Тяжесть на сердце вдруг отступила, и показалось, что спасительный сон подошел совсем близко, улыбнулся, поманил забвением. Главное, не спугнуть его, лежать тихо, не шевелясь… Хорошо… И пусть зыбкая темнота спальни колышется, будто ходит по ней кто легкими шагами, и склоняется над ним, щекочет волосами щеку. Какой запах умопомрачительный, жутко знакомый. Запах духов «Кензо». Такими духами душилась Валерия, его бывшая жена. То есть Валентина. Валька. Звездная красавица-актрисулька…

— Андрюш… Андрюша! Мне здесь так страшно, забери меня отсюда…

Он открыл глаза, сел на постели, уставился на Валентину удивленно. Потом огляделся вокруг: та же ночь, та же луна белой тоскливой дырой в окне. И лицо у Валентины на эту луну похожее — бледное, одутловатое, со впадинами на висках.

— Забери меня отсюда, Андрюш! Я не могу, не могу больше здесь! Лучше умереть, чем здесь…

— Откуда? Откуда я тебя должен забрать? — прорвался изнутри незнакомый испуганный хриплый голос. Не его совсем голос.

— Из больницы… Ты знаешь, здесь даже занавесок на окнах нет. В палате нас восемь женщин, и ночью спать практически невозможно. Кто стонет, кто бьется, кто матом ругается. Ты посмотри, какой мне халат здесь выдали.

Она потянула себя за лацканы серого бесформенного халата, подвигаясь к нему все ближе, и запах «Кензо» сменился на удушающую вонь больничной карболки, и он содрогнулся, отодвинулся от нее в испуге:

— Ты… Ты зачем здесь? Что тебе от меня надо?

— Да ничего, Андрюш… Ничего мне не надо. Ты только забери меня отсюда. Я больше не буду так напиваться, никогда не буду, честное слово! Ты помнишь, как я потом маялась, Андрюш? Помнишь, как мой режиссер просил меня на съемки отпустить, а ты над ним посмеялся? А я потом опять напилась, истерику устроила.

— Но ты же?.. У нас же сразу с тобой договор был. Ты только моя жена, и все.

— Да помню, помню. Я дурочка была, молоденькая совсем. Нас трое дочерей у родителей было, отец умер, мне только восемь лет исполнилось… А старшей — двенадцать. Такая жизнь была. Все в школе на танцевальный вечер идут, а у меня колготки насквозь шитые-перешитые, от старшей сестренки достались. А в первый сериал я случайно попала. Потом во второй. Боялась, дурочка, что будут снимать, только пока молодая… А потом — как жить? А потом — ты… Помнишь, как ты ухаживал? Надо было мне лучше в театральный поступать, дурочке! Все говорили, у меня талант есть. А я, выходит, его пропила в неволе.

— Да не было у тебя никакого таланта! Ты просто красивая была, и все. Ну, вызвездилась немного. При чем тут талант?

— Нет, Андрюша. Был, был у меня талант. Ты потому на мне и женился, что видел его и захотел свернуть ему шею.

— Чушь! Чушь какая…

— Нет. Не чушь. А с прежней своей женой ты почему расстался? Потому что она успешным модельером грозилась стать? Все к этому шло, ведь так?

— Нет. Не так. Она на мои деньги фирму себе открыла.

— Ну открыла. Не много ты в ту фирму и вложил. А потом? Что ж ты ей не дал развернуться? После развода сделал все, чтобы весь бизнес ей сломать. И сломал. Она так и не поднялась потом. Сейчас вообще без работы сидит, берет частные заказы на шитье. Копейки считает. Зато не пьет! Молодец, она сильнее меня оказалась. А я… Забери меня отсюда, Андрюш!

Она заплакала тихо и сипло, будто закашляла, потянула к нему худые серые руки. Он отстранился от них торопливо, но руки почему-то вытянулись, стали длинными и ловкими, как две змеи, обвили шею так, что стало нечем дышать… Совсем нечем.

Он отчаянно затрепыхался, пытаясь втянуть в себя спасительный воздух, открыл глаза, сел на постели, уставился в ночную серую муть спальни. Тело было скользким и холодным, дрожало как в лихорадке. Даже халат был мокрым, прилип к спине влажным шелком. Надо срочно под душ… Быстрее под душ! Постоять под его спасительными ласкающими струями, смыть ночной кошмар, смыть Валерию. То бишь Валентину…

От горячего душа и впрямь стало полегче. Тело вздохнуло, расправилось, и мысли в голове потекли уже не такие горестно-суетливые. Нормальные потекли мысли. Например, о том, как правильнее с Машкой поступить. Вернее, как отделаться от нее без вреда для психики. Чтоб не снилась потом… Хотя Машка точно сниться не будет, та еще штучка-колючка, из молодых и продвинутых. Эта щучкой в глотку вцепится, а положенное себе стребует. По законному статусу жены. Да и бог с ним, пусть требует. Сколь запросит, столь и даст отступного. Лишь бы отвязалась. Господи, где у него глаза были, когда женился на ней? Захотелось в очередной раз лихость свою мужицкую потешить, наверное. Мол, если рядом такая женушка-соплюшка, то он еще в расцвете и в силе, и старость ему нипочем. И что теперь? Старость — вот она, с бессонницей, с лунной тоской, а молодая жена на тусовках ночных пропадает. Хотя — ну ее, пусть пропадает. Что ему, с ней вместе ночью на луну выть? Одному как-то сподручнее. В общем, все вышло, как в том анекдоте, когда старца уговорили жениться, чтобы было на смертном одре кому воды подать, а ему и пить не захотелось… И что теперь? Мириться с ролью папика? Ходячего кошелька? Глухонемого капитана дальнего плавания? Нет, не нужна ему никакая Машка. Хоть убейте, не нужна. Все. Хватит.

