После Арлека, вооруженная нужным опытом и блестящей характеристикой, Ди легко нашла работу в главкоме партии и стала стремительно подниматься вверх по карьерной лестнице. Арлековские ритуалы пригодились: в партийной организации они тоже использовались регулярно. Но через пару лет эту партию неожиданно свергли. Пришедшая на смену оппозиция старые ритуалы не приветствовала, а вместо них развила фанатичную пропаганду одной из религий. Ди, как и многим, пришлось кое-что поломать в своих взглядах, но приобретенные «профнавыки» пригодились, тем более что из главкома партии ни ей, ни коллегам, бывшим арлековским активистам, никуда уходить и не надо было — он просто и органично переформировался в «бизнес».

Работа шла замечательно, в дополнение к авторитету и связям прибавилась и возможность хорошо зарабатывать — Ди горя не знала. Только время от времени чего-то ей не хватало. Она долго маялась, пока не осознала, что не хватало арлековских ритуалов. Ну, в общем, как раз и получилось, что человек от одного Бога ушел, а к другому не пришел еще, ломка устоявшихся мировоззрений так легко не проходит. Знакомые, очень многие, даже те, кто работал в Арлеке, давно нашли, чего им при новом режиме недоставало — в религию ударились, а Ди все противилась, даже свидетельства, что все это круто и модно, не помогали, пока она не родила сына.

Ося явился как неожиданный результат ненадолго всколыхнувшейся страсти к Олежке, с которым Ди успела к тому времени развестись. Прежнее отсутствие детей ее иногда беспокоило, хотя и не так сильно, как надвигающееся сорокалетие и мимические морщины. Никаких превентивных мер она не приняла, малыш родился на радость обоим родителям, бабушкам и тете Тане, ровно через девять месяцев после незапланированного зачатия.

Окрестить своего ребенка Ди решила сразу же — не из духовных соображений: просто не могла упустить случая привлечь к себе внимание шикарнейшей церемонией с непременным участием знаменитостей. В крестные отцы еще до рождения мальчика был определен широко известный в Москве и нашумевший скандальной славой певец-трансвестит, а роль крестной матери предназначалась Таньке. Но та ни в какую сама креститься не соглашалась, а Ди-то откуда было знать, что она уже крещеная? Впрочем, может быть, все и к лучшему, в конце концов, кому в Москве или даже в Англии была известна Танька? Стать Осиной крестной было предложено красивой телеведущей, одной из самых популярных в стране.

В подготовке к праздничной церемонии Ди оставалось лишь определить подходящую церковь и поговорить с батюшкой. Храм Отца Хранителя всегда поражал ее величием архитектуры и прекрасным расположением, так что изначальный выбор пал на него. Но сразу же вырисовалась проблема: будущая крестная принимать участие в церемонии в этом храме отказывалась по очень странной причине — там не пахло ладаном. «В Храме Отца Хранителя присутствует сильный запах опиума, а ладаном вообще не пахнет!» — увещевала телезвезда, и Ди отправилась в храм на разведку — понюхать. Запах там был, конечно, совершенно особый, не уловить в нем знакомый аромат она не могла: дорогие духи «Опиум» были когда-то ее любимыми, пока не вышли из моды. «Может быть, будущая Осина крестная тоже когда-нибудь теми духами пользовалась, а потом они ей так надоели, что она теперь и запаха не переносит?» — подумала Ди.

Однако внутри храм оказался еще круче, чем снаружи, и больше всего в нем понравился ей красивый и статный батюшка. Он стоял возле алтаря, солнечные лучи, преломляясь через цветную мозаику окон, пускали зайчиков по его золотой рясе, и сам он с добрым вниманием склонил голову к женщине в мохеровой беретке, которая тоже пришла узнать насчет — то ли крестин, то ли причастия. Женщина старательно-бойко докладывала, с каким прилежанием ее сыночек читает молитву возле кроватки и как кладет под подушку иконку, а сама неотрывно смотрела в глаза батюшке, кланялась и целовала большой крест в его белой руке. Из-под пушистых ресниц священнослужитель смотрел на нее одобрительно, метая короткие взгляды в сторону Ди, и она уже не могла дождаться, когда нудная особа в беретке закончит свой монолог. Ди самой не терпелось предстать под лучи столь прекрасных глаз и прикоснуться к вальяжной руке: в ее жизни уже несколько месяцев не было достойного мужчины. Когда «беретка» отошла наконец, пятясь задом и истово кланяясь, батюшка повернул свое восхитительное лицо к Ди. «Слушаю вас», — услышала она бархатный голос.

На следующий же день Ди нашла новую крестную, и через неделю маленького Осю крестили на пышной церемонии в присутствии множества знаменитостей, вдыхающих запах опиума. Ну а Ди увлеклась религией надолго и уж куда серьезнее, чем красавчиком-батюшкой.

***

— Ты можешь, конечно, корить меня за то, что не сдержала своего обещания детства, но разве так важно, что по церковному обычаю я не стала крестной матерью нашему Осе? Он для меня больше чем крестник, и ты это знаешь.

— Знаю, Танька, — ответила Ди, и из ее голоса исчезли все напускные тона. — А ты для него и больше чем крестная.

Трое в комнате замолчали, наступила тишина, прерываемая хлопаньем дверей на нижних этажах: соседи давно проснулись и спешили по своим утренним делам.

— Хорошо, что ты приехала, — нарушила молчание Ди. — Я так боялась, что ты не успеешь, спасибо тебе.

— Да нет, это тебе спасибо, — Танькин голос дрогнул. — Я это сделала благодаря твоему звонку. Если б не ты...

