— Знаю! Я знаю, в чем дело! Окна в малой гостиной были открыты, а мы с Джулиеном в это время находились в розарии. Вы слышали, что я сказала ему.

Леоне не было необходимости отвечать. Герцогиня могла прочитать по внезапно вспыхнувшему румянцу на ее щеках и смущенному выражению в глазах, что ее догадка оказалась верной.

— О, моя дорогая, простите меня! — воскликнула она. — Мой несносный язык вечно бежит впереди меня, говорит бог знает что, прежде чем я успеваю подумать и сообразить, что делаю. Я попадаю из-за него в такие переделки. Но вы должны меня извинить.

Леона отвернулась к камину, склонив голову. Танцующие огоньки пламени бросали отблески света на ее золотистые волосы, не уложенные в модную прическу, но обрамлявшие светлым ореолом ее тонкие, аристократические черты.

— Вашей милости нет нужды извиняться передо мною, — промолвила она в ответ. — С моей стороны было чрезвычайно безответственным поступком явиться сюда без должного приглашения.

— Как я могла быть такой бесчувственной и злой? — сокрушалась герцогиня в порыве раскаяния. — Я оскорбила вас, сама того не желая. Едва увидев вас, я поняла, какую совершила ошибку. Говоря откровенно, я вовсе не думала, что Джулиен на самом деле мог привезти нищенку в Клантонбери, так как он весьма щепетилен в подобных делах и, я знаю, не стал бы знакомить меня с кем-либо из своих друзей, будь то мужчина или женщина, который не является полностью comme il faut13. Но мне нравится его поддразнивать: он так невозмутим и воспринимает жизнь слишком серьезно. Вы слышали его ответ?

— Нет, мадам.

— Тогда я вам скажу, — продолжала герцогиня. — Он ответил: «Как вы можете говорить такое? Девушка, которую я привез сюда, — самое чистое и прекрасное создание из всех, кого я когда-либо встречал в жизни».

Надеюсь, это послужит вам утешением?

— Он… он так… сказал? — запинаясь, выговорила Леона, и глаза ее округлились. — Я не могу поверить в это, мадам.

— Но это правда, — заверила ее герцогиня. — И, сказать по чести, я думаю, что слегка вас приревновала. Вот почему и держалась так холодно и принужденно, когда мы встретились впервые. Видите ли, до сих пор Джулиен душой и сердцем всецело принадлежал мне.

— Я не знаю… что вы имеете в виду, мадам, — пробормотала Леона. — Лорд Чард не интересуется мною, уверяю вас. Его занимает совсем другое, связанное с моим… домом.

Голос ее задрожал, и герцогиня не стала настаивать на дальнейших объяснениях. Вместо этого она сказала:

— Мне остается только еще раз извиниться перед вами за свою бестактность. И чтобы показать, что вы простили меня, не позволите ли мне одолжить вам все необходимое, пока вы здесь?

— В этом нет нужды, — ответила Леона. — У меня есть платье, чтобы надеть сегодня к обеду, а завтра мы должны уехать.

Она сделала легкий жест в направлении батистового платья, страстно желая в эту минуту, чтобы оно не выглядело столь плачевно старомодным и поношенным.

— Значит, вы все еще сердитесь на меня, — вздохнула герцогиня. — И, коль скоро вы так суровы ко мне, клянусь вам, что я закроюсь в спальне и не присоединюсь к джентльменам за обедом. Таким способом я наказываю своего мужа, когда он мне докучает. Для него нет ничего хуже моего отсутствия за столом. И вы так расстроите меня, если откажетесь меня простить, что я непременно останусь в постели и ничего не стану есть.

Леона все еще сопротивлялась, и герцогиня взглянула на нее с таким решительным видом, что можно было не сомневаться, что она в точности сдержит обещание, если ей не удастся настоять на своем.

— О, пожалуйста, мадам… — пробормотала Леона в замешательстве. — Вряд ли вам будет удобно одолжить свои лучшие платья чужому человеку. И я уверяю вас, что для этого нет никаких оснований.

— Оснований более чем достаточно, — заявила герцогиня. — Я эгоистична, самолюбива и до крайности склонна говорить и поступать, не считаясь с чувствами других людей. Мне стыдно за себя, и я просто обязана исправить свой промах. Умоляю вас сжалиться надо мною, иначе, клянусь вам, мое настроение будет испорчено на всю ночь.

Она говорила с таким пафосом в голосе, что Леона не смогла сдержать улыбки.

— О, мадам, вы преувеличиваете, — ответила она.

— Нет, ни в коей мере! — заверила ее герцогиня. — Вы не знаете, до чего глупо я выгляжу со стороны, когда испытываю угрызения совести. Герцог приходит в бешенство от моих выходок, но это бесполезно. Я сижу в меланхолии и размышляю над своими грехами до тех пор, пока не начинаю все видеть в таком черном свете, что мне кажется, я никогда больше не смогу улыбнуться снова.

— Прошу вас, не надо так, мадам, — взмолилась Леона.

— Тогда давайте пройдем в мою комнату и выберем Для вас что-нибудь подходящее из одежды, — уговаривала ее герцогиня.

Все еще колеблясь и в то же время чувствуя, как последние остатки ее гордости тают, словно утренний туман под лучами восходящего солнца, Леона не нашла ничего лучшего, как покориться.

