— Леськ, выходи за меня замуж!

— Что? — испуганно обернулась она к нему от гладильной доски. — Что ты сказал?

— Что слышала. Делаю тебе предложение руки и сердца. Пойдешь замуж?

— Ага… Сейчас вот рубашку твою доглажу и сразу пойду. С ума, что ли, сошел? Ты ж женатый!

— Сегодня женатый, завтра холостой. Так пойдешь или нет? Хотя чего я тебя спрашиваю… Головой в мешок, и готово…

Леся хихикнула, глянула на Андрея испуганно и в то же время немного снисходительно, как глядит мать на задавшего трудный недетский вопрос ребенка.

— Я вообще-то серьезно, Лесь.

Он отбросил в сторону одеяло, вскочил на ноги, шагнул к ней, притянул к себе за плечи. Потом сжал в руках так сильно, что она даже ойкнуть не могла, только сопела, прижавшись носом к его плечу.

— Давай жить вместе. Я по-другому больше не смогу, честное слово. Если хочешь, я каждый день буду тебе в любви объясняться… Прямо с утра. Всю оставшуюся жизнь. Хочешь?

— Мгм! — утробно и сердито промычала она и попыталась дернуть головой, высвободиться из его цепких объятий. Андрей ласково погладил ее по голове, отпуская, проговорил менторским нежным голосом:

— Ну вот и молодец, Лесечка. Послушная девочка. Хорошей женой будешь. Покладистой. Гладь, гладь мою рубашку дальше. Учти, я на работу опаздываю.

— Ты что! Ты же мне ребра чуть не переломал! — сердито оттолкнулась она от его груди и тут же рассмеялась, чуть запрокинув голову назад.

Наверное, у всех счастливых в любви женщин смех звучит одинаково — искренне и бездумно.

Леся и сама не поняла толком, как прожила эти две недели. То ли в шальном непривычном разгуле, то ли в празднике, то ли в бездумной радости. Жила и жила, ни о чем не думая. Бездумность эта поселилась в ней сразу, как приехали они после зимнего пикника, окутала непроницаемой теплой стеной от остального мира. Леся и не хотела разрушать эту стену, и не пыталась даже. Наоборот, сидела за ней, будто получила неожиданный отпуск, отпустив от себя привычное состояние грусти и тревоги. Наверное, так и ведет себя уставший от проблем человек, когда ему неожиданный отпуск выпадает? Просто выключает себя, и все. Вот и она себя выключила, отдавшись в счастливую чужую власть. Хотя со стороны это, наверное, не совсем хорошо выглядело — что-то навроде веселого пьяного загула в суете предновогодних дней. Все смешалось в один смеющийся, бесшабашный калейдоскоп из прогулок, походов по магазинам, веселых застолий, Риткиных обалдело счастливых глаз, неотрывно прилипших к лицу Кирилла. Да и у нее, наверное, лицо нисколько не лучше выглядело. Однажды сунулась к зеркалу и чуть не расхохоталась от смешной дисгармонии — все нижнее веко багровым фингалом затянуто, а сверху счастливый глаз сияет, как бриллиант. А то, что они с Риткой в квартире устроили, вообще можно нехорошим словом назвать. Даже, простите, нецензурным. Выползали обе по утрам, каждая из своей комнаты — косматые, томные, нацелованные, переглядывались летуче и не могли при этом сдержать довольных улыбок. А с другой стороны — пусть! Как говорится, хоть как назовите, только в печь не ставьте. Да и вообще — какие могут быть слова, если на голову двух бедных женщин любовь свалилась? Это еще хорошо, что Ритка вчера к Кириллу переехала, иначе от этой необузданной радости можно было с ума сойти. Такую концентрацию чувственности вокруг себя развели, что, казалось уже, и дышать нельзя, только целоваться можно. Даже перед Илькой неловко.

— Илюха, погоди, я тебя до школы подброшу! — вытягивая у Леси из-под утюга недоглаженную рубашку, закричал Андрей в приоткрытую дверь. — Я сейчас, я быстро!

— А завтракать? — подняла Леся на него обиженные глаза. — Я овсянку с сыром на завтрак сварила…

— Сама ешь свою овсянку! Красивше будешь! — Извернувшись, Андрей чмокнул ее в нос и продолжил натягивать брюки. — И вечером нас с Илюхой тоже рано не жди, мы в магазин поедем. В этот, как его… В художественный. Где всякие бебихи для рисования продают.

— Слушай, а с Риткой все-таки неловко вышло… Получается, выжили мы ее?

— Так не на мороз же! Она, по-моему, таким выживанием очень даже довольна осталась.

— И все равно — нехорошо. Это ж ее квартира!

