– Что?

– Ты знала, что раньше Селеста играла на пианино? У нее очень хорошо получалось. Ходила на уроки. В прекрасное старинное здание, недалеко отсюда, на перекрестке с Мемориал-драйв.

Джули не понимала, к чему он ведет.

– Угадай, кто увидел аварию, возвращаясь домой с занятий?

– Ох, Мэтт… – У Джули пропал дар речи.

– Да. Все совпало идеально. Селеста успела увидеть пожарные машины и скорую помощь. Успела увидеть, как от нашей машины валят клубы дыма. И – что может быть лучше? – она успела увидеть изуродованное, окровавленное, безжизненное тело брата. – Теперь Мэтт говорил очень быстро. Слова слетали с его языка, будто слишком долгая пауза сделала бы его беззащитнее. – Дым? Поэтому мама не любит разжигать камины. И терпеть не может спички. Нам нельзя чиркнуть спичкой в ее присутствии, потому что запах серы вызывает у нее воспоминания. Насколько я понимаю, подушка безопасности пахнет так же. Ирония в том, что Селеста любит камины. Рядом с ними она чувствует себя ближе к Финну.

Джули поднялась на ноги. Мэтт отошел от нее и повернулся спиной. Опершись плечом об оконную раму, он смотрел куда-то вдаль.

– Так наша идеальная семья с идеальным ребенком развалилась на части. Мама окончательно перестала справляться с депрессией и на полгода легла в психиатрическую больницу. Папа сбежал бог весть куда изучать океан, а Селеста впала в ступор. Я делал для нее все, что мог. Поднимал по утрам, помогал одеваться, кормил. Я любил ее. Но этого было недостаточно. Не пойми меня неправильно – Селеста никогда не была обычным ребенком. У нее всегда были странности. Но смерть Финна ее уничтожила. – Стены, которыми Мэтт себя огородил, рушились у Джули на глазах. Он раскрывал ей все тайны и чувства, которые так тщательно оберегал весь этот год. Джули с трудом узнавала человека, стоявшего перед ней. – И тогда наша умная малышка заказала Картонного Финна. Невероятно. Она просто зашла в интернет и купила копию брата. И эта дурацкая картонка вернула ее к жизни. Когда мама приехала домой из больницы, я попытался уговорить их с папой сделать что-нибудь для Селесты. Как-то ей помочь. – Он покачал головой. – Но они полюбили Картонного Финна не меньше Селесты. Возможно, я отчасти тоже. Потому что благодаря ему Финн оставался для нас живым – в каком-то извращенном смысле. Потом Селеста потребовала зарегистрировать Финна на Фейсбуке, и я сделал это для нее. Наверное, я назвал его «Богом Финном» из зависти. Он был чертовски идеален. Все его боготворили.

– А ты, Мэтт? Что случилось с тобой?

– Со мной? Ничего. У меня не было времени горевать, потому что я занимался делами, с которыми не справлялись мои родители. Я не виню их в этом. Все реагируют на боль по-своему. Например, маме не нравилось, когда я делал что-то, напоминавшее ей о Финне. Он ненавидел математику и физику. Да и вообще, учебу. У него к этому не лежала душа. Поэтому я делал – и продолжаю делать – ровно противоположное. Я добиваюсь таких успехов в университете, на которые он никогда не был способен.

– Это Селеста придумала его путешествие? – спросила Джули.

– Да. Это очень в духе Финна. Он на самом деле был таким замечательным, каким она его описывает. От выдуманных историй про Финна ей становилось легче, а Картонный Финн стал для нее ощутимым якорем. Но пока эта чертова одномерная картинка помогала ей держаться наплаву, она разрушила жизни всем нам. Когда мы рядом с Селестой, мы должны притворяться, что Финн жив. Что его мозги не разлетелись по асфальту.

Джули вздрогнула.

– Я не знаю, что сказать.

– Мы не публиковали некролог в газете. Мама объясняла это тем, что им пришлось бы напечатать его настоящее имя – Анатоль Финнеас Уоткинс, – а она просто не могла так с ним поступить. Финн ненавидел полную версию своего имени и отзывался только на Финна. На похоронах были только члены семьи. Я знаю, ты заметила, что к нам никогда не приходят гости. Как можно было этого не заметить. Мои родители идут на такие жертвы, чтобы притворяться, что их сын уехал и однажды вернется… Другие люди испортили бы этот спектакль. Мои родители никогда не говорят о смерти Финна. Их друзья и коллеги знают об этом и не поднимают эту тему. Мама и папа делают вид, что это все ради Селесты, но они делают это и для себя тоже. – Мэтт повернулся к ней лицом и горько усмехнулся. – Это безумие. Я знаю. Это сплошное безумие.

– А почему твоя мама пустила меня тогда, в самый первый день? Почему попросила остаться?

– Наверное, из преданности твоей маме. Я сам не знаю. Может быть… Я до конца не уверен. Она могла искать способ вырваться из этого порочного круга. Возможно, она хотела, чтобы ее разоблачили. Наверное, она доверилась тебе, потому что до сих пор ощущает связь с твоей матерью. Это как вы с Даной. Если бы вы не общались двадцать лет, ты бы все равно помогла ей в трудную минуту, так ведь?

Джули кивнула.

– Конечно.

– Я не хотел тебе врать. Не думал, что ты останешься надолго. В нашем доме больше никто не гостит. Мы всегда наедине сами с собой. Поэтому когда ты написала Финну, я ответил. С тобой было легко разговаривать, а мне хотелось сблизиться с кем-нибудь. С тобой.

