Уже несколько недель Нелида ломала голову над тем, как быть дальше, Бог продолжал воспитывать в ней самостоятельность, а Вася что-то сильно подкис — не принимал участия в соревнованиях, не показывал брутянам фокусов и не генерировал стратегических планов. Главнокомандующий целый день лежал на кровати, в изголовье которой висела афиша с выцветшими крупными буквами: «Развратные куклы! Спешите! Только одно представление!» — и бессмысленно смотрел в потолок.

Гном, как безумный, тосковал по жене. Очень похожее впечатление производил на Нелиду и Бог, только по ком тосковал он, непонятно: насчет Таньки она уточняла — свою привязанность к той Бог отрицал.

В Доме на Оси был обычный вечер, ничем не отличающийся от целой серии предыдущих. С нижнего этажа доносились вскрикивания гимнастов, музыка и бурные аплодисменты, на верхнем Нелида сидела в Васиной комнате и с жалостью смотрела на его скрюченную фигурку. Время от времени Вася вздыхал, переворачивался на другой бок и всхлипывал: «Евпраксия Никитична... Эх, Евпраксия Никитична...»

— Евпраксия Никитична! — эхом отозвался знакомый голос, но звучал странно, будто по прерывающейся сотовой связи. — Нелида! Вася! Вы слышите? Евпраксия Никитична улетела!

Гном подскочил на кровати, как мячик, и уставился в центр комнаты, откуда доносились эти нелепые слова. Нелида раскрыла от удивления рот: вне всяческих сомнений, голос был мамин. Через секунду напротив нее прямо в воздухе заискрился прозрачно-белый шар: внутри действительно появилась Варвара, а рядом с ней — веселая Осина рожица. На пухленькой детской ладошке пристроился маленький гномик в ярком комбинезоне, сидевшем на крошечном тельце, словно костюм клоуна, отчаянно диссонируя с сосредоточенным, почти суровым лицом.

— Вот эт-то ничего себе! — воскликнула Нелида. — Это вы как, это вы где? Кто этот маленький? Привет, мамуль!

— Хо-хо-хо! — жизнерадостно замахал в ответ Ося.

Вася вытаращился на своего сына и не мигал, только губы беззвучно шлепали, а потом соскочил с кровати и забегал вокруг шара, словно безумный Отелло, делая отчаянные попытки запрыгнуть внутрь: уж не разыгрывает ли его Евпраксия Никитична?

— Что? Что ты сказала там о моей жене?! — взорвался он, все еще не веря, что Евпраксии Никитичны в шаре нет.

— Вася, у нас проблемы! — Варварины губы дрожали. Непривычно бледное и осунувшееся лицо отражало волнение, тревогу и радость одновременно. Голос звучал нечетко, и она говорила короткими фразами — вдруг да не успеет сообщить самое важное?

— Евпраксия Никитична превратилась в облако и улетела в форточку. Что нам делать? Искать ее или вас ждать? И когда ждать?

Все дружно застыли в молчании. Космические путешественники не имели понятия, что ответить; Варвара и Ося ждали, пока те соберутся с мыслями. На верхнем этаже Дома на Оси нависла тишина, прерываемая легким потрескиванием излучаемых шаром искр и вскрикиваниями гимнастов, доносившихся снизу, пока ее не нарушил голос, который Нелида и Вася раньше ни разу не слышали.

— Это чё, папаша мой там, что ли, в такой смешной шляпе? — пробасил маленький гномик.

Шар вспыхнул ярче и тут же погас.

— Сукин сын! — заорал Вася и сорвал с головы остроугольный колпак — непременный атрибут гномьего национального костюма, решив, вероятно, что именно из-за Гриши сеанс связи прервался.

Но Гриша не был виноват. Контрольное оборудование в здании отметило странный приток энергии из космического пространства и пресекло безобразие.

В тот же миг Нелида почувствовала резкий толчок изнутри, будто сама из себя выпрыгнуть попыталась, и вылетела на середину комнаты, где только что виден был искрящийся шар. Непроизвольно ее руки сложились рупором, и голос прокричал вслед исчезнувшему изображению:

— Ждите нас!

Гном Вася рыдал.

Контакт

— Ур-ра! Получилось!

По углам комнаты, затемненной опущенной шторой, еще горели свечки, и пахло палеными травами, которые полчаса назад Ося затейливо разложил в четырех пепельницах, авторитетно заявив: «Знаю как!» На гладкой поверхности шара, внутри которого только минуту назад отчетливо виднелись лица Нелиды и Васи, теперь искажались, как в выпуклом зеркале, предметы Варвариной обстановки.

Преисполненная решимости осуществить контакт с дочерью через хрустальный шар, Варвара все-таки сомневалась в своих колдовских способностях — побаивалась, что ничего из всего этого не выйдет. А Ося, наоборот, совсем ничего не боялся, ему было весело. Как заправский колдун, он долго возился с травами и свечами и наконец торжественно объявил: «Начинаем!» Все трое, включая серьезного гномика Гришу, сосредоточились, взялись за руки, вытаращили глаза, и — ура! Получилось!

— Ох, если бы! — сокрушенно вздохнула Варвара. — Даже поговорить толком не успели. Не хватило нам с тобой Магии, Осенька, так до сих пор и не знаем, что делать с Гришиной мамой.

— Почему не знаем? Сказали ведь: ждать. Значит, они прилетят скоро. Вернется Гришин папа и сам во всем разберется, — рассудил Ося.

— Кто сказал «ждать»? — подняла брови Варвара.

