Вдруг женщина остановилась напротив веревки, словно присутствие человека, сделавшего ей так много зла, имело на нее какое-то особенное влияние. Я видел, как она медленно повернула голову и, отдалив факел в сторону, внимательно стала смотреть вверх. Через секунду она увидела Гаргуфа!

С радостным криком мегера бросилась к концу веревки и стала тянуть ее к себе, как будто таким путем она могла скорее овладеть несчастным управляющим. Мужчины, вошедшие было в дом, услышали ее хохот и вернулись обратно. Стоя на коленях на самом краю крыши, я дрожал всем телом, встречаясь с волчьими взглядами этих устремленных вверх глаз. Что же чувствовал в это время человек, поплатившийся за свой эгоизм и висевший беспомощно между небом и землей!

Он начал проворно взбираться опять наверх и поднялся уже футов на двенадцать, но вдруг силы оставили его. Никакие человеческие мускулы не выдержали бы такой работы. Он хотел было добраться до следующего узла, но не мог.

– Тяните меня кверху! – прохрипел он едва слышно. – Ради самого Бога!

Но бунтовщики уже ухватились за конец веревки, и втащить его наверх не было никакой возможности, даже если б у меня хватило на это сил. Я крикнул ему, чтобы он поднимался сам, если хочет спасти свою жизнь, ибо через минуту будет уже поздно.

Он понял, с трудом добрался до ближайшего узла и опять повис. Потом, сделав невероятное усилие, дотянулся до второго. Я слышал треск его мускулов и тяжелое дыхание. Осталось преодолеть еще три узла, и он будет на крыше.

Вдруг он поднял голову и устремил на меня взор, полный отчаянья. Силы его иссякли. Мятежники с хохотом принялись раскачивать канат из стороны в сторону. Руки управляющего ослабели, и он со стоном спустился на два или три узла. Затем он опять уцепился за веревку и замолк.

Между тем внизу собралась целая толпа. Все выли и прыгали, словно собаки, дожидающиеся лакомой пищи.

Я не мог видеть теперь лица Гаргуфа, но от этого ужасного зрелища кровь стыла у меня в жилах. Поднявшись и с ужасом ожидая, что вот-вот он упадет вниз, я пошел прочь от края крыши. Но едва я сделал пару шагов, как вспышка яркого света ослепила меня и раздался громкий выстрел. Тело управляющего мешком упало вниз, а на том месте, где он висел только что, вилось легкое облачко дыма.

Гаргуф не избег мести своих врагов.

IX. Трехцветный бант

Впоследствии мы узнали, что бунтовщики набросились на труп Гаргуфа и растерзали его, как дикие собаки. Но тогда с меня было довольно и того, что я видел.

Несколько минут я держался за трубу, дрожа, как женщина, и едва не падая в обморок. Я был единственным зрителем этой страшной драмы; одиночество, холодный ветер наверху и свалка внизу потрясли меня до глубины души. Если бы негодяи вздумали напасть на меня в то время, я не смог бы и пальцем шевельнуть.

К счастью, отрезвление пришло быстро и неожиданно.

Позади меня послышались чьи-то шаги, и чья-то рука легла на мое плечо. То была маленькая маркиза де Сент-Алэ.

– Вы вернетесь к нам? – сказала она, вопросительно поднимая ко мне свое лицо, казавшееся в темноте серым.

Я, наконец, оторвался от трубы. Мне стало стыдно, что в припадке малодушия я совсем забыл о ней.

– Что случилось? – спросил я.

– Дом горит.

Она произнесла это так спокойно, что сначала я не поверил ей, хотя и знал, что это должно было случиться.

– Что такое? Как горит? – глупо спрашивал я.

– Да, горит, – все так же спокойно повторила она. – Дым поднимается по чуланной лестнице. Видимо, они подожгли восточный флигель.

Я бросился с нею к лестнице: через щели двери, ведущей на крышу, вился легкий дымок, едва заметный во мраке. Женщины уже бежали с этого места, и около струйки дыма, становившейся все заметнее и гуще, остались только я, да мадемуазель.

Когда я влезал на крышу, мне казалось, что я смело встречу эту опасность. Тогда представлялось, что хуже всего было попасться в руки мятежников вместе с женщинами в тех роскошных апартаментах, где так сильно пахло розовой пудрой и жасминовыми духами.

Теперь же угрожавшая нам гибель действительно была ужасна.

– Мы должны скорее убрать кирпичи и открыть другую дверь! – закричал я. – Скорее открывайте другую дверь!

– Они уже открывают, – отвечала мадемуазель.

Действительно, все, кто был на крыше, сгруппировались около второго хода, разбрасывая кирпичи, которыми мы завалили его.

– Мадемуазель, идите скорее, – кричал я. – Негодяи внизу, по всей вероятности, занялись грабежом, и мы сумеем спастись. Все равно, ничего другого нам не остается.

В темноте и распространившемся дыму уже в нескольких шагах нельзя было ничего видеть. Я стал шарить вокруг себя руками и нашел Денизу возле одной из труб. Она стояла на коленях, закрыв лицо руками, волосы ее распустились.

– Мадемуазель, – не без раздражения сказал я, находя, что теперь не время молиться, – нельзя терять ни одной минуты. Идемте! Ход открыт!

Она как-то странно взглянула на меня. Ее лицо было бледнее прежнего, и весь мой гнев сразу испарился.

– Я не пойду отсюда, – промолвила она. – Прощайте!

– Не пойдете? – воскликнул я в ужасе.

