– Произошла ошибка, но я не раскаиваюсь в ней, – начал он с неуклюжей вежливостью. – Эта ошибка дала мне возможность познакомиться с вами.

– Помилуйте, господин старшина! – воскликнула, улыбаясь, маркиза.

– Но состояние края таково, – продолжал он, – что дамам путешествовать одним небезопасно. Они могут подвергнуться…

– … худшим встречам, чем эта, – подхватила маркиза, бросая на меня быстрый взгляд. – Но что же делать, провожатых у нас нет.

Могучий старшина вдруг засопел носом. Я решил, что он собирается предложить свои услуги. Но ему в голову пришла другая мысль.

– Может быть, вас проводит вот этот господин. Ведь вы едете в Ним, господин виконт?

– Да, – отвечал я не сразу. – Конечно, если госпожа Корреа…

– Но нам не хотелось доставлять вам неудобства, – перебила меня маркиза, отступая на шаг от меня к старшине.

– Я уверен, что это не доставит никаких хлопот, – галантно возразил тот. – Впрочем, если это действительно затруднит господина виконта, то я найду кого-нибудь другого…

– Кого же вы можете нам предоставить?

– Да себя самого.

– Ах, если вы сами…

Поняв, что теперь я сам могу вступиться без опаски, я воскликнул:

– Нет, нет! Старшина напрасно подозревает меня в отказе. Могу уверить вас, сударыня, что я с удовольствием готов вам сопутствовать, тем более, что нам по дороге. Если, следовательно…

– Буду вам весьма благодарна, – вежливо отвечала маркиза. – Но надобно, чтобы господин старшина еще выпустил нас, бедных арестанток, которые виноваты только в том, что питают пристрастие к национальной гвардии.

– Это я уже беру на себя, – промолвил с важным видом Фландр. – Дело тут совершенно ясно. Однако, – прибавил он, слегка покашливая, – чтобы избежать возможных осложнений, вам будет лучше уехать рано утром. А когда вы уедете, я сумею объяснить ваш отъезд. Если вы не побрезгуете провести здесь ночь, – продолжал он, оглядывая помещение не без некоторого смущения, – то…

– … мы еще менее будем обращать внимание на все окружающее, чем прежде, – перебила его маркиза, вздохнув. – Я чувствую себя в полной безопасности с тех пор, как познакомилась с вами.

И она протянула ему свою нежную белую руку.

Старшина быстро поцеловал ее.

Через несколько минут я уже возвращался к себе, направляя свои шаги по желтой полоске света, исходившей из фонаря старшины. А он шел тоже погруженный в свои мысли, временами закрывая фонарь полой своего плаща, совершенно забывая о своем спутнике. Мне вновь стало казаться, что все, что произошло сейчас, было лишь сном. И эта грязная комната, из которой я только что вышел, и удивительное присутствие в ней двух дам, и признание Денизы – все это представлялось чем-то совершенно невероятным.

Забили часы на колокольне. Я принялся было считать удары, но сбился. Вдруг в темноте, совсем рядом закричал по старинному обыкновению сторож, сообщая, что пробило одиннадцать часов. Это вернуло меня в мир действительности, подтверждая реальность событий.

На следующее утро, едва забрезжил рассвет, я отбыл из гостиницы в экипаже. Еще издали я увидел вышедших из тюрьмы и стоявших подле ее дверей маркизу и ее дочь, дрожавших от утренней прохлады. Усадив маркизу, я, сам не помня себя, взял за руку Денизу, помог сесть ей в экипаж и сам уселся на переднее сидение, как раз напротив нее.

Минут через пять мы беспрепятственно проехали городские ворота и выбрались на большую дорогу. Стояли еще серые предрассветные сумерки, деревья казались черными на фоне светлеющего неба. Вскоре мы переехали большой мост через Тавр и стали подниматься по долине Дурби.

Мы не могли еще видеть лиц друг друга. Внезапно из угла, где сидела маркиза, послышался веселый смех.

– Старый дурак, – едва проговорила она, не имея сил удерживаться более от торжествующего смеха.

Эти слова показались мне не особенно благородными, но она была матерью той, которую я любил, и я промолчал.

Разгорался рассвет. Одна половина неба мало-помалу окрасилась в розоватый цвет, другая – бледно-голубая, с золотистыми облачками, осталась позади нас. Еще мгновение и зазолотились вершины гор. Я жадно взглянул в лицо Денизы, увидел, как оно порозовело с рассветом, и, весь дрожа, поспешил отвести от нее свой взор.

Из угла маркизы опять послышался смех, невольно покоробивший меня.

– Она создана не для монастыря, не правда ли? – вдруг спросила маркиза.

Этот веселый, развязный тон подействовал, как удар хлыста, не столько, правда, на меня, сколько на Денизу.

– Ты, очевидно, хорошо напрактиковалась, – продолжала она насмешливо, обращаясь к дочери. – Я люблю, ты любишь, мы любим… Отлично, превосходно! Ты, должно быть, изучала это с самим директором? Или вычитала из надписей на заборах?

– Послушайте! – воскликнул я.

Дениза же только ниже натянула капюшон своего пальто, и легко понять, какой стыд она испытывала в эту минуту.

Но маркиза была неумолима.