Ди смотрела на свою подругу сквозь пелену вновь навернувшихся слез. Только не было больше театральных всхлипов, и не вытирала она слезы «клинексом». Они тихо текли светлыми ручейками по ее удивительно красивому лицу.

Взрыв

В Измайловском парке было холодно и немноголюдно. Напуганные самыми неправдоподобными слухами о диких оргиях, москвичи стали менее охотно появляться там в последние дни. Скамейки, равномерно расставленные вдоль парковой аллеи, пустовали — все, кроме одной. Со стороны можно было подумать, что два человека неопределенного возраста пытаются завязать роман и выбрали это место для своих робких свиданий. В действительности Пантелеймония и Филимон развили непонятную для себя страсть к пиву; холод скамейки и морозный декабрьский воздух были не в помеху; ну а беседы они вели самые что ни на есть философские. Темой дискуссии на сегодня был подслушанный у брутян спор: являлись ли нравственность и мораль частями Магии или, наоборот, Здравого Смысла.

— Я думаю — Здр-р-равого Смысла, — Пантелеймония старалась не кривить рот и не икать, что удавалось ей с большим трудом — ничто человеческое ей не было чуждо. Она щурилась, как сытая кошка, а несуразные ресницы жили своей жутковатой жизнью, шевелили волосинками, как насекомые лапками. — Вести себя нравственно — р-р-разумно.

— Вести себя н-нравственно — разумно тому, в ком М-магия есть, а если есть только Здравый Смысл — разумно вести себя крайне безнравственно, — рассудил собеседник.

— Но послу-у-ушайте, Филя-мо-о-оня! Возьмите опять же брутян, к примеру... В них никакой Магии давно уже нет, а ведь они не производят впечатления каких-то там аморальных особей. Хотя, когда я впервые столкнулась с одним, мне показалось, что он просто псих. Никогда бы не подумала, что такие окажутся на нашей стороне. Но пиво убеждает... — Пантелеймония, сощурив один глаз, уставилась другим внутрь «семьс-с-сотпятидесятимиллимитр-р-ровой» жестяной банки. — А у нас, кстати, больше нет пива.

— С-с-сщчас буд-ет! — Филимон неуверенно покачнулся и чуть было не упал со скамьи. — Вообще, телу это вредно, но п-приятно. А все равно скоро Конец Света, так что можно позволить себе расслабиться. И п-пиво — это ж такой напиток божественный, г-грех не пить.

Филимон хлопнул в ладоши, но вместо ожидаемого негромкого металлического звука, сопровождающего материализацию прямо из воздуха двух банок пенного «Крепчаковского № 3» по семьсот пятьдесят миллилитров каждая, неподалеку от их скамейки раздался взрыв.

Две женские фигуры стремительно пронеслись по небу в облаке сизого дыма и влетели в окно, вдребезги разбивая остатки стекла. Миллион осколков рассыпался за их спинами бешеным фонтаном. В радиусе двух сотен метров от белого домика декабрьский воздух дрожал и плавился. Вдалеке завыли сирены пожарных машин.

— Где? Кто? Что это, что? Конец Света уже наступил? — Пантелеймония захлопала длинными ресницами и покрепче вцепилась в банку с пивом.

— Дура! — заорал вмиг протрезвевший Филимон. — Тебе чего, Всеведение включить лень или ты уже так накирялась, что не в состоянии? Это наш Д-друг со своими девицами развлекается, да еще и всю армию мелких паразитов вовлек, делать ему нечего!

Для «армии мелких паразитов» белый домик был важнейшим стратегическим объектом. Тактические мероприятия предусматривали в первую очередь закладку в нужных местах бомб магического действия, которые могли уничтожить лишь инопланетную технику — никто из живых существ не погибал.

Поставленная задача вполне сочеталась с характером атакующих. Драки и взрывы были у гномов в крови, но убивать живых людей, даже брутян, они не могли. Подготовка к военным действиям много времени не заняла. Запасы взрывчатых веществ и транспорт у гномов всегда в изобилии, это одна из особенностей их цивилизации. Схемы гномьих подземных коридоров, проходов и туннелей были совмещены со схемами всех брутянских баз с оборудованием для разработки кратчайших маршрутов. Гномы были так агрессивно-деятельны, что по всей Земле фиксировалась повышенная сейсмическая активность, эпицентром ее была Москва.

В Москве есть места, соответствующие любому душевному настрою и вкусу, дома всех видов и фасонов. Город заполнен людьми и пуст, зелен и гол, индустриален и провинциален. То, что естественно для Москвы, невозможно нигде. Она — история, не картинка, а процесс. В Афинах может в центре города находиться пустырь, посередине которого торчат в небо несколько раскаленных от жары обломков колонн — воспоминание о великом прошлом, святыня. В Лондоне все регулярно ремонтируется и находится в хорошем состоянии независимо от возраста — свидетельство полной жизни империи, с долгими и не утраченными традициями. В Москве так не бывает, обломки прошлого перемешиваются с обрывками будущего, вся история на виду. Старая Москва царя Ивана Грозного, Москва череды правителей государства, новая Москва последнего мэра — все слилось в единый, нелепый, невообразимый архитектурный ансамбль. И собранный из детских кубиков мавзолей, и Дворец съездов, торчащий мясницким тесаком из чрева Кремля, она приняла как свое. И Церетели «зажевала». И если египетскую пирамиду здесь построить или, наоборот, взорвать и даже разровнять с землей целый микрорайон, москвичи тоже привыкнут быстро.