— Да ладно, Рит, чего ты, — попыталась вывернуться из-под ее руки Леся. — Раз надо человеку.

— Вот! Вот в этом ты вся и есть, размазня добрая. Про таких, как ты, и говорят, что добро должно быть с кулаками. Не давай ей ничего! Поняла?

— Слушай, Вер… А вот скажи мне, ты своего мужа любила? Ну, когда замуж за него выходила? — неожиданно тихо спросила Леся, грустно глядя на готовую вот-вот разреветься Верку.

Будто короткий нервный ветерок пробежал по Веркиному лицу, и она замолчала надолго, будто пыталась сосредоточиться на заданном трудном вопросе. И даже реветь передумала. Глядя куда-то прямо перед собой сухими глазами и едва заметно покачиваясь полным станом, произнесла тихо:

— А ведь ты права, Леська. Я поняла, о чем ты спрашиваешь. Да, любила. Любила, конечно… А потом и сама не поняла, как он вместо любимого мужчины для меня кошельком стал.

— Так ты сейчас вспомни, Верка! Вспомни, как любила. Представь, что ему сейчас намного хуже, чем тебе. Ты всего лишь жена, а он-то добытчик! Ты пойми, как ему тяжело. Вот и помоги ему любовью.

— Ну да… Я вспомню. Я обязательно должна вспомнить. А только денег ты мне все равно дай, ладно?

— Ага. Вот вам и вся любовь на этом кончилась, — ехидно расхохоталась Ритка, закинув назад голову. — Любовь любовью, а денег дай! Ой, не могу я, девки, умираю над вами обеими.

— А тебе-то чего умирать? Я ж не у тебя прошу, — вяло и грустно огрызнулась Верка.

— Ладно, девочки, не ссорьтесь. И так на душе тяжело, вы еще тут.

Леся вздохнула, поднялась из-за стола, подошла к кухонному окну. Потом еще раз вздохнула длинно, будто всхлипнула. Произнесла тихо:

— Как подумаю, что сегодня Ильку от меня Саша увезет… Кажется, все бы отдала, чтобы…

— Да не переживай ты так, Лесь, — тихо ей в спину откликнулась сочувствием Ритка. — Она же ему не чужая, она ж ему мать. Может, Илюхе и впрямь с ней лучше будет. Да и ей, сеструхе твоей, тоже материнство на пользу пойдет.

— Не знаю, Рит, не знаю. Сомневаюсь я. Прямо сердце тоской заходится. Как бы в аэропорту не разреветься.

— А сейчас он где?

— С Сашей в школу ушел. Документы забирать. Ты знаешь, мне кажется, не хочется ему ни в какую Америку лететь. Он такой убитый в последние дни. Я его спрашиваю, а он молчит. И Андрей тоже с ним пытался поговорить, он ему одно — береги Леську, береги Леську… Нет, не хочется ему ехать, чует мое сердце! Тут что-то другое…

— Да ну! Не сочиняй. Какому это пацану не захочется Америку посмотреть?

— Да. Наверное. И все же. Мы же столько пережили тут вместе. Да что я тебе буду рассказывать, ты и сама все видела. Ой, идут! Девочки, они идут… — повернулась к ним от окна и добавила испуганным шепотом: — По-моему, она опять его за что-то отчитывает. Он грустный такой идет, а она руками машет, сердится.

— Ну, я не могу. Сердится она, — всплеснула руками Верка. — Подкинула кукушонка на вырост, еще и сердится! Помню я твою Сашку, она всегда занудой была. Бровки сведет, губки подожмет и идет по двору, будто самая умная. А ты вроде при ней как бестолковка младшенькая, смотришь да улыбаешься. Да ты хоть сейчас ее на место поставь, пусть она тебе спасибо скажет.

— Да ладно, какое там спасибо… — суетливо огляделась Леся по сторонам, будто ища глазами что-то. Потом, остановив взгляд на лице Верки, проговорила просительно: — Ты бы ехала домой, Вер… Сама понимаешь, не до тебя мне сейчас. Извини. У нас тут сборы да прощания будут, Андрюша скоро на такси приедет, чтоб в аэропорт ехать…

— Ну, тогда и я пойду, — заполошно поднялась со своего места Ритка. — Скоро Кирюша с работы придет, а у меня ужина нет. А ты держись, Лесь. Не в тайгу же на заработки парня отправляешь, а в самую что ни на есть Америку. И это… Вот что еще. Кирюша мне велел с вас деньги за квартиру не брать. Так что скажи своему…

— Да ты что, Ритка? Мы заплатим, конечно, заплатим. Все, как полагается, — замахала на нее руками испуганно Леся.

— Нет. Не надо. Раз Кирюша сказал, то и не надо.

— Во дура! — тихо ахнула, обернувшись от двери, Верка. Покрутив пальцем у виска, пробурчала сердито: — С ума, что ли, совсем сошла, так мужика слушаешь? Кто это сейчас от денег отказывается?

— Ой, да тебе не понять! — весело отмахнулась от нее Ритка. — Ты ж со своим мужиком живешь да от денег пляшешь, а я… А я от любви. Чувствуешь разницу? Пошли давай, чего рот открыла? Тебя там трамвай на улице ждет не дождется.

Требовательный звонок застал их в прихожей, когда они копошились с прощальными поцелуями. Саша вошла в дверь, на ходу что-то выговаривая сыну, потом уперлась холодным взглядом в застывших и с любопытством разглядывающих ее Ритку с Веркой.

