— Линди хоп! — проорал дружный хор, и гномы все как один полетели, словно облако из конфетти, но только не вниз, а вверх, и осели на спине у двуглавого зверя.

Дракон плюнул еще раз — и с постамента сошел бронзовый Пушкин, сделал шаг, сделал два, сделал три — протянул ладонь панку с хоругвью-штанами, приглашая на танец.

— Линди хоп!! — снова сверху провизжали веселые гномы. — Танцуют все!

Дракон взмахнул крыльями, поднялся выше над площадью, взмахнул еще раз и умчался вдаль.

Через пять минут стихла музыка, завершился танец, раскланялись пары, бронзовый Пушкин панку ручку поцеловал, и потихоньку все стали расходиться, радостные, взбудораженные; лишь на газоне босой «мэр» ползал на четвереньках с лопухом на голове, заглядывая во все дырки и в горлышки пустых бутылок, и жалобно пел: «Куда, куда, куда вы удалились?»

Свадьба

Ося не умел бояться. Не потому, что его все любили и никто никогда не обижал, — он родился таким. К пяти годам это свойство только усилилось, тем более что он научился играть в колдунов и стал практически неуязвимым. Даже нетрезвый громила на Пушкинской площади не испугал его — в телевизионный автобус Ося залез не со страху, а из любопытства. И не пожалел. Там было просто великолепно.

В центре автобуса был установлен огромный шар, на вид хрустальный, похожий на тот, через который они колдовали с Варварой, только намного больше. Вся прочая аппаратура была тут — не только детскому, но и любому человеческому взору непривычная совершенно. Однако Гриша и Ося не удивились — оба всё принимали как должное: действительное им казалось разумным, а что для них было разумным, они могли обратить в действительность без промедлений — для детской фантазии не существует преград.

Усадив гномика на плечо, Ося направился к шару. Сквозь гладкую поверхность, как через сплошное увеличительное стекло, светилась Пушкинская площадь, вся целиком, бурлящая и живая, даже желтый автобус, в котором они находились, Ося сразу нашел и перед закрытой дверью — того самого злого дядьку.

— Не выходи из автобуса, — сказал Ося гномику нравоучительно, — видишь, какое там страшное чудище?

— А-а-а! Испугались, мальчики? — раздался над ними чужой голос.

Ося задрал голову. Рядом стоял дядька, но не тот, который грозил им на улице. Этот был совсем другой — лохматый, мохнатый и с бородой, даже руки поросли диким волосом, а из-под воротника рубашки виднелся клок шерсти, как у мамы-Таниной Кошки. Ресницы росли у него не в один ряд, а в несколько, будто мох на болоте. На всем лице белели только два выпуклых глаза, да красноватый нос поблескивал.

— Ой! Два яичка в моху и морковка наверху! — вспомнилась вдруг незатейливая загадка, которую загадал когда-то Варварин сосед дядя Леша. Лохматого Ося не испугался, еще чего. Он знал абсолютно точно, кто это. — Вы домовой!

— Угадал, мальчик! — заулыбался мохнатый во весь рот. — А я думал, что нас никто не знает на этой планете!

— Нам с Гришей про домовых Варвара рассказывала, — сказал Ося. — Мы все про вас знаем. Можно, мы поиграем тут?

— О, играть — очень мудрое занятие, — с уважением ответил домовой. Ни Осин возраст, ни Гришин размер его не смущали нисколечко. — Мы вот тоже играем все время. Вот это, — он показал на шар, — самая лучшая наша игрушка. Видите в нем картинки? Живые, но это не мультики, это наш репортаж. Мы его, правда, могли бы не только в шаре показывать.

— А где еще? — решил уточнить Ося. — В компьютере и в телевизоре?

— Да где угодно. Хоть даже на небе. Мы иногда так на небе играем, а люди думают, что видят мираж. Но в шаре-то поинтереснее.

— Не-е-ет, — возразил Ося, — интереснее на небе.

— Ну, как сказать, — почесал бороду домовой. — Небо — оно просто небо, а шар — это прибор! На планетах со Здравым Смыслом без приборов никто ничему не верит. Но ты, я вижу, наоборот, понимаешь.

— Да, понимаю. И Гриша тоже. Мы на небе картинки попробуем показать потом.

— А вы пока в шаре попробуйте, — домовой вручил Осе стеклянный шар, похожий на тот, что был в центре, но по сравнению с тем маленький — величиной с грейпфрут.

Мальчики тут же устроились с шаром на мягком сиденье и засопели, не говоря друг другу ни слова. Гриша и так-то почти все время молчал, это он отцу Васе хамил постоянно, а с Осей вел себя очень тихо. Они понимали друг друга без слов, как и все дети, гномы и люди, которым рядом и так хорошо, а мысли можно без языка передавать, напрямую.

В шаре они в первую очередь надумали самих себя, такими какие есть. Потом сделали в нем Гришу большим, а Осю маленьким, и Гриша носил Осю на ручках. Потом они надумали там себе мяч, собаку и зеленую лужайку и играли на ней втроем.

Заскучать не успели, как к ним опять подошел домовой:

— Вы пойдете домой или с нами поедете?

