— Говорят, обнаружены новые способы борьбы с этой болезнью, — сказала она.

— А от кого ты узнала о них? — спросил дед.

Немного помедлив, Канеда ответила:

— От герцога де Сомака, grand-pere. А если он говорит, что средство есть, значит, это действительно так. Он очень умный человек.

— Тебе повезло, моя дорогая, у тебя будет блестящий муж, — сказал дед, похлопав Канеду по руке. — Я знаю, какое счастье ждет вас обоих.

Умолкнув на мгновение, он продолжал:

— Видишь ли, я иногда бываю ясновидящим, особенно в отношении членов нашей семьи, и могу предсказать тебе, моя дорогая дочь, что вы с герцогом составите идеальную пару — я вижу, это написано крупными буквами.

Канеда затаила дыхание.

— Я… надеюсь, что вы… окажетесь правы… grand-pere, — сказала она негромко.

— Я это знаю, — непререкаемым тоном сказал comte. — Вы будете очень счастливы — такое случается лишь у немногих. О, не забудь — своего первого сына вы назовете моим именем. Это порадует меня.

— Я так и сделаю.

Канеда на прощание поцеловала деда и, протягивая руку к двери, услышала за собой стариковский голос. Grand-pere говорил сам с собой:

— Ты хорошая девочка, Клементина, и ты будешь счастлива, чего мы всегда хотели.

Оказавшись за дверью, Канеда не сразу овладела собой. Потом она направилась в гостиную.

Если бы только дед оказался прав; если бы только ей предстояла свадьба с герцогом; если бы только это счастливое будущее не было выдумкой растревоженного, больного ума.

Она приказала себе быть мужественной, не забывать, что жизнь продолжается и никакое ее желание не может соединить ее с герцогом; даже если бы он был свободен, то наверняка не захотел бы ее.

Постучав в дверь бабушки, Канеда подумала, насколько изменилось ее отношение к родственникам и герцогу здесь, во Франции.

Она хотела отомстить герцогу, но причинила боль только самой себе.

Она приехала с ненавистью к де Бантомам, желая унизить их, но вместо этого полюбила стариков.

— Войдите, — услыхала Канеда голос comtesse; та сидела в неглиже, завтракая, прежде чем спуститься вниз.

Протянув руки к Канеде, старая дама сказала:

— Мне бы хотелось, чтоб ты не покидала нас, дорогое дитя. Я так радовалась тебе. И мне теперь будет не хватать твоего присутствия,

— И я буду скучать по вам, grand-mere, — ответила Канеда, понимая, что говорит правду.

— Я забыла сказать тебе об одной вещи, — заметила comtesse, — прости меня за то, что я не сделала этого раньше.

— О чем? — спросила Канеда.

— У твоей матери были кое-какие собственные средства, однако после ее побега дед — на мой взгляд совершенно напрасно — не позволил пользоваться ими за пределами Франции.

— Я знаю это, — промолвила Канеда.

— Тем проще мне будет сказать, — продолжала comtesse, — что теперь они принадлежат тебе; конечно, ты должна понять, что накопления сложились за многие годы, и дед разместил деньги не в виноградарстве, а в ценных бумагах железных дорог и всего прочего… Вместе с процентами ты получишь очень крупную сумму.

Сomtesse взяла конверт со столика и передала его Канеде.

— Вот письмо от наших адвокатов с описанием вложений итого,что числится сей час на счету в банке. Наверное, лучше передать эти деньги Гарри, он сумеет правильно распорядиться ими.

Канеда не стала брать конверт.

— Послушайте, grand-mere. Л знаю, что, если б maman была жива, она хотела бы сейчас лишь одного: помочь вам справиться с бедой в виноградниках.

Заметив, как вдруг оживились глаза бабушки, она продолжала:

— От себя и от имени Гарри я могу сказать, что нам чрезвычайно повезло, а эти деньги больше нужны вам. Используйте их на борьбу с филлоксерой, на ремонт замка.

— Ты и в самом деле этого хочешь? — спросила comtesse сдавленным голосом.

— В самом деле, — заверила ее Канеда, — считайте, что это подарок от maman, знак ее любви к вам.

Слезы бежали по морщинистым щекам comtesse, но она радостно воскликнула:

— Спасибо тебе, мое драгоценное дитя; спасибо тебе, спасибо тебе! Ты не представляешь, какую огромную тяжесть сняла с моего сердца. Я просто не могла представить себе, что нам придется закрыть замок и уволить наших старых слуг, которым негде будет найти работу.

Канеда поцеловала старую даму.

— До свидания, grand-mere, присылайте в Лондон Элен и Армана. Я непременно уговорю Гарри дать в их честь бал в Лэнгстон-Хаусе, после чего их всегда будут рады видеть на балах, где Элен, несомненно, ждет огромный успех.

— Откуда в тебе столько доброты и столько прощения? — спросила comtesse надломленным голосом.

Канеда не ответила и только еще раз поцеловала бабушку, с трудом сдерживая слезы.

Потом она спустилась вниз предупредить Элен о предстоящем бале и, отъезжая, уже знала, что оставляет своих кузенов в предвкушении скорой встречи.