— Совсем, совсем не изменилась… — задумчиво проговорила Верка, по-птичьи склонив голову набок. — Столько лет прошло, а не изменилась…

— Привет. Ты Вера, да? Соседка наша бывшая? Я тебя узнала. Зато ты, Вера, за эти годы изменилась до неузнаваемости. В твоем возрасте нельзя так полнеть, это вредно для здоровья. Надо спортом заниматься, Вера. Вести здоровый образ жизни. Дай пройти, Вера…

Холодно отодвинув от себя Верку, Саша деловито прошествовала в комнату, не удостоив Ритку и взглядом. Та только повела головой в крайнем возмущении, но смолчала. В следующую уже секунду, глянув на часы, она ойкнула испуганно, встрепенулась и быстро ринулась в открытую дверь, увлекая за собой Верку. Их каблуки застучали дробью по лестничной площадке… До Леси долетел остаточек сердитой фразы — что-то похожее на «суку американскую». Она торопливо захлопнула дверь и виновато пожала плечами.

— Леся, иди сюда! — нетерпеливо крикнула из комнаты Саша. — Что ты там копаешься?

— Иду… — обреченно протянула Леся и еще постояла какое-то время около Ильи, глядя, как он, присев на скамеечке в прихожей, стягивает с ног ботинки.

Присев перед ним на корточки, Леся попыталась заглянуть мальчишке в лицо, но он глаз на нее так и не поднял, только вяло махнул рукой: иди, мол, раз зовет.

Саша металась по гостиной, как нервная пантера клетке, уперев руки в бока и раздувая ноздри. Даже одета она была во все черное — строгая рубашка, брюки, черная заколка в светлых волосах, гладко зачесанных назад. И очки в толстой черной оправе. Стильные. И никакой косметики на лице, только губы накрашены помадой пастельного цвета.

— Лесь, я сколько раз говорила тебе: занимайся с ним английским языком. Ты что, не понимала? Не слышала? Я вроде на русском языке с тобой разговаривала. Он, как оказалось, английский даже на школьную четверку не тянет! И что я, по-твоему, делать теперь должна?

— Я не знаю, Саш… А может?.. Может, ему тогда вообще не стоит с тобой ехать?

— Здравствуйте, пожалуйста! Договорились! — остановилась перед ней Саша, расставив руки в стороны. — Ничего умнее придумать не могла? Конечно, тебе все равно, что с ребенком станет, ты ему не мать. А мне, знаешь ли, не все равно! Да он же… Он же двух слов нормально связать не умеет! Он дикий, нелюдимый какой-то, он молчит все время. Я его спрашиваю, а он молчит!

— Саш, да он… У него просто душа такая — тонкая очень. И к рисованию способности. Он, знаешь, по-особому мир умеет видеть, он очень талантливый.

— Да молчи уж, талантливый! Тебе-то откуда знать? И что я с этими его талантами делать буду? Кому они там нужны? Я на работе занята, времени — ни минуты, а теперь еще надо будет ребенком заниматься. Его же с самого начала надо воспитывать! Как маленького! Нет, зря я тебе его доверила, зря. Вот же послал бог сестрицу — ни ума, ни характера, ни в чем положиться на тебя нельзя. Еще и мужика себе нашла хама и грубияна!

— Нет. Он не хам и не грубиян, Саш.

— Да? А почему он все время в наши разговоры вмешивается? А вчера вообще заявил, что я и мизинца твоего не достойна и что мне ребенка доверять нельзя?.. Это нормально, по-твоему? Мне, матери, моего же сына доверить нельзя? А ему, значит, можно? Да кто он такой вообще, чтобы мне указывать?

— Ты не сердись на него, он просто к Илье успел привязаться.

— А ты, дорогая, не задавалась вопросом, чем эта привязанность попахивает?

— Не-е-ет… А чем она может попахивать? — удивленно вскинула на сестру глаза Леся.

— Да ну… Чего я тебе буду объяснять очевидные вещи — все равно ты не поймешь. Умца наивного недостанет. Ладно, помоги хотя бы вещи собрать!

— Хорошо, Саш. Я краски и кисти Илюшины в чемодан положу, ладно?

— Ага, сейчас! Только кистей и красок мне для полного счастья не хватало. Нет, все это барахло себе оставь, будь добра.

Сидевший в прежней позе в прихожей Илья дернулся, как от внезапной боли, подскочил на месте, сделал несколько шагов в сторону гостиной. Но на полпути остановился в нерешительности. Губы задрожали мелко, глаза вмиг наполнились слезами, и даже из носа потекло… Испугавшись своего отчаянно прозвучавшего всхлипа, Илья быстро сунул ноги в тапочки, дрожащими руками повернул рычажок дверного замка и выскользнул в парадное, тихо захлопнув за собой дверь.

Так-то оно лучше будет. Еще не хватало, чтобы Леська его слезы увидела. Он ее знает, она его слез вообще не переносит. Сейчас он посидит тут, на лестничной ступеньке, и все пройдет…

Дверь парадного внезапно открылась. Внутрь вошел какой-то высокий мужик, и Илья затих…

— Эй, ты чего ревешь? — склонился над Ильей незнакомец, попытавшись заглянуть в лицо.

— Ничего… Не обращайте внимания, проходите.

— Ну а все-таки?

— В Америку ехать не хочу. Вот и реву! Понятно вам?

— Так… Уже понятнее. А почему ехать не хочешь, если не секрет?

— А вам какое дело?

— Да никакого, собственно. Ты знаешь, брат, я тоже эту Америку недолюбливаю! — по-свойски присел рядом с ним на ступеньку незнакомец. — Сколько раз там был, столько раз домой вернуться быстрее хотел. А у тебя там кто, в Америке?