Сначала мне пришла в голову мысль, что я сглупил, что я должен был уступить. Встав на выбранный мною путь, я не мог предвидеть всего, что меня ожидало, не мог быть уверенным, что старая Франция действительно отходит в вечность. Мне приходилось считаться с понятиями того круга, к которому я принадлежал. Шагая по дороге, я раздумывал, как мне поступить завтра – бежать отсюда или принять вызов. Ибо завтра…

Народное собрание – неожиданно пришло мне в голову. Эти слова сразу дали новый поворот моим мыслям. Вот где я могу отомстить!

Ночь я провел в лихорадке. Раздражение подстрекало честолюбие, усиливало злость против касты и любовь к народу. Перед моими глазами проходили все признаки нищеты и страдания, виденные еще вчера. Рассвет застал меня шагающим по комнате из угла в угол. Когда старый Андрэ, служивший еще моему отцу, вошел в комнату с письмом, он увидел, что я не раздевался.

Несомненно, до него уже дошли слухи о том, что вчера случилось. Не обращая внимания на его мрачный вид, я распечатал письмо. Подписи под ним не было, но я узнал почерк Луи.

«Уезжайте домой и не показывайтесь на собрании. Они хотят вызвать вас на поединок один за другим. Уезжайте из Кагора немедленно, иначе вы будете убиты.»

Вот и все. Я горько улыбнулся при виде слабости человека, который только и мог, что предупредить друга.

– Кто принес письмо? – спросил я Андрэ.

– Какой-то слуга, сударь.

– Чей?

В ответ он пробормотал, что он этого не знает. Я особенно его не расспрашивал. Андрэ помог мне переодеться и, когда я выходил из комнаты, вдруг спросил меня, в котором часу подавать лошадей.

– Для чего? – сказал я, пристально взглянув на него.

– Для отъезда, сударь.

– Но я не намерен уезжать сегодня, – произнес я тоном холодного неудовольствия. – О чем ты говоришь? Мы поедем обратно завтра вечером.

– Слушаю, сударь, – пробормотал он, продолжая возиться с моим платьем. – Но хорошо было бы уехать днем.

– Ты прочел это письмо? – с гневом закричал я. – Кто тебе сказал…

– Об этом знает весь город, – отвечал он, пожимая плечами. – Везде только и кричат: «Андрэ, убирайтесь поскорее с вашим барином!.. Андрэ, на твоего господина скоро наденут намордник!» Жиль подрался с одним из лакеев Гаринкура за то, что тот назвал вас глупцом. Ему разбили лицо. Что касается меня, то я уж устарел для драки. Стар я и для другого, – продолжал он с усмешкой.

– Для чего это другого?

– Для того, чтобы опять хоронить своего господина.

Помолчав с минуту, я спросил его:

– Неужели ты думаешь, что меня убьют?

– Так говорят все в городе.

– Послушай, Андрэ, ты ведь служил еще моему отцу. Неужто ты хочешь, чтобы я бежал отсюда?

Он в отчаянии всплеснул руками:

– Боже мой, я и сам не знаю, чего я хочу. Эти канальи погубят нас. Бог создал их только для того, чтобы они работали и ковыряли землю, иначе мы пропадем. И если вы за них заступаетесь…

– Молчи, – строго сказал я. – Ты ничего не понимаешь в этом. Ступай вниз и в другой раз будь осмотрительней. Ты рассуждаешь о канальях, а ты сам кто такой?

– Я, сударь? – воскликнул он в изумлении.

– Да, ты.

С минуту он смотрел на меня в полном остолбенении. Потом грустно покачал головой и вышел из комнаты. Несомненно, он был убежден, что я сошел с ума.

Он ушел, а я не двигался с места. Покажись я сейчас на улице, я тотчас же получил бы вызов и принужден был бы драться.

Поэтому я выжидал, когда начнется собрание; ждал в мрачной комнате наверху, терзаемый чувством одиночества. Не могу сказать, что я не ощущал искушения прибегнуть к способу, указанному Андрэ, но упорство, доставшееся мне от отца, удерживало меня на том пути, на который я встал. В четверть одиннадцатого, когда по моему расчету члены собрания уже явились на совещание, я сошел вниз. Щеки мои горели, глаза смотрели серьезно и строго. У двери стояли Андрэ и Жиль. Я приказал им следовать за мной к собору, где в доме дворянства назначено было собрание.

Впоследствии мне говорили, что если бы я был внимательнее, то я без труда заметил бы необычайное оживление на улицах. Густая толпа стояла на площади и прилегающих тротуарах. Лавки били закрыты, все дела прекращены, в переулках слышался сдержанный говор. Но я был так углублен в самого себя, что опомнился только тогда, когда, пересекая площадь, услышал, как один из стоявших там крикнул: «Да благословит вас Бог!», а другой: «Да здравствует Со!». Несколько встречных почтительно сняли передо мной шапки. Все это я заметил, но чисто механически. Через минуту я уже был на узкой улочке, ведущей от собора к дому дворянства. Она была вся заполнена лакеями, которые с трудом давали мне дорогу, посматривая на меня с любопытством и удивлением.