— Ой, да какая разница… Ну хочешь, я с Кирюхой договорюсь, и мы у него жить будем? Какая разница, где жить, Лесь? Мне — так лишь бы с тобой…

Последние слова Андрей проговорил уже на пути в ванную, потом они потолкались все вместе в прихожей, потом дверь наконец захлопнулась, и Леся осталась одна в гулкой квартирной тишине. Побродила по пустым комнатам, зашла на кухню, приподняла крышку над кастрюлей с полезной невостребованной кашей, улыбнулась бездумно. Потом налила себе в большую чашку кофе, плеснула туда сливок, села у окна. Мыслей в голове опять никаких не было. Отказывались они в голове появляться, и все тут. Вместо них перекатывалось там что-то мягкое, теплое, огромное и до невозможности нежное, занимало все пространство вокруг. И ничего не хотелось делать. Хотелось просто сидеть вот так и растягивать губы в улыбке. Час сидеть, два сидеть, три сидеть. Медленно вставать, снова наливать себе кофе и снова садиться у окна с пустой и легкой, как перышко, головой. Леся и забыла, что существует в природе замечательное женское и человеческое состояние — быть любимой. И любить. И не тревожиться безнадежным одиночеством. А организм не забыл, оказывается. Ишь, как нежится в наплывшей беззаботности, словно торопится наверстать упущенное. Хотя, наверное, можно эту беззаботность и обозвать как-нибудь обидно — леностью и глупостью души, например. Душа ж по определению обязана трудиться да напрягаться до изнеможения каждую жизненную секунду. Но это пусть тот обзывается, кто может позволить себе взять и поплавать в этом состоянии в любое удобное время, и плавает частенько, кстати, не отдавая себе в этом отчета. И не ценит.

А Леся теперь знала, какова на вкус эта беззаботность. И какова она на ощупь. И на запах. От нее счастьем пахло, поцелуями да ночными радостными безумствами, а еще тихим одиноким утром, овсяно-сырной кашей и хорошим крепким кофе. В общем, обыкновенной счастливой женской жизнью пахло. А еще — она увидела счастливые Илькины глаза, вспыхнувшие радостным ожиданием обещанной поездки в магазин за «художественными бебихами», как их неуважительно давеча обозвал Андрей.

— …Илюха, я твоей тетке сегодня предложение сделал! — обернулся Андрей к мальчишке, притормозив у школьного крыльца. — Ты как вообще к этому относишься? Не против?

— А Леська что? — поднял Илья на Андрея большие светлые глаза.

— А тетушка твоя с предложением согласилась! — придав голосу немного смешливой церемонности, важно кивнул Андрей. — Так что будем жить, как умеем. За тобой в котором часу заехать?

— У меня шесть уроков. Часа в три, наверное? А мы правда в магазин поедем?

— А то. Договорились же.

— Только, знаешь, я должен тебя предупредить — там все дорого. Там одна кисточка треть Леськиной зарплаты стоит.

— Да ладно! Не дороже денег твоя кисточка. В три я за тобой заеду. Жди меня на крыльце. Пока!

— Пока…

Выйдя из машины, Илья долго смотрел ей вслед, пока она не скрылась за поворотом. Кто-то легко тронул его за плечо, и он обернулся, ткнувшись взглядом в конопатое лицо бывшего обидчика Селиванова.

— Слушай, Быстров… А кто он тебе, этот мужик? Новый папаня, да?

— Ну да… Вроде того, получается… — пожал плечами Илья, улыбнувшись.

— Круто. Повезло тебе, Быстров. Классный мужик, сразу видно, при бабках. И тачка у него классная. Ты это… Если кто будет на тебя наезжать, ты говори… Ага? Мы с пацанами разберемся.

Слава богу, школьный звонок задребезжал вовремя. И благодарить Селиванова за доброе, но весьма сомнительное предложение не пришлось. Развернувшись, Илья весело запрыгал по школьным ступеням — не хотелось опаздывать на урок истории. Тема была очень уж увлекательная, про декабристов. Интересные люди. Богатые, вельможные, но все блага в одночасье отринувшие. Почему? Так хотелось подойти поближе к этому «почему», покопаться в нем. Они ж предполагали, наверное, что восстание неудачей закончится? Значит, и власть для них не самоцелью была? Хотя вопросы эти наверняка на уроке и не будут подниматься. И задавать их учительнице тоже нет смысла — она его на смех поднимет. В прошлый раз, например, вообще заявила: у меня, Быстров, здесь обычный школьный урок, а не духовный спиритический сеанс.

— …Андрей Андреевич, вас директор просил зайти, как появитесь, — выплыло из-за компьютера навстречу вошедшему в приемную Андрею строгое, но приятное лицо секретарши Наташи.

— Хорошо, зайду, — бросил ей на ходу Андрей.

— Нет, вы прямо сейчас зайдите, прошу вас. Андрей Васильевич сказал — сразу, как придете! Он, знаете, сердился…

— Хорошо. Я сейчас зайду.

Развернувшись, Андрей, как был, в пальто, решительно толкнул дверь отцовского кабинета, шагнул через порог:

— Ты, говорят, на меня сердишься?

— Нет, с чего ты взял… — поднял на него задумчивые глаза отец. — С чего бы мне на тебя сердиться? Вот завидовать — это да. Последние дни смотрю на тебя и завидую.

— Хм… Чему завидуешь?

— Да от тебя радостью за версту прет, руками потрогать можно! Что, баба классная попалась, да? Я в молодости тоже от баб настроением зажигался. Бывало, бывало дело. По утрам гору свернуть мог, такая сила внутри появлялась! Когда ты мне ее покажешь, сынок? Познакомь, интересно же!

— Что она, картина, чтоб ее показывать? — недовольно пробурчал Андрей, отводя глаза в сторону. — И вообще, у тебя это звучит как-то… не так. Я не хочу о ней в таком тоне разговаривать.

— Ого… Что, дело серьезными отношениями пахнет? Может, тебя и влюбиться, не приведи господи, угораздило?

— Да. Угораздило. И я этому рад. И вообще, это мое дело! Только мое!