***

Варваре по-прежнему нездоровилось. Уже несколько дней она провела дома, страдая от головных болей. Давление и в самом деле прыгало, сказка больше не сочинялась, с Танькой — не говорилось. Стоило только то сообщение про «свидание» вспомнить, как начинали душить слезы и не хватало ни сил, ни желания делать хоть что-нибудь, кроме как лежать на диване, зарывшись лицом в подушку. Никого больше в квартире сегодня не было: Нелида и Вася отправились на парад, а Гришу увел к себе Ося. Уже секунд тридцать звонил телефон, но отвечать не хотелось. Включился автоответчик.

— Варвара, привет, это Ди, — послышался нервный голос.

Она сняла трубку:

— Слушаю.

На другом конце провода раздались всхлипы:

— А у меня беда: Ося пропал.

Диван взвизгнул пружинами, когда Варвара резко подпрыгнула:

— Как пропал, один?

— Нет, вместе с Гришей.

— Лечу!

«На метле?» — не успела пошутить Ди. — Варвара уже бросила трубку. Выбежала из квартиры. Первой мыслью было быстрее поймать такси.

Пробраться на машине в центр города, где жила Ди, и в обычный-то день в Москве дело нешуточное, ну а уж если какие-то массовые мероприятия проходят, можно весь день просидеть в пробке. Но по городу Варвара обычно ездила на метро и таких жутких пробок вовсе не ожидала, хотя о причине «мероприятия» знала лучше, чем кто-либо еще.

— Высадите меня здесь, пожалуйста, — обратилась она к таксисту возле Пушкинской площади, — я попробую добраться другим способом.

Автомобили выстраивались вдоль дороги, телеоператоры тянули провода, размахивали камерами. Им приходилось снимать в буквальном смысле «с нуля» — колонна гномов с высоты человеческого роста выглядела нелепо, как стая мигрирующих жуков, лиц не было видно. Над площадью мат стоял перемат.

Русский мат — это древнее колдовство, чародейские заклинания, так что помогает он в трудных случаях не просто так, а магическим путем, причем действительно помогает, если произносить его с достаточным чувством.

Но матерились не только телевизионщики: первыми начали гномы. Сначала они лишь кривлялись под безобидное гиканье, а потом часть людей (причем не только блондинки), что приняла гномов за игрушки, стала хватать их, да не без разбору, а тех, что посимпатичнее.

— Девушки! Господа! Товарищи! — послышался в стороне зычный голос. — Ну что вы, в детстве в куклы не наигрались, что ли?

В центр толпы протискивался солидного вида господин в деловом костюме, в протянутой правой руке сжимал квадратик удостоверения с печатью и фотографией.

— Я из московской мэрии, — старался он выкрикивать громче, но никто перед ним не расступался. — Сейчас здесь наведут порядок, пожалуйста, положите игрушки и расходитесь отсюда! Товарищи, господа! Девушки, расходитесь!

Расходиться никто и не думал. Господин из мэрии осмотрелся по сторонам, наклонился и подхватил за пояс одну из «кукол».

— Пошел на хунь, мэр! — пропищала «кукла», покрутив пальцем у виска.

— Ой, бл… — заорал «мэр», конец его фразы утонул в многоголосых воплях.

«В толпе раздавались агрессивные реплики», — так потом написали в газетах.

Господин из мэрии крестился левой рукой, повторяя вместо молитвы: «Чур, меня! Чур, меня, чур…» — и дул на распухший и посиневший палец на правой. Гномы больно кусали всех, кто смел их хватать; всунув язык меж губами, фыркали и плевались, выкрикивали нецензурные оскорбления; отдельным гражданам демонстрировали свой средний палец, а кому-то и задницу, предварительно сняв штаны[161]. Что оставалось зрителям, осознавшим, что перед ними совсем даже не игрушки и не какие-то там цветы?

Господин из мэрии выкинул удостоверение, расслабил галстук, ботинки скинул и сел на газон, крича:

— Да здравствуют гномы! Свободу нашим меньшим братьям! Товарищи гномы! Давайте выпьем на брудершафт!

Люди пьющие (не только те, что из мэрии), то есть всякий, кто потреблял алкоголь — как в больших, так и в малых дозах, — решили, возможно, что допились уже до белой горячки и теперь видят перед собой ярких, пляшущих, мелких чертей. Кто водой обливался, пытаясь избавиться от «наваждения», кто ногами дерзко свой «глюк» топтал и топтал и топтал… Кто-то внушал себе, что на асфальте «нет чертей, это всё померещилось», и продвигался вперед, растопырив руки и зажмурив глаза.

— А я знал, что вы существуете! — «мэр» на газоне игриво махал в воздухе укушенным пальцем, а затем запел: — Харя кришне, харя Гриша...

Люди верующие падали ниц или, отмахиваясь от «бесов» одной рукой, другой с пылом крестили воздух. По бордюру босыми ногами вышагивал панк с ирокезом, размахивая штанами, словно хоругвью, и распевая громко: «Боже, Царя храни!» Шокированные и завороженные происходившим у них под ногами, все они не заметили, как над площадью пролетела ведьма с развевающимися волосами, но одетая и без метлы.