— Надеюсь, кузен Гарри позволит мне воспользоваться его лошадьми! — говорил Арман, когда карета отъезжала от парадной двери.

— Не сомневаюсь. — Канеда махала родственникам и смеялась, пока замок не исчез из виду.

Опустившись на уютные подушки, она спросила у мадам де Гокур:

— Неужели мужчины способны думать о чем-нибудь, кроме лошадей?

— Иногда они думают о женщинах, — возразила мадам де Гокур.

— Только французы! — не согласилась Канеда. — В Англии кони на первом месте, а женщины далеко отстают от них.

— Экий цинизм! — пожаловалась мадам. — И это при том, что, видя тебя с Ариэлем, я имела основание заподозрить, что ты любишь лошадь сильнее, чем любого мужчину.

Канеда понимала, что ради истины вынуждена была бы уточнить: «Сильнее, чем любого мужчину на свете, если не считать одного!» — но вслух сказала:

— Ариэль куда умнее большинства мужчин и к тому же много послушнее.

— Получается, что тебе в мужья нужен кентавр. — Мацам улыбнулась.

Фраза эта мгновенно извлекла из ее памяти герцога на гнедом, преодолевавшего барьеры с таким мастерством, которого Канеде еще не приходилось видеть.

В нем крылось многое, но для нее он теперь навсегда становился недосягаемым человеком с луны.


Яхта ждала их в Бордо, и, когда они вышли в открытое море, Канеда распрощалась с Францией.

Визит на родину матери наделил ее переживаниями абсолютно неожиданными — и незабываемыми.

Она хотела причинить боль другим людям, но сама получила рану, шрам от которой останется на всю жизнь.

Трудно будет выбросить из памяти деда, все еще озабоченного и расстроенного браком, не состоявшимся двадцать пять лет назад, бабушку, оплакивающую утраченную дочь.

Более того, подумала Канеда, они с Гарри лишились чего-то драгоценного, став чужими семье, чья кровь текла в их жилах.

Еще более горько, что она проиграла сражение герцогу; хуже того — разбита и уничтожена им.

Все кончено, а она не сумела отомстить ему; скорее он причинил ей боль.

Всю ночь она проплакала, пока яхта с трудом шла против ветра, словно бы препятствовавшего ее возвращению домой; теперь Канеда уже не сомневалась, что оставила позади все свое счастье.

Но самое скверное заключалось в том, что ей больше не увидеть зачарованный замок де Сомак, показавшийся ей краешком луны.

Подобное свойство присуще юности — мир молодых населен не только людьми, но и мечтами; в нем повсюду таится приключение, и восходящее солнце каждое утро предвещает наступление дня, полного несказанного блаженства.

И все это рухнуло.

Конечно, впереди ее ждала вполне комфортная и приемлемая жизнь, возможность тратить прежде невиданные деньги и множество поклонников.

Однако в ней не хватало чего-то столь необходимого, столь жизненно важного, что, утратив его, она сделалась как бы половинкой себя, а утерянной половинке суждено теперь вечно томиться в недрах луны, пока не померкнут звезды.

Глава 7

Подъезжая по пыльным сельским дорогам к Лэнгстон-парку, Канеда не замечала ни бутонов, набухших на живых изгородях, ни примул и первоцветов на склонах, ни цветущих садов.

Напротив, ее словно бы обволакивал унылый туман — потому что Франция осталась где-то далеко.

Они покидали Бордо в большую волну, и Канеда вместе с Беном была так занята лошадьми, что почти позабыла о собственных бедах.

До постели в ту ночь она добралась уставшая до изнеможения и буквально сразу заснула, а наутро поднялась пораньше, чтобы, подменив Бена, дать ему несколько часов отдыха.

С Ариэлем и Чернышом управиться было легко, однако упряжные и верховые кони были испуганы нырками и кренами яхты и то и дело заливались ржанием.

Голос Канеды умиротворял их, однако, к ее облегчению, волнение успокоилось, когда они вышли в Канал.

Уже у входа в гавань Фолкстона мадам де Гокур спросила:

— Вы направитесь прямо в Лэнгстон-парк, ma cherie?

— Сперва я поеду туда, — ответила Канеда, — но если Гарри в Лондоне, то присоединюсь к нему.

Мадам де Гокур, чуть помедлив, спросила:

— Не сочтете ли вы прегрешением, если я оставлю вас в Фолкстоне и отправлюсь поездом в Лондон?

— Конечно же, нет, — ответила Канеда, — если вы тревожитесь из-за меня, Бен

и слуги самым отличным образом позаботятся обо мне.

— Я прикинула, что если рано уеду из Фолкстона, то прибуду домой в самой середине дня.

— Безусловно, — согласилась Канеда, — если вы хотите ехать, я не стану возражать.

— Дело в том, что у моей дочери завтра день рождения, — объяснила мадам де Гокур. — Перед отъездом я сказала ей, что едва ли смогу вернуться к этому дню. Но теперь если я успею на ранний поезд, то попаду в Лондон как раз к семейному обеду, который дают в честь своей невестки родители ее мужа… Они с мужем очень хотели, чтобы я отобедала с ними в этот день.

— Тогда вы просто должны ехать, — сказала Канеда, подумав, что дочери мадам повезло: ведь у нее есть собственная семья.