— Как кто? Нелида! Ты что — не слышала разве?

***

Гришин папа бился в истерике уже полчаса.

— Ну, хватит рыдать! — не выдержала Нелида. — Вернется твоя женушка, куда она денется от ребенка?

— Свалила его на меня-а-а-а! — завывал Вася. — Ты хоть видела, какой он? Это ведь сразу видно — сплошная проблема-а-а-а! На моей ше-е-е-е!

— На чьей, на чьей шее проблема-то? Молчал бы ты лучше в тряпочку!

Нелида нешуточно разозлилась. Этот дурацкий гном валяется целыми днями, вздыхая в потолок, пока она ломает голову над тем, как победить Здравый Смысл, и закатывает истерики вместо того чтобы сосредоточиться, побыстрее завершить миссию на Бруте и вернуться домой. А там, в Москве, ее мама с двумя детьми мучается, и никто ей не помога-а-ет! Нелида вспомнила бледное исхудавшее лицо в шаре и разревелась еще громче гнома. Она никогда раньше не видела маму такой осунувшейся, встревоженной и усталой.

«Это Танька во всем виновата!» — раздался в Нелидиной голове расстроенный голос второго родителя.

***

— Танька?

— М-м-м?

— Мы увидимся завтра вечером?

— М-м-м...

— Чего мычишь? Не хочешь встречаться со мной?

«Не знаю». Она нажала «Delete» и еще раз промычала ответ тремя печатными «М».

Ее интерес к жизни будто вновь всколыхнулся после встречи с Лариком, хотя она сама еще не разобралась, до какой степени. По утрам она по-прежнему смотрела на свое отражение и видела некрасивое, скучное и будто чужое лицо. С таким невозможно не только нравиться мужчине, но даже идти на работу. Хотя, если честно, то никому, по большому счету, нравиться и не хотелось. Ни-ко-му, кроме....

«Только не это!» — она рвала назойливые мысли (не о мужчине вовсе) и вновь обращалась к своему отражению. С таким лицом можно только депрессивно лежать на кровати, мучиться от головной боли и слушать, как муж воспитывает Кошку. Танька покрывала свое «недоразумение, по ошибке именуемое лицом», тональным кремом, накладывала румяна, вырисовывала черным карандашом глаза и красным губы — красивее оно не становилось.

Что-то очень сильно влекло ее к Ларику, хоть и не было в этом былого флирта, затаенного желания соблазнить, которое два года назад одновременно смущало и будоражило ее. Ларик был тогда для нее «сослуживец и друг», но в закоулке сознания еще «вариант как мужчина», хотя не на полном серьезе, конечно. Да и как можно было в том смысле с ним что-то иметь, ведь он женат... Ларик-лапушка — nice guy[118], симпатяга и умничек, рыжий шут, бабник, но для нее — старый кореш и ничего больше. И все же встретилась она с ним не как со старым корешем вовсе — сразу иное волнение накатило, что-то смутное и изнутри щекочущее: так встречаются после долгой разлуки с бывшими возлюбленными или самыми близкими родственниками.

После той встречи в метро ее тянуло к нему постоянно: дня не могла провести, чтоб эсэмэской хотя бы не перекинуться, а вечерами не отрывалась от монитора, подолгу болтая с Лариком в «Юльке». От иных его фраз, брошенных будто случайно, в груди замирало: будто даже не он, а кто-то другой, очень близкий, шептал ей на ухо секреты, которые никто помимо нее не знал и никто больше не должен услышать. Но сексуальной подоплеки в их вновь сложившихся отношениях Танька не видела, хотя искала нарочно — даже в глубине сознания Ларик не возникал перед ней больше как «вариант-мужчина».

Напрасно Танька третировала воображение, пытаясь представить себя в его объятиях: стоило только закрыть глаза, и пальцы путались в волосах, куда более длинных, чем у него, ласкали покатые плечи, скользили по мягкой коже и замирали на... М-м-м... Танька через секунду вздрагивала, трясла головой до звона в ушах, лишь бы отбросить наваждение, или мчалась куда-нибудь, прочь от постыдных образов. Под кран с холодной водой, под дождь на улице или в ближайший бутик, где продаются красивые вещи, expensive and gorgeous[119], в коих положено женщинам соблазнять мужчин.

Внутри бутиков на лакированных плечиках висели элегантные «платья-коктейль», кофточки с замысловатым кружевом, узкие юбки с высоким разрезом, через который задумано видеть часть ноги выше колена. Танька не покупала ничего: такую одежду она совсем не умела носить: в ее гардеробе, помимо строгих костюмов и блузок со стоячими воротничками (для работы), да трех-четырех пар джинсов, футболок и свитеров (на все остальные случаи), ничего не было. Робин, правда, дарил ей когда-то ночные рубашки на тонких бретельках, из ярко-красного атласа и стринги из шелка. Ни разу по назначению не использованные, они уже много лет забивали дальние углы комода, в котором хранились ее намного более востребованные фланелевые пижамы, практичные бюстгальтеры и несколько пар трикотажных трусов «а ля бойфренд». В постели ей было куда удобнее в старой пижаме, если речь шла не о том, для чего разумней казалось бы «ненадевание одежд». Не находившие должного применения аксессуары муж покупать перестал. Да и секс у них постепенно сошел на нет: в одной кровати спали лишь по привычке и давно под разными одеялами; под край своего Робин, как истинный англичанин, демонстративно подсовывал грелку, вложенную в махрового поросенка[120].