечь понапрасну. Потому что это же Алиса – женщина золотая! Не в том смысле, что золотая – добрая, а в том смысле, что золотая – особенная, не знающая слова «нет», умеющая заполучить все, чего только пожелает.

На свадьбе он был у Сашки свидетелем, как лучший его друг. Было это год назад как раз, тоже весной. Лицо Алисы отливало солнцем конопушек и сияло вовсе не обретенным счастьем, как думали все вокруг, а настоящей самолюбивой надменностью, как умеет сиять только настоящее золото. Пит знал: не любит она Сашку. Она вообще никого не любит. Просто он ей нужен, и все. Вместе с его красотой, со всеми потрохами, с равнодушной задумчивостью. Как бывает нужен бриллиант – от него ведь тоже человеку никакого проку нет. Но нацепи его на видное место, и он работу свою все равно сделает! Гордыню потешит, самолюбие ублажит, и, опять-таки, собственность не лишняя, знаете ли.

Пит и о своих чувствах на этой свадьбе, на Алису глядя, тоже задумался. Любит ли он ее так уж сильно? И любил ли вообще когда-нибудь? Чего уж он так себя кинул под ноги чужим страстям? Он даже представил тогда на минуту, что вот кончится свадьба, заживут молодые своей законной супружеской жизнью, а он пойдет себе своей дорогой… И содрогнулся тут же от страха. Нет, никуда он не пойдет. Пусть будет любовь-нелюбовь, пусть сумасшествие, пусть мазохизм презренный, пусть что угодно это будет, дорога у него одна судьбой определена – к храму по имени Алиса.

А быть другом семьи оказалось неожиданно приятно. По крайней мере, Сашку пасти уже не надо было, Алиса и сама его в свой маленький кулачок зажала поначалу – он и пикнуть не смел. Поселились молодые у ее деда – так Алиса захотела. А что? Очень мудрое решение, между прочим. Деду тому девяносто лет почти, и квартира у него шикарная. Не в смысле ремонта-отделки, конечно, а в смысле престижности расположения дома да хороших, достойных квадратных метров. Как она старикану досталась – это уж отдельная история, стечение благоприятных обстоятельств, детектив почти. У него вообще вся жизнь на исторический детектив похожа была благодаря странному характеру да дурным ненарушаемым принципам. По его жизни можно было роман писать – неплохо бы получилось. Интересный такой старикан, но Пит с ним неплохо ладил. Даже несмотря на то, что не любил он его. Сашку любил, а вот его, Пита, нет. Да что там говорить – он и к внучке родной, к Алисе, относился настороженно, что с него взять… Только из-за Сашки и разрешил ей у него в квартире поселиться, приглянулся он ему чем-то. Так и жили бы Сашка с Алисой, наверное, до самой дедовой кончины в его квартире, если б не тот случай… Ну вот что, что она такого сделала? Подумаешь, именем стариковским воспользовалась! Лучше бы спасибо сказал, что пригодилось кому-то его имя. Смотреть было жутко, когда он выкрикивал ругательства всякие в ее адрес, да палкой своей потрясал, да поминал всуе про свои честь и достоинство человеческие, Алисой попранные. Орал, пока не охрип. А потом показал палкой на дверь и прошептал устало что-то вроде того: «Пошли все вон отсюда». Они и ушли. А что оставалось делать? Самое ужасное, что и Сашка в этой ситуации на сторону деда встал, как за баррикады в стан врага перепрыгнул. Не хочу, заявил Алисе, больше с тобой жить, и все. Прости, мол, ошибся, не люблю. Сволочь предательская. Как его Алиса ни пыталась урезонить – ни в какую! Не понимал, дурачок, что с ней так нельзя. Не понимал, что она своей собственности лишаться просто не умеет, не дано ей от природы такой способности. Да она даже шмотки свои старые на мелкие кусочки режет, прежде чем на помойку их решит вынести! Чтоб никому, даже бомжам ничего не досталось! Принцип у нее такой – что упало, то пропало. Чтоб никто и никогда ее собственностью не смог воспользоваться. И как Сашка не понял-то этого, господи? Вот он, Пит, понял, а Сашка не понял, дурачок.

Еще и явился сюда с этой девкой, как бишь ее там… с Надеждой этой. Вот же дура с алиби! Идиотка со скалкой. А что – по-другому и не скажешь. Вот Алису, например, со скалкой в руках и представить нельзя. А эта выскочила к двери – мужа подгулявшего бить. Деревня… Кто ее просил-то – скалкой по голове?

* * *

Перепрыгивая через две ступеньки, Надежда взлетела к себе на этаж, протянула руку к дверному звонку, но тут же и опомнилась. Чего это она? Неправильно ведь так, наверное? Влетит сейчас счастливая-запыхавшаяся, продемонстрирует перед Витей бурную свою радость. А он ведь, между прочим, от нее ушел. И наверняка к другой женщине. Надо вроде как обидеться или ревность свою выказать. Как там правильно-то? Как встречают в других хороших семьях жены своих подгулявших мужей? Как-то очень тонко, наверное, это делают. Чтоб и обиду показать, и чтоб мужу стыдно было, и чтоб гнездо свитое не разорить ненароком.

Для начала она просто отдышится. Это во-первых. А потом сделает себе равнодушно-грустное лицо. Это во-вторых. А в-третьих – откроет дверь своим ключом. Будто и не догадывается даже, что он дома. А там по обстановке уже видно будет.