Гунта подняла руки к небу. Она улыбалась, жмурилась на солнце и словно пыталась поймать поднятыми руками летящие в небе облака…


…


Пёс заснул у моих ног, положив морду на передние лапы. Гунта, ты видишь меня сейчас? Я почему-то верю, что видишь… или как-то ещё чувствуешь… Мне всегда казалось, что солнце — это так красиво! А теперь я знаю, что солнце может быть страшным!.. Наступило то солнечное утро, когда я проснулся и, ещё не открывая глаз, услышал — Гунта пропала… нигде нет… одежду нашли у реки… Гунту ищут в реке… До меня не сразу дошло, что… ты утонула! А когда дошло…я умер.

На реке люди в чёрных смолёных лодках грубыми, ржавыми баграми искали твоё тело… А я сидел в зарослях камыша… Самое страшное ожидание в моей жизни. А в небе светило солнце, и носились надо мной стрекозы, а ветер пах цветами.

Тебя не нашли в этот день. Тебя нашли позже. Я увидел тебя лежащей на траве, как статуя!.. Руки твои были подняты вверх к небу!.. Под водой они поднялись… так ты и застыла… Ты лежала на траве, а руки были подняты к небу… как тогда со мной, когда ты ловила далёкие облака…


Уже ночь. Я сижу на гребне железнодорожной насыпи, а товарняки проносятся в двух метрах за моей спиной и летят дальше по мосту через реку. Грохот поездов оглушает, и тогда немного легче, но потом снова наступает невыносимая тишина… А пёс всё ещё рядом со мной. Чего он привязался!? Внизу, под насыпью у реки, горят костры, это рыболовы устроились для ночного лова… Совсем темно, мне хочется спать. Я не спал так давно…

Я спустился с насыпи и тихо, как тень, подошёл к мужчинам у костра. У меня что-то спрашивают, я что-то отвечаю и вижу на траве спальный мешок. Мне дают его… или я сам взял?… Под насыпью я залезаю в него, застёгиваюсь до горла и дрожу… Я хочу спать… Надо мной гремят товарняки, а перед глазами — чёрная поверхность реки, она пахнет свежестью. На том берегу тоже горят костры и вьются по воде их отсветы. Кажется, что много огненных змеек плывёт через реку.

Кто-то в темноте, ломая камыш, прошёл рядом со мной, я, лёжа на траве, вижу только резиновые сапоги. Пёс злобно зарычал. Служишь, подумал я. Но как тебя звать? Ведь естьу тебя имя! С какой буквы оно начинается?

— А! — позвал я, но пёс даже не посмотрел в мою сторону.

— Б! В! Г!.. — выкрикиваю я в темноту, но нет ответа, — Д! Ты же пойми, я один… Е! Как же тебя звать?! Ж! Мне хочется хоть кого-то позвать! З!.. Хочется, чтобы кто-то подошёл ко мне сейчас!..

Я шепчу и чувствую, как проваливаюсь в полусон, запутываюсь в алфавите и не помню, какой звук только что произнёс.

— Эй! — позвал я пса устало.

Пёс вскочил, подбежал ко мне и ткнулся мордой мне в живот.

— Так тебя зовут на «Э»! Эй, ложись рядом… а я постараюсь заснуть… Эй — тоже хорошее имя.

Я расстёгиваю спальник и кладу руку на холодную траву… Гунта, иди ко мне!.. Или у тебя уже нет имени? Но я чувствую, что ты здесь… чувствую… Не грусти от того, что ты не можешь пробиться оттуда ко мне… Я чувствую тебя сейчас… чувствую твой холод… Мне сейчас очень холодно, я дрожу! Куда пропал мой жар? Нет у меня больше огня! Ни для кого его больше нет! Иди на мою руку, и тогда я смогу заснуть… Нет, не так, я сейчас расстегну спальник, иди поближе, прижмись ко мне, я согрею тебя… Ты такая холодная!..

Нет, я не смогу заснуть!.. Что же мне делать?! Я буду рисовать… Я представляю свою руку и белый лист бумаги. Я рисую чёрную воду с огненными змейками-отражениями, рисую ночные звуки, хочу нарисовать писк в камышах, шлёпанье воды… но, какого же цвета шлёпанье воды? Я хочу нарисовать приторно сладкий запах камыша и тины… Да, у меня получается красиво, но, главное, я почти засыпаю… ещё можно нарисовать высоту неба, какого же цвета высота?… И ещё можно нарисовать… ещё можно…

А ведь… я тебя больше никогда не увижу…

Под звёздами

В больнице я лежу у самого окна. Теперь ночь, в палате темно, а за окном — чёрное небо и звёзды. Я почти засыпаю, как вдруг на соседней койке больной начинает кричать:

— Гоните их! Кто их сюда напустил!» Он спрыгивает с койки, бегает по палате, включает свет. — Коты! Вся комната в котах!

Ну вот, этого ещё не хватало! И что он делает в нейрохирургии? Хотя, видать по голове получил. Полночи он гонял котов. Я даже привык под конец, и заснул под утро.

А утром увидел, что он сидит на койке, скрестив ноги, как йог, и рисует в альбоме. О! Он ещё и художник! Судя по всему, рисует соседа напротив. Заглянул в его альбом… На листе я увидел голову Христа в терновом венце!


Сегодня я в больнице второй день Я так полюбил засыпать, глядя на звёзды! Сосед по койке по-прежнему не даёт всем спать, этой ночью он гоняет больших пауков… Поднимаюсь в темноте, держась за койки, прохожу через палату. В длинном коридоре, освещённом голубоватым ночным светом, никого нет.

