– …И чтоб впредь про соблюдение дисциплины труда я никому не повторяла – сами должны понимать! – закончила свою длинную речь начальница, кинув последний пламенный взор на виноватую Надежду. – Все свободны, работайте.

Все быстренько подпрыгнули со своих мест и дружно направились к выходу из начальственного кабинета. Надежде ловко удалось выскочить за дверь одной из первых. Предупредив секретаршу Сонечку, что ее не будет минут десять-пятнадцать и чтоб она тут же звонила ей на мобильный, если начальница вдруг озаботится ее отсутствием на рабочем месте, под шумок незаметно покинула приемную и спустилась на третий этаж к Оленьке. И в который раз уже удивилась, как гармонично все-таки выстроены форма и содержание бизнеса на примере их здания-муравейника, где всяческих фирм и фирмочек проживало не менее сотни. А может, наоборот, совсем не гармонично. Это с какой стороны посмотреть, опять же. Раньше, до капитализма еще, это здание так и называлось – «Дом контор», и внутренний интерьер этих контор был одинаково убогим и узнаваем по обшарпанности стен да опасно торчащей раздрызганности на самых популярных людских тропах рыжего линолеума под паркет-клеточку. В этом же здании трудилась много лет и Надина мама, сидела за убогим столом, заваленным кипами бумаг, да бегала пальчиками по маленькому калькулятору – компьютеры тогда еще недоступны были. А потом, в новую уже эпоху, здание постепенно начали захватывать растущие, как грибы после дождя, многочисленные теперь уже не конторы, а фирмы. Настоящие войны шли за право добычи вожделенного юридического адреса в центре города, потому что цены по тем временам для всех арендующих помещения под офисы были примерно одинаковы. Может, именно эти войны и породили странный принцип сосуществования в бывшем «Доме контор» всех поселившихся там фирм и фирмочек, независимо от их богатства и статуса. Принцип этот заключался в том, что роскошь отделки внутренних интерьеров, коридоров и лестничных клеток должна была резко снижаться от первого этажа к последнему. Или наоборот, резко повышаться от последнего к первому. То есть если ты, бизнесмен, арендуешь комнаты на первом этаже или на втором, то уж будь добр, соответствуй. И не важно, есть у тебя деньги на разные роскошества интерьеров или нет. А что делать? Принцип, он и есть принцип. Его и блюди свято. Вот и получалось: кто победнее, тот пыжился и корячился изо всех сил на первых этажах, следуя веяниям моды на дорогие изысканные сверхремонты, а кто побогаче, вкушал себе спокойно экономию на демократических интерьерах последних этажей и в ус не дул. Все работающие в этом странном и со странными принципами здании давно уже попривыкли к такому положению вещей, а вот случайно по каким делам забредшему сюда человеку становилось поначалу не по себе. Заходишь вроде бы в роскошь, и вдруг она стекает постепенно с этажа на этаж прямо у тебя на глазах, и, поднявшись до последнего, человек уже и сомневаться начинает, не приглючилось ли ему то самое, на первых этажах роскошно-увиденное.

Обстановка на Оленькиной фирме от фирмы Надеждиной отличалась, но совсем чуть-чуть. На один этаж всего. Может, двери были подороже, может, кресла помягче. В глаза не бросилась. Зато кофе здесь всем приходящим давали в любых количествах, хоть залейся, бесплатно и даже с лимоном. А можно было и со сливками попросить. Что в первую очередь Надежда и сделала, летуче-воздушно и торопливо облобызавшись с Оленькой. Сидя в небольшом уютном холле для гостей, они выпили по большой чашке кофе и торопливо обсудили проблему Надежды. Нет, не лично-семейную, конечно, уж настолько глубоко их дружба не простиралась. Обсудили они всего лишь вопрос о том, как бы во избежание малой крови Надежде уйти с работы в два часа, чтоб поспеть вовремя к дознавателю и не вызвать гнева работодательницы. Тактичная Оленька, умница, даже не стала и уточнять, за какой такой надобностью Надежде понадобилось попасть к этому самому дознавателю, просто искренне возмутилась существующими на фирме Надежды порядками. Ей ведь не в парикмахерскую надо, она ведь потом от дознавателя документ оправдательный принесет! А если документ есть, то и прогула нет, получается. Потому что уважительная причина налицо. Так, между прочим, умными людьми в Трудовом кодексе и прописано. На что Надежда, вздохнув тяжко, ей возразила, что, мол, где это ты, дорогая, такое видела, чтоб мелкий фирмач-работодатель свято блюл положения Трудового кодекса? Ему вообще на него наплевать с высокой колокольни. Запросто может себе позволить вскинуть гордо подбородок, как восточный мужчина, и произнести надменно: не хочу, мол, больше эту женщину! То есть, если говорить языком нашей, не восточной, бесправности: «Вы уволены!» И ничего с ним ни один суд не сделает. Ну на бумаге, может, и вынесет справедливое решение о восстановлении на работе, а толку от этой бумаги все равно никакого, разве что в неприлично-отхожем смысле она может сгодиться. И Оленьке ничего и не оставалось, как выразить Надежде в этом вопросе полное свое сочувствие. Она совсем было собралась в ответ пожаловаться на произвол и своего начальника, да Надежда уже вскочила с кресла, мельком взглянув на часы. Поблагодарив Оленьку за оказанную поддержку, быстро умчалась к себе наверх, в свой чуть менее комфортабельный офис. И вовремя. Елена Николаевна уже энергично маршировала через приемную по направлению к двери ее крохотного кабинета с большой, ко многому обязывающей табличкой «юрисконсульт». Под руку начальница нежно вела какого-то лысого круглого дядечку – очередного перспективного клиента, должно быть. Уже у входа в кабинет Надежде удалось нагнать их и войти в дверь практически с ними вместе. Очень большая удача. Елена Николаевна страсть не любила, когда сотрудник на своем рабочем месте отсутствовал. Проговорив для Надежды задание срочно-немедленно заключить с дядечкой договор, она важно удалилась с чувством выполненного начальственного долга. Как будто и без нее подчиненный не понимает, что надо все задания делать срочно-немедленно.