— Хорошо… я согласна… — пробормотала она, запинаясь, едва ощутив прикосновение щеки герцогини к своему лицу.

— Да благословит вас бог! — воскликнула эта темпераментная леди. — Вы простили меня, и я снова счастлива. Давайте немного развлечемся. Больше всего на свете я обожаю наряды. Мы обе должны выглядеть наилучшим образом и поразить этих бестолковых мужчин. Это все их вина с самого начала — как всегда. Пойдемте!

Она подхватила Леону под руку и поспешила через лестничную клетку в комнату, которая показалась восхищенному взгляду девушки еще более просторной и великолепной. Все драпировки здесь были из белой парчи с вышитыми на ней герцогскими гербами, и покрытая серебром кровать была украшена белыми страусовыми перьями и горностаевым покрывалом с каймой из брюссельских кружев.

— Мебель привезена из Италии, — объяснила герцогиня, пока Леона стояла как зачарованная, любуясь красотой комнаты. — Серебряный туалетный прибор был подарен Карлом Вторым одной из его фавориток. Что за прелесть эти маленькие купидоны, играющие на арфе, вы не находите? А этот ковер был соткан третьей герцогиней собственными руками. Взгляните на эти крошечные петельки. Какая работа! Уверяю вас, лично я выбрала бы себе лучшее занятие в свободное время, чем сидеть безотрывно за шитьем, но, как я слышала, третий герцог был весьма романтической натурой и постоянно в кого-нибудь влюблялся, за исключением своей собственной жены.

Герцогиня, весело щебеча, проследовала в дальний конец комнаты и распахнула дверцу стоявшего там огромного платяного шкафа. Леона никогда в жизни не видела так много платьев сразу и даже ахнула, когда они затрепетали на ветру, словно крылья многоцветной стаи птиц — голубые, зеленые, малиновые, оранжевые, золотистые и розовые. Они шевелились, словно живые, как будто с нетерпением ждали случая быть снятыми с вешалок и предстать перед светом, чтобы их красоту могли оценить.

— Я никогда раньше не видела столько платьев сразу, — почти шепотом произнесла Леона.

— О, здесь всего лишь малая часть того, чем я владею, — ответила герцогиня. — У меня есть еще полный большой шкаф в комнате моей горничной, а многие из платьев я оставила в Лондоне — нет смысла привозить сюда, к примеру, мои бальные наряды. Но мы подберем для вас что-нибудь очаровательное. Позвольте мне взглянуть на вас. — Она обернулась, внимательно осматривая Леону опытным глазом. — Яркие тона, которые я ношу, вам совершенно не подойдут, — продолжала она, словно разговаривая сама с собой. — Вы так молоды, и эти золотые волосы и нежная светлая кожа нуждаются в обрамлении, которое подчеркнет их красоту. Вам следует носить белое или бледно-голубое и иногда, по возможности, розовато-лиловое, оттенка пармских фиалок. Но сегодня вечером вы должны выглядеть великолепно. Я хочу, чтобы вы удивили их всех.

Леона не возражала, но в душу ее закрадывалось легкое возбуждение. «Удивить их всех» означало в данный момент удивить лорда Чарда. Он видел ее среди роскоши Клантонбери в старом сером платьице. Быть может, он стыдился ее убогого вида? Леоне достаточно было сравнить себя с герцогиней, чтобы понять, как она выглядела в его глазах.

— Я знаю! — воскликнула герцогиня. — Белый газ!

Я купила эту материю всего лишь месяц тому назад на Бонд-стрит, и меня уверяли, что это самый последний товар из Франции.

Она вынула платье из гардероба, и Леона увидела, что оно в самом деле было прелестно, нечто такое, чего она даже представить себе не могла, потому что ей никогда не приходилось видеть ничего подобного.

— Примерьте, — распорядилась герцогиня. — О, но это же просто чудо! Ручаюсь, что вы сами себя не узнаете, когда я закончу.

Эта угроза, принятая Леоной с восторгом, была с блеском исполнена, когда двумя часами позже она взглянула на себя в длинное зеркало и действительно увидела перед собой особу, совершенно отличную от той робкой, застенчивой девушки, которая переступила порог спальни герцогини.

Ее переодели с ног до головы, кожи касалось тонкое шелковое нижнее белье, волосы были уложены и завиты горничной герцогини по самой последней моде.

Ее носик был слегка припудрен, а алые губы чуть подкрашены помадой.

— Смотрите не перестарайтесь. Мари, — наставляла герцогиня свою горничную. — Она молода и не нуждается в особых ухищрениях.

— Однако ma'm'selle est ravissante!14 — воскликнула та в ответ, и Леона догадалась, что среди тех качеств, которые больше всего восхищали герцогиню в французах, не последнее место занимали умелые пальцы и хороший вкус ее горничной.

— А теперь платье, ma'm'selle, — обратилась к ней Мари, после того как наконец застегнула вокруг ее шеи ожерелье из мелких бриллиантов.

Платье сидело на Леоне как влитое. Нежно-голубые, шитые серебром ленты поддерживали грудь и обрамляли изящными складками шею. Белый газ с серебряными блестками ниспадал до самых пят, поверх него было надето серебристо-голубое боа.

— Теперь дайте мне взглянуть на вас, — скомандовала герцогиня. — О, Мари, веер и браслет, под пару ожерелью!