– В самом деле, Дениза, я не помню, чтобы я когда-либо сказала твоему отцу: «Я люблю вас». По крайней мере, до тех пор, пока он не получил права поцеловать меня. Надеюсь, ты соблюдаешь правила приличия…

– Послушайте, это уж нехорошо, – пробормотал я.

– Что такое, сударь? – обратилась она ко мне. – Разве я не могу пожурить свою дочь, когда нахожу это нужным?

– Можете, но не при мне, – возразил я, начиная внутренне дрожать от ярости. – Это жестоко! Это…

– Не при вас, господин виконт? – переспросила маркиза, подсмеиваясь надо мной. – А почему я не могу сделать этого при вас? Я не могу унизиться больше, чем она сама себя унизила.

– Неправда! – закричал я, покраснев от гнева.

– Если я нахожу что-то нужным, я должна это сделать, – тем же беспощадно шутливым тоном продолжала она, глядя мне в глаза. – А вы… Не угодно ли вам выслушать меня? Не впадайте в ошибку, господин виконт. Из того, что я считаю нужным сделать ей замечание при вас, не выводите заключения, что вы принадлежите или когда-нибудь будете принадлежать к нашему семейству.

Дениза глухо вскрикнула и еще глубже забилась в свой угол.

– Связь наша порвалась уже давно, тогда еще, когда ваши друзья сожгли наш дом в Сент-Алэ. Разрыв углубился, когда они разграбили наш дом в Кагоре, когда короля сделали пленником, когда убивали наших друзей. Она порвалась раз и навсегда, и ее не восстановишь комико-героическими позами. Запомните это хорошенько, господин виконт. Но, так как вы видели унижение моей дочери, то вы должны были видеть и ее наказание. Она первая из рода Сент-Алэ, которая позволила за собой ухаживать.

Я знал, что это неверно, но спорить на эту тему в присутствии Денизы мне было неудобно, и потому я просто поднялся со своего места:

– По крайней мере, я могу избавить мадемуазель от моего присутствия сейчас.

– Нет, вы этого не сделаете, – нисколько не волнуясь, промолвила маркиза. – Если вы опять займете свое место, я объясню почему.

Я сел.

– Вы не сделаете этого потому, – заговорила она, холодно глядя мне в лицо, – что я, не любя вас, должна все же признать, что вы – благовоспитанный человек.

– Вот поэтому-то я и должен оставить вас.

– Наоборот, поэтому-то вы и должны ехать с нами.

– Но не в вашем экипаже…

– В нашем экипаже, – все так же спокойно перебила она меня. – У нас нет ни паспорта, ни бумаг. Без вас мы будем арестованы в первом же городе, через который нам придется проезжать. К несчастью, я не подозревала, что страна находится в столь отчаянном положении, – продолжала она, пожимая плечами, – иначе я приняла бы меры предосторожности. Но, как бы там ни было, с этим нужно считаться и ехать вместе.

Я почувствовал, что час моей мести близок.

– Благодарю вас за то, что вы мне это сказали, – отвечал я, раскланиваясь. – Но вы сами понимаете, что вы теперь в моей власти.

– Что такое?

– И, чтобы наказать вас за оскорбление, которое вы нанесли мадемуазель, я должен был бы вас покинуть.

– Как? Что?

– Я уже вижу впереди какой-то городок. Минут через пять мы будем у городских ворот. Предупреждаю вас, что если вы скажете дочери хоть одно слово, если вы будете издеваться над ней в моем присутствии, я расстанусь с вами тотчас же.

К удивлению моему, маркиза так и залилась смехом.

– Этого вы не сделаете, – сказала она. – К тому же, я могу обращаться с моей дочерью, как нахожу нужным.

– Сделаю!

– Нет, не сделаете!

– Это почему?

– Все потому, что вы благовоспитанный человек и не захотите навлечь на нас опасность.

Откинувшись назад, я с негодованием смотрел на нее. Я чувствовал свое бессилие, подушки экипажа жгли мне спину, но я не мог ничего ей ответить и продолжал сидеть неподвижно.

Она опять рассмеялась с самодовольным видом.

– Вот, я же говорила вам, что вы ничего не сделаете такого. А теперь я скажу вам, что надо будет делать. Нам придется иметь дело с людьми, подозревающими всех. История с г-жой Корва едва ли удовлетворит их. Поэтому вы скажете, что я ваша мать, а Дениза – сестра. Если она предпочитает, – продолжала маркиза, бросая на дочь колючий взгляд, – можно сказать, что это ваша жена, хотя это мне и не нравится.

Я задыхался от злобы, но делать было нечего: я был в положении раба, которому остается лишь повиноваться. Выдать их я не мог, не мог и оставить на произвол судьбы: тут были замешаны и честь, и любовь. Я предчувствовал, что мне часами придется выслушивать язвительные нападки на бедную девушку, действовавшие на нее, как удары хлыста. У маркизы, очевидно, был готов целый план, и этим между нами воздвигалась непреодолимая преграда.

Бедная Дениза призвала на помощь всю свою гордость и сидела молча, не плача и не протестуя. Лишь только я делал вид, что заснул, она глядела в окно и не спускала глаз с матери, когда я сидел прямо. Может быть, эти издевательства не действовали на нее так сильно, как я предполагал, но я все же надеялся, что она больше не допустит подобного, по крайней мере, сегодня. Она слышала, как я боролся за нее, но не сказала мне ни одного слова!