– Ты должен был все мне рассказать. Когда ты узнал, что я остаюсь, тебе нужно было мне рассказать.

– Я знаю. Мы с мамой спорили об этом. Я не хотел, чтобы ты здесь оставалась, потому что мама не собиралась рассказывать тебе правду. А я считал, что ты должна знать. Но она сразу поняла то, что потом увидели мы все. Ты стала сокровищем для Селесты. Для всех нас. Ты принесла в наш дом жизненную энергию, которой нам так не хватало. Я не разрывал наши отношения – отношения между тобой и Финном, – потому что в первый раз за эти годы во мне проснулись чувства. Я наконец-то мог быть собой, без ограничений и ярлыков. Ты меня освободила.

Джули прошла по комнате и остановилась рядом с Мэттом. От его слов у нее разбивалось сердце. Подойдя к нему еще на один шаг, она взяла его лицо в ладони, заставив посмотреть себе в глаза.

– Мне ужасно жаль.

Он молчал, и она чувствовала, как он дрожит. Господи, как же он устал.

– Почему ты не кричишь на меня? Ты должна злиться, – тихо проговорил он.

– Мне слишком грустно. И почему я должна на тебя злиться? У тебя умер брат, поэтому я не вправе злиться.

Он потянулся к ней и взял ее за плечи.

– Я не хотел, чтобы все это так далеко зашло. Я ничего такого не планировал. – У него задрожал голос.

Джули нежно прикоснулась к его щеке и провела пальцами по губам.

– Это не могло закончиться хорошо. Ты же это понимаешь?

– Могло.

– Нет. Все слишком запуталось, – произнесла она.

– Я знаю, – отозвался он.

– А ты слишком сломлен. – Она вытерла слезу с его щеки.

– Я знаю.

– И ты причинил мне боль.

– Я знаю. Я никогда, никогда не хотел причинять тебе боль. Ты должна мне поверить.

– Я понимаю. Честно, – с трудом проговорила Джули. – Но у нас с Финном было настоящее чувство. А ты его разрушил.

– Вас с Финном никогда не существовало. Были мы с тобой.

– Нет.

– Это настоящее чувство. – Он показал на нее и себя. – Мы с тобой настоящие.

– Нет. Нас с тобой не существует, Мэтт. Теперь это невозможно.

– Не говори так, Джули, пожалуйста. Не говори так. Я влюбился в тебя. А ты влюбилась в меня.

Она откинула волосы с его лица и сделала шаг вперед. Такое она никак не могла починить. Она установила шарниры на Картонного Финна, но от боли и лжи шарниры не помогали. Да и она сама была слишком разбита, чтобы помочь ему собрать себя по частям. Ее сердце разрывалось на части. Она скучала по Финну. Скучала по тому Мэтту, которого знала. Сейчас он выглядел таким измученным, таким исстрадавшимся… Она погладила его по волосам и взяла его лицо в ладони. Если бы она могла избавить его от мучений, она сделала бы это. И она знала, что он сделал бы то же самое для нее.

Джули потянулась к нему и нежно его поцеловала. На этот раз намеренно. Она отдавала себе отчет, что делает. Губы Мэтта следовали за ее губами, и она ощущала его чувства, его невыносимую боль. Джули разрешила себе раствориться в этом мгновении. Так было проще. Не нужно было думать и пытаться осознать произошедшее. Она снова и снова вспоминала слова, которые он написал ей от лица Финна: «Теперь, оглядываясь назад, ты удивляешься, что не поняла все давным-давно. А дело в том, что ты полагалась на факты, а не на ощущения». Мэтт пытался ее подготовить.

Но она больше не знала, кто этот парень – этот израненный, запутавшийся парень, целовавший ее так, будто они никогда не увидятся вновь. Будто ему не было нужно ничего, кроме нее. Теперь по ее щекам тоже текли слезы. Джули целовала его все яростнее; она хотела, чтобы этот поцелуй длился бесконечно, но знала, что это невозможно. Она позволила себе раствориться в нем еще на несколько минут, потому что его рот, его губы, его язык, его поцелуй… Это мгновение заслонило от нее реальный мир и унесло с собой ее тоску. Его ладони скользили по ее спине и рукам, словно он отчаянно пытался показать ей, как сильно она нужна ему. Она подавила всхлип и, оторвавшись от его губ, принялась целовать его щеки и шею, прижимаясь к его футболке. Она провела пальцами по его груди и обхватила его за талию, притягивая к себе. Ей хотелось обнять Мэтта, пусть и в последний раз. Он обвил ее руками и прижался к ней. За этот год он не раз обнимал ее, и тогда она чувствовала, что ей ничего не грозит. И это было совершенно естественно и так легко. Так легко, что у нее ни разу не возникло никаких вопросов. Но теперь ничего из этого не имело значения, потому что все, что произошло до этого дня, было обманом.

Задыхаясь, он прошептал ей на ухо:

– Джули, скажи, что ты тоже в меня влюбилась. Я знаю, что это так. Я это чувствую.

– Нет, Мэтти, – проговорила она сквозь слезы. – Я влюбилась в Финна. Я полюбила этого парня – этого чудесного воображаемого парня-мечту. Тот парень не был тобой. Он был каким-то другим человеком, которого никогда не существовало. И… возможно, какая-то часть меня влюбилась в какую-то версию тебя, но это тоже не было по-настоящему. А теперь я потеряла вас обоих. Ты разбил мое сердце дважды.