Дядечка оказался очень занудным, долго выражал свое спорно-сомневающееся мнение по каждому пункту договора, чем привел Надежду в состояние тихой ярости. Пытался еще и заигрывать: лукаво стрелял похотливыми глазками и манерничал, пересыпая щедро свою речь неуклюжими комплиментами. Да еще и время двигалось неумолимо к двум часам. Кое-как вручив дядечке в совместных муках рожденный проект договора, Надежда вздохнула облегченно и проводила посетителя до дверей. Дядечка обещал подумать до завтра. Скорее всего, он подпишет его именно в этой редакции. Просто ему надо еще раз все обдумать, сосредоточиться. А в обществе такой красивой девушки он ни подумать, ни сосредоточиться ну просто никак не может.

Последний раз мило оскалившись, Надежда с облегчением закрыла за ним дверь. Пора было приступать к нарушению трудовой дисциплины, то есть исчезнуть незаметно часов до пяти, оставив дверь кабинета открытой, компьютер – включенным, пиджак – висящим на спинке стула. Даже и сумку свою дамскую можно на виду оставить, рассовав по карманам ветровки все самое ценное. Авось повезет и ее начальница не потеряет.

Дознавателем оказался тот самый прилепившийся к Александру слева в тот злополучный день. Надежда плюхнулась с разбегу перед ним на жесткий стул, выложила свой паспорт и предупредила, что у нее очень мало времени на всю его дознавательную дополнительную процедуру и что ничего нового она сообщить ему и не может – все уже в протоколе записано.

– Да? А у меня вот тут другие данные, – пожал плечами молодой дознаватель, беря в руки какую-то бумагу. – Вот друг подозреваемого утверждает, что пьянствовали они в тот день до глубокой ночи и совсем в другом районе. Не в том, где вы проживаете, уважаемая Надежда Андреевна. А как раз в том, где проживал убитый Соколов Федор Тимофеевич. Так что оказаться в вашем районе подозреваемому было весьма и весьма затруднительно, да еще в таком состоянии.

– Так это что, по-вашему, я все придумала, что ли? И Роза Геннадьевна придумала? И Ветка?

– Ну, ваша Роза Геннадьевна, допустим, лица завалившегося к вам в квартиру мужчины не видела. А другая соседка – ваша подружка…

– И что с того?

– Да ничего! Вы не волнуйтесь так, пожалуйста. Мы сейчас просто уточняем алиби подозреваемого, и все.

– А почему он у вас числится в подозреваемых, интересно?

– Да потому и числится, что дедок был убит при помощи бутылки стеклянной водочной, а на горлышке бутылки пальчики вашего друга остались.

– Ой, как все красиво и просто! Парень, значит, дедушку убил и рядом с ним отпечатки пальцев своих заботливо оставил. Специально для вас. И вообще, почему это вы его моим другом называете? Он мне вовсе никакой не друг!

– А почему тогда так яростно его защищаете? Вон, запыхались даже, пока сюда бежали.

– Ну, знаете! – задохнулась праведным гневом Надежда. – Вы вообще… Да вы даже неправильно допрос ведете! Все неправильно! Я знаю, мы это в институте проходили! И я еще на практике в убойном отделе потом две недели была.

– Ну что ж, коллега, значит. Уже хорошо, – улыбнулся ей широко дознаватель. – И правильно, коллега, что вас в органах после практики на работе не оставили. Уж шибко вы эксцентричная, коллега.

– Это что, вы скалку имеете в виду? Так я же говорю: пошутить хотела… Я мужа ждала, а тут он…

– Понятно, понятно. Мужа ждали. А время попутать не могли с расстройства? Ну вы же были в состоянии не обычном, по-женски взволнованном.

– Ничего я такого попутать не могла. И не надейтесь даже. И Ветка его видела. Он ввалился ко мне в квартиру ровно в половине одиннадцатого!

– А раньше вы с подозреваемым не были знакомы?

– Он не подозреваемый, у него алиби есть. А вы… Вы все равно неправильно ведете дознание. Или вы что, хотите сказать, что мы с Веткой придумали ему это алиби, да?

– Ничего такого я не хочу сказать. Я просто спрашиваю. Так не были знакомы?

– Нет. Не была. Мне и без такого знакомства жилось замечательно. И все у меня было хорошо.