Живописная долина была уже позади. Мы двигались через пустынные ущелья, где на верхушках скал еще лежал зимний снег, сверкая на солнце. Но на все это мы едва обращали внимание. Мысли наши витали внутри нашего экипажа, где маркиза сидела, улыбаясь, а мы хранили угрюмое молчание.

Около полудня мы остановились высоко в горах у какой-то деревенской гостиницы. Надо было отдохнуть и подкрепить силы. Местность была довольно дикая: горы ярусами громоздились друг на друга, а книзу шел крутой спуск. Но ветер перемен достиг и этого затерянного уголка. Едва мы успели съесть по куску хлеба, явился синдик и потребовал наши бумаги. Выбора не было, и маркиза сошла за мою мать, а Дениза – за сестру. Пока синдик, на которого моя командировка произвела сильное впечатление, между поклонами старался узнать от меня какие-нибудь новости, перед воротами гостиницы остановилась лошадь, и послышался чей-то мужской голос. Немного погодя, в комнату, где мы находились, вошел барон Жеоль.

Увидев дам, он снял шляпу.

– Вы рано уехали, – заговорил он с невеселой улыбкой, узнав меня. – Я долго ждал вас у восточных ворот, но вы не приехали.

Я покраснел и рассыпался в тысячах извинений. Сказать по правде, я совсем забыл о нем, да и сейчас не сразу вспомнил, что уговорился встретиться с ним у восточных ворот.

– Вы не верхом? – спросил он, как-то странно поглядывая на моих спутниц.

– Нет, – отвечал я.

Больше я ничего не мог прибавить. Синдик все еще стоял, посматривая на меня с улыбкой, и вдруг передо мной открылась бездна, на краю которой я стоял.

– Вы встретили знакомых? – продолжал расспрашивать барон, глядя на маркизу.

– Да, да, – пробормотал я.

Правила вежливости требовали, чтобы я представил его дамам, но я не решался этого сделать. В конце концов, он, кажется, понял мое положение и удалился вместе с синдиком.

Едва они покинули нас, маркиза напустилась на меня с величайшим гневом.

– Глупый человек, – заговорила она без всяких церемоний. – Почему вы не представили его? Неужели вы не понимаете, что таким путем вы можете возбудить подозрение и погубить нас? И ребенок понял бы, что вы что-то скрываете. Если б вы сразу представили его мне, как вашей матери…

– То?

– То он ушел бы отсюда вполне удовлетворенным.

– Сомневаюсь в этом и имею к тому достаточные причины, – насмешливо заметил я. – Еще вчера я в разговоре сказал ему, что у меня нет ни матери, ни сестры.

В этом для меня было маленькое мщение. Маркиза, то бледнея, то краснея, заходила по комнате. Потом, крепко сжав губы, она села, опустив взор на стол.

– Кто это такой? Что вы знаете о нем? – спросила она.

– Он из обедневших дворян и ревностный протестант.

Маркиза молча закусила губы…

– Как можно предвидеть такие случайности! Как вы думаете, догадывается он о чем-нибудь, или нет?

– Без сомнения, догадывается. Прежде всего, я оставил его сегодня утром одного, нарушив тем самым обещание ехать вместе. Затем, если он узнает, что я еду с матерью и сестрой, которых еще вчера у меня не было…

Маркиза подняла на меня глаза, желая, видимо, испепелить меня взором.

– Что же вы намерены делать? – воскликнула она.

– Это уж пусть укажет мне моя мать, – равнодушно отвечал я, принимаясь за сыр. – Она ведь привыкла всем распоряжаться.

Маркиза побледнела от гнева, а, может быть, от волнения, а я внутренне смеялся и торжествовал. Но сердись – не сердись, а ей пришлось отложить свою гордость.

– Что же вы посоветуете предпринять? – спросила она наконец.

– Я вижу только одно средство, и мы должны пустить его в ход, ничем не стесняясь.

Она была согласна на все. Но легко было советовать и трудно было осуществить совет. Через несколько минут я прекрасно понял это. Выйдя во двор, чтобы посмотреть, готов ли наш экипаж, я лицом к лицу столкнулся с бароном де Жеолем.

– Вы уже отправляетесь? – спросил он. – Позвольте поздравить вас, – продолжал он с неприятной улыбкой.

– С чем?

– Как с чем? Вы нашли себе семью, – не без горечи отвечал он. – Найти себе в течение двадцати четырех часов мать и сестру – это ведь настоящее счастье. Но позвольте дать вам один совет.

– Пожалуйста, – холодно согласился я.

– Вы так счастливы на находки… Если в следующий раз вы столкнетесь с Фроманом, с этим подстрекателем из Нима, разъезжающим под видом монаха-капуцина, то, пожалуйста, не записывайте его себе в родственники. Вот вам и весь мой совет.

Все это он проговорил с видимым раздражением.

– Я совершенно не знаком с этим Фроманом, – холодно возразил я.

– И не знакомьтесь.

Я пожал плечами. Он хотел было что-то прибавить, но в эту минуту показались мои спутницы. Когда они уселись в экипаж, я вскочил на сидение сзади, и мы тронулись в путь.