– Нет. Спасайтесь сами, – твердо и спокойно добавила она.

Я почувствовал, что задыхаюсь.

– Послушайте, – закричал я, пристально глядя на эту белевшую во мраке фигуру. – Послушайте, вы не понимаете, что вы делаете! Оставаться здесь – значит погибнуть, погибнуть наверное. Дом горит под нами. Сначала рухнет крыша, на которой мы стоим, потом…

– Это лучше, – прервала она, обращая лицо к небу с чисто женской величавостью. – Это лучше, чем попасть в их руки. Я – Сент-Алэ и сумею умереть с честью. Спасайтесь сами. Идите же, а я буду молиться за вас.

– В таком случае, я тоже остаюсь здесь, – отвечал я, недолго думая.

Что-то дрогнуло в ее лице. Она медленно поднялась с колен. Слуги уже бежали, ход был открыт и свободен. Схватив ее в объятия, я понес ее к лестнице – она была не тяжелее ребенка.

Сначала она слабо крикнула и пробовала бороться со мной, но я только крепче держал ее, продолжая бежать. В открытом люке виднелась лестница, и я кое-как, все еще не выпуская ее из рук, спустился вниз и очутился в каком-то совершенно темном коридоре. В конце его, впрочем, брезжил слабый свет.

Я кинулся туда. Распущенные волосы мадемуазель били мне прямо в лицо. Она уже не сопротивлялась более, и вскоре я добежал до какой-то новой лестницы. Узкая и крутая, не крашеная и не совсем чистая, она, очевидно, предназначалась для слуг. Здесь не было еще никаких признаков пожара, и даже дым не проник еще сюда. Но на середине лестницы валялась горящая свеча, которую, видимо, кто-то только что уронил. Снизу доносились хриплые крики, смех, возня и суматоха. Остановившись, я стал прислушиваться.

– Поставьте меня на ноги, – прошептала мадемуазель.

– А вы сможете идти?

– Я буду делать все, что вы мне скажете.

Я поставил ее у первой ступени и шепотом спросил, куда ведет дверь, виднеющаяся у подножия лестницы.

– В кухню.

– Если б можно было чем-нибудь накрыть вас, – сказал я, – нам удалось бы пробежать. Нас они не ищут. Они грабят и пьют.

– Поднимите свечку, – прошептала она, – и мы попробуем найти что-нибудь.

Я прислушался еще внимательнее: в кухне послышался какой-то шум, становившийся все сильнее и сильнее. В то же время до меня донесся запах дыма. Пожар, вероятно, распространялся и на флигель, в котором мы находились. Сзади нас была еще дверь. Налево по коридору виднелось еще несколько. – Я передал свечку моей спутнице и заглянул в ближайшую.

– Может быть, здесь найдется какая-нибудь накидка, – прошептал я. – Нельзя оставаться здесь долее.

Едва я успел произнести эти слова, как дверь внизу лестницы широко распахнулась, и какой-то человек бросился наверх к нам, шагая через две ступеньки. Он держал свечу в левой руке и железную палку в правой. Вслед за ним в растворенную дверь ворвался дикий хор голосов.

Его появление было так внезапно, что мы не успели даже двинуться с места. Краем глаза я взглянул на мадемуазель. Она совершенно застыла от ужаса, и только свеча сильно дрожала в ее руке. Я быстро вырвал свечу из ее пальцев и потушил пламя.

Потом, с подсвечником в руке, я стал ждать приближения незнакомца. Шпагу свою я где-то оставил, и теперь у меня не было другого оружия. Но лестница была довольно узка, и тут мог пригодиться и металлический подсвечник, особенно если другие мятежники не последуют за своим товарищем.

Он поднимался быстро, держа свечу перед собой. Нас разделяли всего пять или шесть ступенек, как вдруг он споткнулся и с ругательствами упал. Свеча его потухла, и мы остались в полной темноте.

Я инстинктивно схватил левой рукой мадемуазель, чтобы не дать ей вскрикнуть. Мы стояли, как статуи, затаив дыхание.

Упавший человек, несмотря на близость к нам, очевидно, не догадывавшийся о нашем присутствии, поднялся, продолжая браниться, и остановился. Слышно было, как он ощупью искал свою свечку. Потом он стал спускаться вниз, где долго, как мне казалось, не мог найти задвижку двери.

Дверь, наконец, открылась, и снова в нее ворвался на мгновение шум толпы. Пользуясь этим, я втолкнул мадемуазель в комнату, находившуюся позади нас и, оставшись сам у двери, стал прислушиваться.

Как, однако, найти здесь в абсолютной тьме какое-нибудь платье, чтобы переодеться? Как пройти потом через кухню? Я пожалел, что покинул лестницу. Воздух в комнате был совершенно спертым, к тому же, все с тем же мышиным запахом. Но ворвавшийся за нами дым становился все гуще и запах его заглушал все остальные. Слышно уж было, как трещит пламя, охватившее стены флигеля.

Сердце у меня упало.

– Мадемуазель, – тихо позвал я.

– Я здесь, – слабо прошептала она.

– Нет ли отсюда окна на крышу?

– Есть, но оно, вероятно, закрыто.

У меня вдруг блеснула новая мысль: если пробраться через кухню невозможно, то, быть может, стоит попробовать спастись через окно? Я хотел уже подойти к нему, но мадемуазель, к моему удивлению, крепко ухватилась за мое плечо. Раздался тихий стон, и она упала прямо мне на руки.