Дерьмо, отстой… мне приходит в голову, что Микела и сейчас разговаривает как подросток.

— А ты… — я затрудняюсь сформулировать дальше, — ты, наверное, очень переживала из–за всей этой истории?

— На тебя влияют не события, а то, как ты к ним относишься. Я… всегда была позитивной. Возможно, поверхностной, согласна, но никогда не позволяла другим разрушить меня. Даже тем, кого люблю.

— А Альма — позволяла?

— Альма… Альма — сложный человек. Она очень умная. Я не такая, — говорит Микела, подмигивая мне.

Трактирщица с зелеными глазами приносит нам большую миску аппетитного салата и поднос с мясной нарезкой.

— Хлеб из пекарни в Остеллато, на материнской закваске, — говорит она, обращаясь ко мне.

Действительно очень вкусный хлеб.

Хорошо бы прийти сюда с Лео. Или с Луиджи.

Улыбаюсь. Ловлю довольный взгляд Микелы: она из тех, кто рад, если ты улыбаешься.

— Какие отношения были у Альмы и Майо? — спрашиваю я. Микела задумчиво жует хлеб с колбасой.

— Они были… как близнецы. Не разлей вода. Все время вместе. Только решала все Альма. Думаю, это она посоветовала ему поцеловать меня на одном празднике, потому что я ей нравилась.

— А ты не ревновала?

— Нисколько. Альма мне тоже нравилась. Она давала мне интересные книги. Мы ходили в кино втроем и первые косяки тоже курили вместе. Нам было весело. Три — хорошее число для компании подростков. Утопическое представление об идеальном обществе.

Интересно, как Микела в роли матери? У меня такое впечатление, что она во всем видит только хорошее.

— Ты сказала, что у них дома была странная атмосфера, объясни, пожалуйста, как это?

— Не то чтобы странная, но какая–то не такая. Их родители не состояли ни в феррарском купеческом клубе, ни в теннисном клубе Марфиза. У них не было абонемента в городской театр. При этом они были людьми состоятельными, не чета моим. Мать работала в аптеке, а отец был землевладельцем. И дом у них был красивый. Но они жили как–то обособленно, ни с кем не общались.

Салат восхитительный, ароматный и хрустящий, кажется, прямо с грядки.

Из садов, которым пятьсот лет, как сказала Микела.

— Кофе, десерт? — спрашивает хозяйка, убирая тарелки.

— Два кофе, спасибо, Эноэ, — отвечает Микела. А потом, когда Эноэ уходит на кухню, добавляет шепотом: — Здесь все замечательное, кроме десерта… если хочешь, за десертом зайдем к Изабелле.

— А откуда Изабелла знает комиссара Д’Авалоса? — решаю я воспользоваться моментом. Меня разъедает любопытство, а Микела кажется такой открытой и непосредственной — так она сказала про Майо, что я не могу удержаться.

— Ах да, я же видела вас вместе, — говорит Микела вместо ответа на мой вопрос.

— Так ты тоже его знаешь? А говорила, что нет.

— Изабелла рассказывала, что он похож на актера, но при этом типичный коп. Значит, это мог быть только он.

— А она откуда его знает? — не отступаю я.

— Разве ты не в курсе?

— Нет.

— У Изабеллы есть парень, идиот, он попал в переделку, и Д’Авалос — единственный, кто ему помогает, — отвечает Микела, закуривая.

— Ох, прости, я не хотела…

— Ничего, пустяки.

Она не говорит, что за переделка, но раздраженно бросает спичку на землю. Потом наклоняется и поднимает ее. «Как трудно молодым в этом городе, — думаю я. — Кажется, им всем приходится чем–то жертвовать».

Обратно мы идем короткой дорогой и через пять минут, как и говорила Микела, выходим на площадь Ариостеа.

Микела, прерывая молчание, обращается ко мне:

— Ты молодец, что приехала, что решила выбросить скелет из шкафа твоей матери. Она будет тебе благодарна.

— По правде говоря, она не хотела, чтобы я сюда ехала. А ты? У тебя тоже есть скелеты в шкафу? — спрашиваю ее в шутку.

— Ничего особенного. Пара отвергнутых ухажеров да скоропалительный брак, но тут все понятно: я поспешила выйти за него, потому что он был умопомрачительный красавец. Я же сказала, я человек не глубокий, — отшучивается Микела.

— Ты думаешь, Майо погиб в ту ночь? — набравшись смелости, спрашиваю я.

— Думаю, да, — отвечает она, не глядя на меня.

— А почему тогда не нашли тело?

— Не знаю. Может, ему стало плохо, и кто–то спрятал труп, чтобы не впутываться в эту историю.

— Но двух других–то нашли. Думаешь, он мог быть с ними?

— Не исключено. Может, он упал или сам решил броситься в По в ту ночь.

К таким же выводам пришел и Д’Авалос.

— Ты сказала, что в твоем поколении спасались те, кто занимался политикой. Ты тоже?

— Конечно. Когда Майо пропал, а Альма про меня забыла, я записалась в ИФКП[16], Альме это не подходило, — подмигивает она мне.

Мы подошли к гостинице. Про десерт у Изабеллы — больше ни слова, а было бы интересно посмотреть на них вместе. Но я слишком устала, чтобы самой напомнить.

