— И как тебе здесь? — спрашиваю я.

— Без Рикки плохо, я слишком давно уехала от родителей, у моих бывших одноклассниц своя жизнь…

Феррара годится как временное пристанище. Папин друг взял меня на работу в кафе на проспекте. В театре много не заработаешь.

Очень хочется спросить, где Рикки. Как мог студент дарить ей одежду, тратя на это тысячи евро? Но это сейчас не главное, главное — понять, обманывала ли меня Микела, говоря про Майо.

— Наверное, твоя мама была рада, когда ты решила вернуться.

— Нет. Она совершенно нетипичная мать. Сказала, что я сделала ужасную хрень…

Узнаю выражения Микелы, но делаю вид, что удивлена:

— Что значит нетипичная?

— Ну, ты же ее видела. Легкая на подъем — никогда не отказывалась от командировок, ездила на повышение квалификации, на конгрессы по всей Европе. Она хороший специалист, сотрудничает с известными профессорами. С тремя детьми трудно реализовать себя профессионально. Ей повезло, что мы живем в небольшом городке: здесь спокойно, рядом дедушки и бабушки, папа вечером в шесть всегда дома. Сестра еще маленькая, учится в седьмом классе, а брат в этом году заканчивает школу. Но если маме нужно уехать, она уезжает.


— Ты бы хотела, чтобы она чаще была дома?

— Нет, она прекрасно может заниматься своими делами, и я бы хотела, чтобы она не лезла в мои.

Изабелла поджимает губы: видно, что она раздражается, когда речь заходит о Микеле. Пора переходить в наступление. Я наливаю ей вина. Вместо четвертинки, которую заказала Изабелла, Иво принес бутылку розового шампанского: «Я угощаю» — и с нежностью посмотрел на Изабеллу.

— Как мило! — заметила я.

— Мы — соседи. Он тоже не из Феррары, хоть и живет здесь всю жизнь. Ты не думай, что настоящие феррарцы, те, что состоят в Марфизе, такие.

— Напомни–ка мне, что такое Марфиза?

— Теннисный клуб на проспекте Джовекка. Там играли Бассани и Антониони.

— А они настоящие феррарцы?

— Не думаю, они чувствовали себя здесь чужими, поэтому и сбежали в Рим.

— А какие они, настоящие феррарцы? Мне попадаются только те, кто их критикует!

Кроме Лии Кантони, думаю я про себя.

— Настоящие феррарцы не стали бы разговаривать с тобой, вот почему ты их не встречаешь.

— Это почему?

— У тебя слишком длинные волосы, слишком вызывающие серьги, ты беременная и одна. Да ради бога! Они боятся, что их стабильность может пошатнуться, панически боятся людей, не таких, как они сами.

— Про Микелу я бы так не сказала. Наоборот, со мной она открыта и дружелюбна.

— Мама не местная, разве ты не в курсе? Ее родители из Венето, небогатые, залезли в долги, чтобы содержать бар, это на другом берегу По. Маме повезло — она выучилась, вышла замуж за врача, устроила свою жизнь.

— Видишь, какая молодец! — не унимаюсь я.

— Естественно, кто ж спорит?!

Кажется, Изабелла вот–вот взорвется, и я решаю идти ва–банк. Вижу, что она тоже не умеет врать.

— По–твоему, с какой стати Микела решила, что Майо умер? Ведь тело так и не нашли. Я думаю, он жив, и она об этом знает, — неожиданно выдаю на одном дыхании.

Изабелла вскидывает голову над своей тарелкой, в которой только что ковырялась. Я смотрю ей прямо в глаза.

— Я не могу рассказывать, — шепчет она, опуская взгляд. И тут же исправляется: — Я ничего не знаю.

Но все, что мне надо было услышать, она уже сказала.


Альма


Во сне я — это Микела, я смотрю на себя как бы со стороны.

Мама зовет, и мы бежим к ней.

Я вижу всё как будто сверху.

Вижу, как все вместе поднимаются на чердак: мама, отец, и мы, дети.

Майо и Микеле лет десять, родители высокие, они наклоняют голову, чтобы не стукнуться о притолоку. На чердаке полумрак, они оглядываются по сторонам.

Майо показывает на красный сундук, в который мама убирала наши игрушки. Сундук распахнут, и сверху мне видно, что он пуст.

Майо и Микела показывают на него, будто что–то нашли.

Папа положил руку маме на плечо, мама держит за руку Микелу, а Микела сжимает локоть Майо. Я не с ними, и мне очень одиноко.

Я их вижу, но они не видят меня.

Я знаю, что всем им грозит опасность, что должно случиться что–то ужасное.

Война. Взрыв. Убийство.

Мне страшно.

Я хотела бы закричать, но голоса нет, и они все равно меня не услышат.

На чердаке сыро и темно, я знаю, что там полно пауков, хоть я их и не вижу.

Отец заглядывает в сундук, потом жестом подзывает остальных — хочет что–то показать.

В этот момент Микела и Майо на глазах начинают уменьшаться, становятся все меньше и меньше, пока не превращаются в больших пауков, которые ползут по сундуку и исчезают внутри.