Проложив себе путь сквозь эту толпу, я вошел в вестибюль дома. Переход от солнечного света к тени, от оживления на улицах к безмолвию этой комнаты со сводами, поразил меня как-то особенно сильно. В тишине и сером полумраке помещения впервые предстала передо мной во всей ясности значительность шага, который я собирался сделать; и я повернул бы назад, если бы упрямство вновь не овладело моей душой. Шаги по каменным плитам уже гулко отдавались в царившей здесь тишине и отступать было поздно. Я слышал уже голоса за закрытыми дверями соседней комнаты. Сжав губы и решившись быть мужчиной, что бы меня не ожидало, я направился к этим дверям.

Я уже взялся за ручку двери, как вдруг с каменной скамейки, стоявшей У окна, кто-то быстро поднялся и остановил меня. То был Луи де Сент-Алэ. Он встал между мною и порогом.

– Остановитесь, ради Бога, – тихо и взволнованно произнес он. – Что вы можете сделать один против двухсот? Вернитесь назад… а я…

– А вы, – отвечал я с презрением, но так же тихо. Швейцар смотрел на нас с удивлением. – А вы… а вы поступите так же, как вчера.

– Не вспоминайте об этом! – серьезно сказал он и кровь прилила к его лицу. – Уходите, Со! Уходите и…

– И исчезайте?

– Да, исчезайте. Если вы это сделаете…

– Если я исчезну? – с яростью повторил я.

– Тогда все обойдется.

– Благодарю вас покорно, – медленно промолвил я, дрожа от злобы. – А сколько вам заплатят, граф, за то, что вы избавили собрание от меня?

Луи бросил на меня изумленный взгляд.

– Адриан!

Но я был беспощаден.

– Я вам больше не Адриан, граф. Я Адриан только для моих друзей.

– Стало быть, я уже не ваш друг?

Я презрительно поднял брови.

– После вчерашнего вечера? Неужели вы думаете, что вы вели себя как подобает другу? Я пришел в ваш дом как гость, а вы устроили для меня ловушку, сделали меня предметом ненависти и насмешек…

– Разве я это устроил? – воскликнул он.

– Может быть, и не вы, но вы стояли там же и видели, что происходит, не сказав ни одного слова в мою защиту.

Он остановил меня жестом, полным достоинства.

– Вы забываете одно, виконт, – гордо промолвил он.

– Скажите: что?

– Что мадемуазель де Сент-Алэ – моя сестра.

– А!

– Кто бы ни был виноват в том, что произошло вчера, вы обошлись с нею без должного почтения, и это перед двумя сотнями гостей.

– Я обошелся с нею без должного почтения? – возразил я в новом припадке ярости.

Незаметно для самих себя, мы отодвинулись от двери и взглянули друг другу в глаза.

– А кто в этом виноват, сударь? Вы насильно заставили меня выбирать между оскорблением ее и отказом от моих убеждений, в которых я воспитан.

– Убеждения! – резко сказал он. – Что такое убеждения? Я не философ, в Англии не был и не могу понять, как человек…

– Отказывается от чего-нибудь ради своих убеждений? – подхватил я. – Вам этого не понять, граф. Человек, который не стоит за своих друзей, не может постоять и за свои убеждения. Для того и другого нужно, чтобы он не был трусом.

Луи вдруг побледнел и странно взглянул на меня.

– Молчите! – невольно вскрикнул он.

По его лицу прошла судорога, словно он почувствовал мучительную боль.

Но я уже овладел собой.

– Да, трусом, – спокойно повторил я. – Вы понимаете, граф, что я хочу сказать. Или вы хотите, чтобы я вошел и повторил это перед всем собранием?

– В этом нет надобности, – промолвил он, сильно покраснев.

– Позвольте надеяться, что после собрания мы еще встретимся с вами.

Он молча поклонился. В его молчании и взгляде, брошенном на меня, было что-то обезоруживающее. Мне вдруг стало холодно. Но было уже поздно. Я ответил ему церемонным поклоном и опять решительно направился к дверям.

Но открыть их не удалось и на этот раз.

Едва я потянул ручку, чья-то рука оттолкнула меня назад с такой силой, что ручка двери отлетела и с шумом упала на пол. К удивлению моему, то был опять Луи.

Лицо его выдавало сильное возбуждение. Он крепко держал меня за плечо.

– Вы назвали меня трусом, виконт, и я не хочу откладывать этого дела ни на минуту, – сквозь зубы проговорил он. – Не угодно ли вам драться со мной? Здесь сзади дома есть сад…

Я был холоден, как лед.

– Может быть, это подействует на вас. Если вы дворянин, вы должны драться со мной, – заметил Луи. – В саду через десять минут…

– Через десять минут собрание кончится…

– Я не задержу вас так долго, – серьезно сказал он. – Идемте, сударь. Или я должен опять нанести вам удар?

– Я следую за вами, – медленно отвечал я.

III. В собрании

Удар и нанесенное мне оскорбление заставили меня на минуту забыть раскаяние. Но как бы ни подозревал я Луи, как бы ни сердился на то, что он стал орудием в чужих руках, все же ни один друг не удержал бы меня от появления в зале собрания таким способом. Я чувствовал, что плачу ему самой черной неблагодарностью, и раскаяние вновь охватило меня. Когда швейцар отворил было передо мной дверь на улицу, я, к величайшему изумлению Луи, повернулся и бросился назад. Не успел он вскрикнуть, как я был уже около двери в залу собрания, а через секунду переступил ее порог.