Домовые — крайне легкомысленные существа. Дети у них бывают, конечно, но считается, что они ничем не отличаются от взрослых. Образования нет никакого, дипломов тоже нет, все учатся друг у друга. Занимаются все — чем хотят, нет у них там проблем с пропитанием, они не в поте лица своего добывают хлеб свой, а получают его совершенно бесплатно и столько, сколько захочется.

— Поедем, — ответил Ося, не смутив домового недетской самостоятельностью. — А куда?

— Ну, здесь, кажется, все закончилось, скукота. Есть событие поинтереснее для наших репортажей — свадьба одной бывшей продавщицы с инопланетянином. Это за городом, но ехать недолго.

— Хо-хо-хо! — сказал Ося.

Домовой удовлетворился ответом, и автобус отправился в путь.

***

Знакомство инопланетянина по имени Любимый с его избранницей стало, пожалуй, самым незабываемым эпизодом в его жизни, хоть и произошло в один день с крушением звездолета. Избранницей по счастливой случайности оказалась первая встретившаяся Любимому аборигенка, а его корабль не просто упал, а врезался в крышу ее подземных апартаментов, как стрела Купидона в сердце. Едва Любимый оправился от шока и вылез из звездолета, чтобы представиться даме, как та сама ему на шею бросилась.

— Очень приятно, а меня…— воскликнула аборигенка и выдохнула после затяжного поцелуя, — меня Марусей зовут.

Он был весьма впечатлен. Так начался их бурный, заполненный ненамеренными недомолвками и взаимонепониманиями роман, который сразу же оба решили перевести в практическое русло и сложить два больших капитала, скрепив союз подписями и нужным штампом.

Свадьба была продумана до мелочей и профинансирована без ограничений, но подготовка к ней шла не слишком гладко, ибо по свойственной ему привычке Любимый контролировал все до мельчайших подробностей. Весьма важным считал он переплетение свадебных обычаев разных стран, абсолютно все элементы казались ему обязательными. Марусю кое-какие весьма и весьма раздражали. Одно то, что всю свадьбу жених и невеста должны молчать, выводило ее из себя.

— А в загсе? — нервно говорила она. — Мы должны там сказать: «Да».

— Будем кивать, — величественно отвечал Любимый, — я уже договорился.

А свадебное платье? Оно у невесты должно быть, конечно же, красное, но еще полагалось надеть что-нибудь синее, а также что-нибудь старое и что-то одолженное у замужней женщины, счастливой в браке. Скрепя сердце Маруся согласилась надеть уже ношенные стринги и синий бюстгальтер, но вот найти замужнюю женщину, счастливую в браке, оказалось проблемой. Пришлось ей по старой привычке снова дать объявление в газету: «Разыскивается женщина, счастливая в браке». Никто не откликнулся. Тогда разместили другое: «Для съемки в фильме требуется женщина, счастливая в браке». Откликнулась масса женщин, из них одну выбрали, но не факт, что она была в самом деле счастлива в браке (скорее вне брачных уз). Ну хоть нашлось у кого одолжить заколку для соблюдения обычая.

На ноге бывшей продавщице полагалось иметь подвязку, а в руках — букет. Букет после церемонии ей предстояло бросать в толпу незамужних девушек, а жених должен кинуть холостякам ее подвязку из драгметаллов. Кто поймает, тот раньше всех женится — подвязку поэтому делали на заказ у известного ювелира, иначе какой же дурак станет ловить. Платье кроили с высоким разрезом, а то ведь, чтобы подвязку стащить, пришлось бы Любимому прилюдно Марусин подол задирать, еще чего не хватало.

Но это было еще не всё. Ребром встал вопрос о карманах. Любимый намеревался в своих зерно держать, а в невестины хлеба засунуть и соли насыпать.

— Карманы на свадебном платье, ты чё? — вылупилась на жениха продавщица. Однако еле смогла его уговорить на то, что соли в кармане будет чуток, а хлеба — тоненький ломтик.

Из загса Любимый собирался идти с молодой женой по еловым веткам, а гости будут осыпать их рисом, монетками, цветочными лепестками, конфетти и плодами инжира.

— Сушеным? — инжир Марусю смущал: еще кто-нибудь кинет с размаху! Мало того, что будет больно, так ведь и синяков с шишками не оберешься.

— Свежим, — успокоил невесту Любимый. — От него могут быть только пятна, а это сущие пустяки, отмоются.

По всему пути уже развесили алые ленты — как символ любви, а в одном месте (Любимый не признавался в каком) жениху и невесте предстояло перепрыгнуть через метлу, по африканской традиции.

Стая из двух тысяч голубей уже сидела в клетках, готовясь взмыть к облакам, когда молодые прибудут домой. Фура посуды была заготовлена, чтоб потом ее вдребезги бить да выкидывать в окна блюда и пироги — это чтоб, значит, всю жизнь молодожены в счастье прожили.

Для брачной ночи уже застелили кровать: снопы поверх матраса, застеленные дорогущим персидским ковром, две перины из лебяжьего пуха, простыня из китайского шелка, шесть подушек из магазина «Харродз», что в Лондоне, одеяло оттуда же. Все закинуто коленкоровой простыней из местного универсама: сверху по ней будут прыгать дети, чтобы потомство у молодых было крепче, а потом уже лягут свидетели, к которым молодожены кровать придут выкупать — что за брачный союз без препятствий?