Насухо растершись полотенцем и натянув на голое тело мягкий спортивный костюм, Командор спустился в гостиную, достал из бара бутылку холодной минералки. Сделал большой глоток прямо из горлышка, с сомнением покосился на полбутылки виски. Нет, пить он не будет. Скоро утро. Хотя за окном еще темно, и февральский хмурый рассвет еще только собирается окрасить небо холодной бирюзовой пастелью. А луна таки уже побледнела. Хорошо. Так тебе и надо, сука тоскливая. Скоро тебя вообще не видно будет. По крайней мере, до следующей ночи. А до следующей ночи еще дожить надо. До следующей ночи еще много чего можно сделать. Прощения, например, попросить. У Валентины, у Насти, которая была перед Валентиной, у девчонки этой, как бишь ее? У Леси…

А может, ничего и не надо делать. Прошлого все равно не изменишь, не поправишь, коррективы в него не внесешь. Нельзя проснувшееся раскаяние впихнуть в прошлое. Да и слова какие сопливые, противные — прощение, раскаяние… Что он, монах тибетский, чтобы себя наизнанку выворачивать? Тогда уж лучше живьем на Тибет податься, там, по крайней мере, луны такой нет…

* * *

— …Представляете, девочки, он даже на колготки мне деньги жилит, козел! Как будто мы этими копейками спасемся! Живу теперь, как лохушка какая…

Верка всхлипнула и опустила обратно подол юбки, посмотрела на Лесю с Риткой, ожидая сочувствия. Даже не ожидая, а требуя. Будто дыру на колготке ей сам кризис острыми зубами прогрыз.

— Ой, да подумаешь! — легкомысленно фыркнула Ритка, махнув рукой. — У меня, когда колготок целых не остается, я джинсы надеваю, и все дела. Кирюша вот говорит, что мне джинсы даже больше идут, чем юбки.

Она вздохнула со счастливым всхлипом, подмигнула Лесе заговорщицки. Та ей улыбнулась, покивала понимающе. Вообще, она с трудом узнавала в этой женщине прежнюю Ритку. В голосе, в движениях, в позе ее вовсю хозяйничала ленивая грация счастливой в любви женщины, и даже с неким перебором хозяйничала, будто стремилась взять реванш за годы скитаний по сомнительным виртуально-жениховским сайтам. И прическа у Ритки была другая, и макияж другой. И маникюра на руках не было.

— Да уж… Вам, девчонки, хорошо так рассуждать… — снова затянула свою жалобную песню Верка. — Вы с мужиком, который при деньгах, не жили, вам и сравнивать не с чем! А у меня такое чувство, будто я лечу, лечу куда-то вниз и вот-вот разобьюсь головой о камни. Будто конец моей жизни наступил. В кошельке пусто, даже на бензин денег нет. Представляете, я сюда на трамвае ехала.

— Да уж. Это большое горе, конечно. На трамвае проехаться, — коротко хохотнула Ритка, плавно поведя головой в ее сторону. — А нам с Леськой что кризис, что не кризис одинаково. Как на трамвае ездили, так ездить и будем. Зато на мужиков не за что злиться. Вот мой Кирюша говорит…

— Да надоела ты со своим Кирюшей! — капризно передернула плечами Верка. — Только и слышу — Кирюша да Кирюша…

— А если надоела, так и иди отсюда. Это моя квартира вообще-то, — вяло огрызнулась Ритка, пожав плечиками. — Ишь, прибежала, жалейте ее. А ты свою подружку жалела, когда она тут одна в безденежье пропадала? Приезжала к ней, красовалась нарядами.

— А отчего бы меня и не пожалеть? — обиженно проговорила Верка. — У меня жизнь, можно сказать, пропадает, под откос катится… Все было, и не стало ничего! Раньше, бывало, совсем денег не считала, а теперь даже на колготки нет. И мой придурок злится все время, говорит, еще хуже будет. Куда уж хуже-то? Вообще ни копейки не дает.

— А зато Леське Андрюха каждый день теперь деньги приносит. Да, Леська? — протянула Ритка, мстительно усмехаясь.

— Да? И где он их берет, интересно? — спросила Верка, стараясь придать голосу равнодушие. Хотя ничего у нее с равнодушием и не получилось, конечно. Заметна была в нем нотка обиды.

— А он халтурит теперь каждый вечер после работы. И мой Кирюша тоже халтурит. Сейчас народ новые машины не шибко идет покупать, все старые кинулись ремонтировать. Так что, Верка, кому теперь кризис, а кому мать родна. Извини, но так получилось.

— Лесь… А Лесь… — кое-как справившись с лицом и развернувшись всем корпусом к подруге, жалобно проныла Верка. — Может, ты мне тогда дашь взаймы немножко? Ну, хотя бы на самое необходимое, женское, святое?

— Да, конечно, Вер… Конечно, дам! Сколько тебе надо? — с готовностью откликнулась Леся и торопливо привстала со стула, собираясь тут же исполнить обещанное.

— Нет! Погоди, Леська! — хищно встряла меж ними Ритка, возложив руку на Лесино плечо и с силой усаживая ее обратно. Раздув ноздри и хищно прищурив глаза, высказала в лицо Верке: — А ты? Ты ей давала, когда она у тебя просила?