— Спасибо, очень любезно с твоей стороны, — благодарю я Микелу.

— Звони, если что–то будет нужно, — отвечает она, — и помни, что мой муж — гинеколог. Он постарел, растолстел, много играет на компьютере, но гинеколог толковый.

«Еще одно убийство, ужасная история. Увы, вечером приехать не смогу Перезвоню, целую».

Сообщение от Лео приходит в тот момент, когда мы прощаемся с Микелой: я слышу характерный звук эсэмэски в кармане пальто. Неожиданно у меня образовался свободный вечер, и вся вторая половина дня свободна.

Сначала я должна отдохнуть. И собраться с мыслями. Этим утром было слишком много встреч, а мне не нравится одновременно заниматься разными делами. Мне нужно побыть одной, подумать о старушке Кантони — сестре префекта и о том, что рассказала Микела. Нужно решить, стоит ли рассказывать маме о моих открытиях, о тайне рождения Майо. Странно, что Альма не звонит, но так лучше, я все еще не знаю, что ей сказать.

«Возможно, у твоего брата был другой отец…», «Кольцо твоей матери — это его подарок любовнице… ” Такие откровения нужно обдумать. Конечно, это не телефонный разговор. И потом, какое отношение все это имеет к исчезновению Майо?

Возвращаюсь к себе в номер. Дежурная, увидев меня, говорит, что мне открыли «гостиную Бонапарта», поскольку я остаюсь еще. Сначала я заказала номер на три дня, не подозревая, что меня ждет, но потом продлила до воскресенья. Интересно, что это за гостиная Бонапарта? Никакой доплаты с меня не спрашивают, и ладно. Было бы замечательно растянуться на диване и забросить ноги кверху.

Дверь светлого дерева, которая раньше была закрыта на медный засов, теперь распахнута. Заглянув туда, не верю своим глазам: гостиная Бонапарта — это просто королевский салон. Стены и потолок расписаны фресками, люстра из муранского стекла, большое позолоченное зеркало на стене, антикварный диван и два кресла, и огромный персидский ковер. В углу — круглый столик, рядом с ним — четыре стула, обитые бархатом. У одной из стен под высоким окном — старинное черное пианино. Пол выложен истертым от времени кафелем, но еще чувствуется запах воска, которым его недавно натерли. Фрески на стенах представляют Наполеона и Жозефину, как вместе, так и по отдельности. Удивительно элегантная, с роскошным убранством, как в музейном зале, комната диссонирует с мебелью обычного гостиничного номера: кровать, телевизор, маленький туалет с невзрачной серой плиткой.

Удивительная гостиница, а я ведь выбрала ее случайно — меня устраивали цена и расположение. Роскошь мне мало интересна, но красота — да, а эта комната поистине прекрасна. Ложусь на диван, покрытый великолепной тканью золотого цвета с нежными коралловыми полосами, и принимаюсь рассматривать потолок, богато украшенный росписью тромплёй с иллюзорно–объемным чередованием мраморных фризов.

В голове прокручивается все, что случилось сегодня. Я думаю о Луиджи, он помогает жениху Изабеллы в беде: что же тот натворил? О Лео — он не может приехать, значит, завтра утром мы не попадем в дом на виа Виньятальята. О Майо, которым моя мама командовала, словно она — генерал, а он — рядовой. О бабушке Франческе и ее тайнах. Чувствую, как Ада толкается в животе, наверное, требует отдыха. И засыпаю.


Альма


Я позвонила Лео с работы и предложила ему снова пообедать у меня. Он сразу согласился.

— Не обижайся, зайду ненадолго, на работе проблемы.

Газеты только и пишут, что о «криминальных разборках в Пиластро», я думаю, это и есть та самая проблема. За последние два дня убиты трое ранее судимых мужчин: пятидесятилетний болонец и двое парней из Кротоне. В городе, можно сказать, паника: белый «фиат уно» возвращается.

В те месяцы, когда умирала мама, я сошлась с двумя негодяями. Эту историю я старательно стерла из памяти и не хочу, чтобы Антония когда–нибудь узнала об этом. Лично я бы не хотела быть в курсе, какие глупости вытворяла моя мама в двадцать лет. Мне и так нелегко далось признание. Удивительно, что я вообще решилась рассказать о том, как все началось в тот проклятый июньский вечер, но, говоря о Майо, это было неизбежно.

Объяснить историю с Винсентом было бы куда труднее. Да и зачем? От нее осталась лишь пустота да гулкое эхо опасности и удовольствия.

Лео звонит в полвторого, вода в кастрюле кипит так давно, что наполовину выкипела.

— Извини. — Он вытирает ноги и заходит. Качает головой, будто говоря: «Ты не представляешь, какой ужас творится».

— Криминал в Пиластро? — спрашиваю я.

— Назовем его так, — отвечает Лео.

— Наркотрафик?

— Наркотрафик, изготовление и сбыт фальшивых денег и документов, кражи…

— Есть будешь?

— Рассчитывал на орекьетте с томатным соусом, ты вчера предлагала. — Его голос звучит так по–домашнему, что я счастлива. Надо же, он помнит меню! Как мало нужно, чтобы почувствовать радость, если есть доверие. Думаю, между нами есть.