Подъем в гору был довольно крут. Ехать было утомительно, и мы раз двадцать останавливали лошадей, чтобы дать им передохнуть. И раз двадцать я оглядывался на старый постоялый двор, лежавший на сером, унылом плато. И каждый раз мой взор встречал барона, неподвижно стоявшего у дверей домика и, видимо, пристально следившего за нашим движением.

Мне сделалось жутко.

V. Фроман из Нима

Встреча с бароном не способствовала ни подъему духа, ни успокоению за те опасности, что я предвидел при проезде через более населенные местности. Там не так-то легко будет устранить подозрения, если они зародятся. Конечно, де Жеоль не выдал меня, и, может быть, у него были на то свои причины, но я не мог смириться с тем, что сзади нас находится этот тощий человек – само олицетворение религиозного фанатизма, искавшего только случая отомстить за старинные обиды.

Отвесные скалы и голые склоны, поднимавшиеся над нами все выше по мере нашего продвижения, ущелья, по которым лошади едва могли бы тащить и пустой экипаж, меланхолические снежные поля, чередовавшиеся со скалами – все это усугубляло тяжелое впечатление, производимое на меня этим путешествием. Мне хотелось как-нибудь освободиться от этого впечатления, хотелось солнечного тепла и света, хотелось, чтобы склоны эти были бы покрыты оливковыми деревьями и тянулись бы до самого моря.

Впрочем, в приключении была и хорошая сторона: маркизе де Сент-Алэ пришлось умерить свой пыл и свое торжество, которое она было собиралась проявить надо мной. Теперь она держалась тихо и, сидя в экипаже или идя возле него, она оставила меня в покое. От меня не укрылось, что чем дальше мы уезжали от барона, тем сильнее возрастало ее беспокойство: она начинала внимательно всматриваться в дорогу и переставала смотреть на меня.

Это предоставляло мне возможность устремлять свои взоры туда, куда я хотел. До сих пор живо помню, как мы проезжали подножие горы Эгуаль. Утомленная крайним напряжением последних дней, Дениза заснула в углу экипажа. От мерного покачивания кузова капюшон мало-помалу спал с ее лица. На щеках ее играл румянец, словно она и во сне чувствовала, что я смотрю на нее.

– Дениза, Дениза, – повторил я про себя и почувствовал себя счастливейшим человеком, несмотря ни на что: ни на холод, ни на утомительную дорогу, ни на присутствие маркизы, ни на встречу с бароном. И вдруг раздался голос маркизы, сразу спустивший меня на землю:

– Это он!

Я обернулся к ней. Но она смотрела не на меня, а на дорогу, которую мы только что проехали. Экипаж внезапно остановился – потому ли, что она приказала остановить его, или потому, что это сделал кучер по собственной воле. Остановились мы в ущелье, где скалы нависали над нами с обеих сторон.

– В чем дело? – спросил я с удивлением.

Она не отвечала, а среди горной тишины слышно было, как кто-то насвистывал арию «О, Ричард, мой король!»[30] В этом безмолвии она звучала резко и отчетливо, производя сильное действие. Я тоже посмотрел на дорогу и скоро заметил позади нас человека, который шел, беззаботно посвистывая. Он был высокого роста и крепкого сложения, носил грубые сапоги и такой же грубый плащ. Но, несмотря на это, он все-таки был не похож на деревенского жителя.

– Вы идете в Ганж? – без всяких предварительных обращений закричала ему маркиза.

– Да, сударыня, – спокойно отвечал он, подходя и кланяясь.

– Мы можем взять вас с собой.

– Тысячу раз благодарю вас, – ответил он, сверкнув глазами. – Вы очень добры, если только этот господин не имеет ничего против.

И он посмотрел на меня, не стараясь даже скрыть своей улыбки.

– О, конечно, он ничего не имеет, – отвечала за меня маркиза с оттенком презрения в голосе.

Как ни был я сначала удивлен этой встречей, но она открыла мне глаза. Очевидно было, что она была подготовлена заранее, и я не мог более переносить такого положения.

– Позвольте, маркиза. Ведь я не знаю, кто этот господин.

Маркиза молча уселась опять на свое место, а незнакомец подошел с ее стороны к карете и заглянул внутрь. Его широкое грубоватое лицо выражало большую силу и было не лишено приятности. Глаза были быстры и блестящи, подвижный рот не переставал улыбаться. Рука же, которой он взялся за дверцу кареты, была огромна.

– Пустяки, – промолвила маркиза, бросая на меня сердитый взгляд. – Пожалуйста, садитесь, – прибавила она, обращаясь к незнакомцу.

– Позвольте, – возразил я, приподнимаясь. – Велите ему остановиться. Подождите, пока я…

– Это мой экипаж, – с яростью перебила меня маркиза.

– Совершенно верно.

– В таком случае, что же вы хотите?

– Я хочу выйти из него прежде, чем этот господин займет в нем место.

С минуту мы молча смотрели друг на друга. Видя мою решимость, она понизила тон.

– Почему вы хотите выйти? – спросила она, часто задышав. – Неужели только потому, что он хочет сесть с нами?

– Потому, что я не вижу никаких причин приглашать к себе в экипаж человека, которого мы не знаем. Мало ли кем может быть этот человек…

– Я знаю его, – отрезала маркиза. – Довольно с вас этого?