Рядом со мной распахивается дверь, и в коридор выбегает девушка лет восемнадцати, с перевязанной головой. Лицо её очень бледное, с яркими веснушками, а тёмные, горячие глаза — в слезах.

— Я хочу домой! Пустите меня домой! — плачет она, пробегая мимо меня. Медсестры берут её под руки и ведут назад в палату. Одну из сестёр я уже хорошо знаю, она мне тихо говорит:

— Бедная! Она после автокатастрофы. Погибли отец, мать и её жених! Ей ничего не говорят…

Из палаты слышу приглушённый подушкой плач девушки и её шёпот: «Хочу домой! Пустите! Что же вы делаете!»


Выйдя следующей ночью из палаты, я увидел на длинном диванчике в самом конце коридора ту девушку с перевязанной головой. Она выходит только по ночам. Склонившись над коленями, она была чем-то занята.

Даже когда я подошёл к диванчику, она не взглянула на меня, а только продолжала судорожно теребить носовой платок, словно искала в нём что-то. Я сел рядом. В коридоре была полная тишина.

— Хочешь? — спросил я, протягивая ей яблоко.

Она дёрнулась от меня, словно я поднёс к ней змею, и ударила по руке. Яблоко покатилось по полу. Девушка закрыла лицо платком и, всхлипывая, затопала ногами.


В тёмной палате, усаживаясь на койку, я заметил, что художник не спит.

— Я понял, кто ты! — прошептал он.

— Ну и кто я?

— Следишь за мной! Ты и здесь меня нашёл! Ну, подожди! Только засни!..

Я лежал, глядя в окно. Да, не засну я с таким соседом. Снова я поднимаюсь, беру плеер и книгу. Пойду почитаю на диване.

Дверь в палату девушки была открыта, горел свет, я увидел у большого окна две кровати с подушками голова к голове. Она лежала неподвижно на одной из кроватей спиной ко мне.

Я вошёл и сел на свободную койку. Услышав скрип, она подняла голову, посмотрела на меня и снова легла, ещё больше сжавшись в калачик.

Я лёг поверх одеяла и стал читать. Каждый раз, когда я переворачивал страницу, она чуть шевелилась и вздыхала.

— Что ты читаешь? — прошептала она еле слышно.

Я не ожидал от неё вопроса и решил, что мне показалось, но она повторила вопрос.

— Хорошая книга, — ответил я и, чуть помолчав, добавил, — японец написал, хочешь, почитаю?

Девушка ничего не ответила и даже не шелохнулась.

— Вот послушай, — продолжил я, — здесь радиодиджей ведёт ночную передачу. Передачи у него очень дурацкие, такая уж у него программа, но однажды… он не выдержал и заговорил в эфире вот так… И я стал читать:


«Привет, как дела? Говорит радио "Эн-И-Би", программа "Попс по заявкам". Снова пришел субботний вечер. Два часа — и уйма отличной музыки. Кстати, лето вот-вот кончится. Как оно вам? Хорошо вы его провели?

Сегодня, перед тем, как поставить первую пластинку, я познакомлю вас с одним письмом, которое мы недавно получили. Зачитываю.


"Здравствуйте.

Я каждую неделю с удовольствием слушаю вашу передачу. Мне даже не верится, что

осенью исполнится три года моей больничной жизни. Время и вправду летит быстро. Конечно, из окна моей кондиционированной палаты мне мало что видно, и смена времен года для меня не имеет особого значения — но когда уходит один сезон и приходит другой, мое сердце радостно бьется. Мне семнадцать лет, а я не могу ни читать, ни смотреть телевизор, ни гулять — не могу даже перевернуться в своей кровати. Так я провела три года. Письмо это пишет за меня моя старшая сестра, которая все время рядом. Чтобы ухаживать за мной, она бросила университет. Конечно, я очень ей благодарна. За три года, проведенных в постели, я поняла одну вещь: даже в самой жалкой ситуации можно чему-то научиться. Именно поэтому стоит жить дальше — хотя бы понемножку.

Моя болезнь — это болезнь спинного мозга. Ужасно тяжелая. Правда, есть вероятность выздоровления. Три процента… Такова статистика выздоровлений при подобных болезнях — мне сказал это мой доктор, замечательный человек. Временами, когда я думаю, что никогда не выздоровлю, мне становится очень страшно. Так страшно, что хочется звать на помощь. Пролежать всю жизнь камнем в кровати, глядя в потолок, — без чтения, без прогулок на воздухе, без любви — пролежать так десятки лет, состариться здесь и тихо умереть — это невыносимо. Иногда я просыпаюсь среди ночи и будто слышу, как тает мой позвоночник. А может, он и в самом деле тает?

Но хватит о грустном. Как мне по сотне раз в день советует моя сестра, я буду стараться думать только о хорошем. А ночью постараюсь спать как следует. Потому что плохие мысли обычно лезут мне в голову ночью.

Из окна больницы виден порт. Я представляю, что каждое утро встаю с кровати, иду к порту и всей грудью вдыхаю запах моря… Если бы я смогла это сделать — хотя бы раз, мне хватило бы одного раза — то я, может быть, поняла бы, почему мир так устроен. Мне так кажется. А если бы я хоть чуть-чуть это поняла — то, возможно, смогла бы терпеть свою неподвижность хоть до самой смерти.