***

— Это безумие! — плакала Ди. — В моей жизни и без того уже столько странностей произошло, но такое! — показывая рукой на зеркало, она ловила свое отражение, невольно сравнивая его с Варвариным. Варвара казалась ей чуть более симпатичной, чем в тот самый первый раз, когда они познакомились. Она похудела, в чем-то похорошела, пожалуй, но красавицей не назовешь все равно; вот сама Ди — другое дело: даже морщины на лбу, которые вдруг появились от беспокойства за сына, не портили ее безупречную внешность.

Зеркал в квартире имелось великое множество: для Ди они создавали простор — она не любила тесноты и ограничений. Будь ее воля, купила бы дом просторнее, чем эта скромная четырехкомнатная, хоть и называющаяся «квартирой улучшенной планировки». Зеркала расширяли возможности, преломляли пространство, и в них отражались двери, окна, мебель и прочие зеркала. Если солнечный луч залетал в комнаты, он разгуливал по квартире, пока не угасал, утомившись.

Варвара старалась не смотреть на стены, откуда выглядывали множество растрепанных и слегка припухших Варвар, а также заплаканных, но идеальных Ди и мелькающие между ними куски неба, заблудившиеся в этой странной квартире.

— Ты расскажи, что случилось.

— Ося и Гриша играли в «прыг-скок», — начала Ди и села напротив, сложив руки на коленях. Она глядела на Варвару, как на гениального врача, которому достаточно рассказать симптомы своей болезни, так сразу все и пройдет, даже лечение не понадобится. — Они вставали рядом, хлопали, топали, кричали: «Прыг-скок, хо-хо-хо!» — исчезали и появлялись в другом месте. А потом Ося говорит: «А давай через зеркало». И они пропали. Я не знаю куда, — она жалобно всхлипнула.

— Ну, раз так, нам с тобой придется поколдовать, — предложила Варвара.

— То есть как? — недоуменно взглянула на нее Ди.

— Лучше всего было бы через хрустальный шар. Но я так спешила, что свой забыла из дому прихватить. У тебя шара нету случайно?

— Нету. У меня телевизор есть, — Ди кивнула на стену, которую Варвара вначале приняла за одно из больших зеркал.

— Можно попробовать через телевизор тогда. Свечки и травы найдутся какие-нибудь? Можно свежие, можно сухие.

Телевизор на травы со свечками не реагировал. Не помогли также ароматические палочки из набора, что Ди из Индии привезла, — напрасно они вдвоем окуривали огромный плазменный экран, держались за руки и кричали: «Хо-хо-хо!», — он оставался темным.

— Может, лучше его включить? — от всей этой нелепой суеты Ди ощущала себя полнейшей дурой, а посмотрев в очередное зеркало, увидела, что к тому же еще разлохматилась, и это ее окончательно огорчило. Волноваться и страдать ей в каком-то смысле даже нравилось, но выглядеть лохматой дурой казалось совсем непристойным. Она щелкнула пультом.

— Ося! — воскликнула Варвара, уставившись в телевизор.

«На Пушкинской площади в Москве происходят беспорядки, — раздавался за кадром голос взволнованного репортера. — Возбужденная толпа перекрыла движение, причины происходящего неизвестны, сейчас наш оператор попытается дать нам представление о том, что происходит в настоящий момент, звук включить невозможно из соображений приличия, многие граждане позволяют себе нецензурные выражения».

— Где? Где? — закричала Ди. — Я не вижу совсем, где ты Осю увидела?!

Камера скользила по толпе, выхватывая то разинутые рты, то вытаращенные глаза, то странные взмахи руками или ногами, то — крупным планом — желтый автобус с надписью TV; похоже, операторы не рисковали выходить из него в толпу, снимали через отверстия в виде бойниц.

Прямо перед автобусом появился взъерошенный Ося с Гришей на руках. Огромный, явно нетрезвый мужчина увидел гномика и заорал, тыча пальцем, но ни звука не было слышно. В автобусе вдруг раскрылась дверь, и Ося прыгнул внутрь. Дверь закрылась.

***

Над Пушкинской площадью Магия била ключом, и со всех уголков Москвы слетались возбужденные призраки, пьянели и кувыркались, порой даже делались видимыми и добавляли страстей. На глазах у толпы москвичей и гостей столицы происходило настоящее светопреставление — запас эмоций уже почти исчерпался, когда приблизился «коронный номер программы».

 Двуглавый, блестящий дракон затмил полнеба и завис над площадью, махая крыльями часто и быстро, как громадный колибри. Гигантские крылья сливались в туманное пятно, и между ними висело чешуйчатое красно-зеленое тело, четыре глаза строго смотрели в толпу. Под ним стонали, бесились и ликовали люди и гномы, и с ума сошли кинооператоры, пытаясь снять с одинаковой четкостью одновременно толпу существ размером с кроликов и зависшее над ними двухголовое нечто с размытыми от мелькания крыльями, величиной с самолет. Число буйствующих росло, Магия от их эмоций растекалась сильнее последствий взрыва ядерной бомбы мощностью свыше ста мегатонн тротилового эквивалента. Ожогов не получал никто, но действительность становилось, как потом написали в газетах, «всё чудесатее и чудесатее».

Колонна гномов так и не двинулась с места. Дракон махал крыльями, пока ему это, кажется, не надоело, а затем, плюнув в толпу огнем, издал пронзительный рык. У тех, в кого угодило плевком, не возгорелись одежды, как можно было предположить, но всё же они начали раздеваться (возможно, из-за жары) и, подхватив в объятия первого попавшегося, независимо от роста, возраста, пола и статуса, все пустились в веселый пляс.