Родители, держась за руки, смотрят на них с умилением.

Отец закрывает сундук и улыбается маме.

Мама тоже улыбается и одобрительно кивает.

Чувствую ужасную боль в спине.

Я знаю, что все умрут.

Прямо сейчас.


Антония


— Привет, Антония. Не волнуйся, ничего страшного. Альма попала в аварию в Пиластро, час назад. Мы в клинике Святой Урсулы, будет лучше, если ты приедешь.

Папин голос звучит мягко и уверенно, у меня же вырывается лишь сдавленный крик: «В Пиластро? Что за чушь?»

Звонок отца застал меня на Соборной площади, я кричу так, что несколько парней оборачиваются. Если б звонил не отец, я бы подумала, что это шутка. Только что я услышала от Лео о пешеходе, сбитом в Пиластро. Выходит, и Альма тоже?

Возвращаюсь в гостиницу после короткой встречи с Изабеллой. Она очень торопилась и, что важно, невольно подтвердила мои подозрения в отношении Микелы. Телефон зазвонил как раз в тот момент, когда я размышляла об этом.

— Ты только не волнуйся, все хорошо.

— Ничего хорошего, папа. Я приеду.

Франко не рассказал по телефону подробностей. Звоню Лео, он уже выехал за мной: невероятно, кажется, тот пешеход, которого сбили после перестрелки в Пиластро, — моя мама. Все это кажется лишь нелепой шуткой!

По дороге в клинику Святой Урсулы Лео держит мою руку. Невозможно поверить в то, что случилось! Молча переглядываемся, а потом снова переводим взгляд на темную дорогу: ее освещают лишь фары машин, которых мы обгоняем одну за другой. Как во сне.

Франко сидит в больничном коридоре с ореховыми стенами. Неправда, что ничего страшного, — ее оперируют. Лео и Франко пожимают друг другу руки, Лео сжимает плечо отца. Я вижу, как бледен папа. Он очень осунулся с момента нашей последней встречи в ресторане «Диана». Всего–то несколько дней назад. Целую жизнь назад.

Мы молчим, все трое.

Из того, что известно: Альма проходила мимо бара, где убили двадцатилетнего парня. Этот бар имеет дурную репутацию. Убегая, киллер на мотоцикле сбил Альму. В Пиластро. На окраине. Насколько я знаю, Альма там никогда не бывала.

Как все странно!

Лео и Франко волнуются за нее и за меня, но со мной–то все в порядке, хоть я и напугана.

Чувствую, как шевелится Ада — будто трепещут крылья большой бабочки.

Моя девочка должна быть сейчас размером с большую куклу. Тридцать сантиметров, голова — копчик. Я разглядывала картинки в книге для беременных: надо спать, подняв ноги и слегка согнув их в коленях, есть пищу, богатую клетчаткой, много пить. Отдыхать днем не менее часа.

Все, что случилось, это так нелепо…

Около часа ночи ее вывезли из операционной — я видела издалека. Успела заметить черную прядь волос, бледные руки. Она под наркозом, спит.

Нас заверили, что опасности для жизни нет.

Лео тихо разговаривает по телефону, время от времени подходит ко мне, дотрагивается до плеча, руки, целует мою голову.

Допрашивают посетителей бара. Конечно, Лео сейчас должен быть не здесь, а в Комиссариате. Я уже много раз повторила, чтобы он уходил, что со мной все хорошо.

Тогда, раз никто не решается, я предлагаю всем пойти домой.

Как сказала врач — сильно накрашенная блондинка, — Альма будет спать долго, до завтрашнего вечера, по крайней мере.

— Вашей маме повезло, — добавила она.

Впервые в жизни слышу подобное.

Я переночую у папы, а Лео поедет сразу на работу. Он довозит нас до подъезда. Мы не разговариваем, но думаем об одном: что, интересно, напишут газетчики, если узнают, что пешеход, сбитый после перестрелки в Пиластро, — теща комиссара Капассо. К счастью, мы не женаты, возможно, они ничего не узнают. Лео выходит из машины вместе с нами, целует меня, обнимает Франко. Улыбается панкам, которые день и ночь тусуются вместе с собаками рядом с родительским домом.

Франко — нет, сегодня он не улыбается.

Медленно поднимаемся по лестнице. Заслышав наши шаги, навстречу бежит Рыжик. Франко, не раздеваясь, проходит в ванную, насыпает в миску корм и открывает кран с холодной водой. Рыжик у Альмы привык пить воду только так и по–другому не хочет. Когда я жила с родителями, не замечала, какая же маленькая у нас квартира, темная, беспорядочно заваленная книгами. Я ощущала тесноту, хоть и не признавалась себе в этом. Здесь я выросла, это мой дом, но мне всегда хотелось поскорее сбежать отсюда.

Франко наливает в кастрюлю воды, зажигает газ. — Что ты собираешься делать? — спрашиваю я, снимая сапоги и плащ.

Пол ледяной. Холодно, а я все в том же платье, которое надела на ужин с Лео, даже не успела зайти в гостиницу переодеться, все мои вещи остались в Ферраре.