– Шейн… я… э-э…

– Да. Спасибо, – говорит он кому-то, потом возвращается ко мне: – Давай встретимся на Монумент-Секл через полчаса? – Легкое замешательство. – И… Кенсингтон, возьми с собой контракт.


Небоскребы, плотно стоящие по кругу, укрывают Монумент-Секл огромными стенами. Чем хорош даунтаун Индианаполиса: все находится близко и всюду можно добраться пешком. Большой город втиснут в несколько кварталов.

– Так куда мы спешим? – спрашиваю я Шейна. Вряд ли далеко, потому что мы идем пешком.

– Вот сюда. – Шейн отступает, пропуская прохожих, дожидается меня и садится на ступеньку Монумента солдатам и морякам. – Приятно вырваться из офиса.

Осторожно сажусь рядом с ним и плотнее запахиваю пиджак, защищаясь от холодного ветра.

– Представляешь, моя семья устраивает нам с Брэдли вечеринку в честь помолвки, – говорю я вроде как между прочим, пытаясь ввести Брэдли обратно в картину и установить границы. Подтягиваю рукава и скрещиваю руки на груди. – Да. Мама звонила вчера вечером. Роскошная будет вечеринка. Здорово повеселимся.

Молчит.

– В субботу через две недели… – неловко продолжаю я.

– Хочешь, поднимемся наверх? – вдруг спрашивает Шейн и встает. Он указывает на башню монумента, высотой двести восемьдесят четыре фута.

– Что? Туда, наверх?

Я прожила в этом городе всю свою жизнь. Работаю в даунтауне, теперь и живу в даунтауне, но никогда не поднималась на башню. Правда, однажды…

– Поднимись со мной на вершину. Это считается. Это есть в списке. – Шейн уже поднимается по ступенькам. – Контракт у тебя с собой?

Я не трогаюсь с места.

– Да, но…

– Но что? – Он уже исчезает за углом.

Может, он не помнит про это место, а я помню. Не шевелюсь.

Достаю телефон и жму на «Фейсбук», пока его дожидаюсь. Лучше бы вернуться в офис. Но контракт нужен фирме. Контракт нужен мне. А вот что мне сейчас не нужно, так это напоминание о прошлом… нашем с ним прошлом.

Вспоминая, как накануне вечером все мы собрались в баре, подавляю смешок и печатаю новый статус: «Прошлое, Настоящее и Будущее вместе заходят в бар. Возникает неловкая пауза».

Шейн не возвращается. Раздраженно сую телефон в карман и иду за ним. Стоит возле лифта. Замечает меня, когда я поднимаюсь по последним ступенькам, и тепло улыбается.

– Прошу, – жестом указывает на лифт. – Билет я уже оплатил.

Он шутит?

– М-м… нет. Если хочешь обсудить контракт или список фильмов, слушаю тебя. Но это глупость какая-то, так что…

Мотаю головой и воинственно складываю руки на груди. Он не помнит.

Шейн подходит ко мне ближе и опирается на стену.

– Помнишь, ты говорила, как хотела бы, чтобы и в твоей жизни произошли все эти моменты из фильмов?

Может, и помню. Тогда ситуация еще более неловкая. Что ему нужно?

Уголки его губ чуть дернулись вверх.

– Ты говорила: «Я не просто хочу любить, я хочу любить как в кино». Помнишь?

Застыв под его взглядом, обмираю при этих словах. Моих словах.

– Это строчка из «Неспящих в Сиэтле». Я помню, как это говорила, и помню, как в это верила.

Черт, я помню, как верила, что у меня это есть.

С ним.

Шейн подходит еще ближе. Встает почти вплотную ко мне. Я не двигаюсь.

– «Неспящие в Сиэтле». Этот фильм стоит в списке первым. – Он протягивает мне руку, в точности как персонаж Тома Хэнкса, и говорит: – Пойдем?

Не задумываясь, беру его за руку, но, как только мои пальцы касаются его руки, в животе что-то екает. Теперь совершенно ясно, что он все помнит. Речь не просто о «Неспящих в Сиэтле». Речь о наших «Неспящих в Сиэтле».

Сердито отдергиваю руку. Он не имеет права!

Мы должны были встретиться на вершине Индианаполисского монумента. Как в кино. Как Сэм и Энни из «Неспящих», которые назначили свидание на вершине Эмпайр-стейт-билдинг в День святого Валентина. И я втайне надеялась, что он собирается сделать мне предложение.

Вместо этого мы неделей раньше расстались. Сразу, как я узнала, что он изменил. Я провела Валентинов день в одиночестве, сидя здесь, на ступеньках, недоумевая, что, черт возьми, произошло. Тоня, желая меня подбодрить, потащила в бар. И мы устроили небольшой девичник. А теперь?

Вскидываю подбородок. Он не смеет так просто вернуться в мою жизнь и снова вытащить мои переживания наружу. Глаза защипало от слез, готовых вот-вот политься. Отступаю на шаг назад.

– И ты всерьез думаешь, что теперь мы устроим эпизод, пропущенный в тот День святого Валентина? – качаю головой, не в силах поверить. – Вычеркивай его из списка. Я уже отыграла его, причем совсем не в той роли, на какую надеялась.

Как было трудно выбираться из постели каждое утро… весь день заставлять себя просто дышать… пытаться забыть, как все было прекрасно и здорово. Пережить это время мне не помогали ни какая-нибудь доктор Марша Филдстоун[1], ни семья. Я оказалась совершенно одна.

И это было ужасно.

Сразу по окончании колледжа он уехал в Англию работать с отцом. Пусть мы уже расстались, но его отъезд – отъезд в другую страну – оставил пустоту на месте моего сердца. Как у Железного Дровосека. Только я не желала иметь настоящее сердце.

Я снова взглянула на него.

– Расскажи мне, что случилось в колледже. Хочу правду. – Слова я произнесла очень тихо, однако они оглушительно прогремели в моих ушах.

– Я поступил плохо, но не настолько плохо, как ты думаешь. – Он делает шаг ко мне. – Знаю, я тогда был слишком беспечен…

– Драки, прогулы, девчонки…

– Пустые сплетни. Насчет девчонок – все болтовня. – Шейн уверенно смотрит мне в глаза. – Я обожал тебя. Я любил тебя.

Плечи его поникают, и он подходит ближе, сокращая дистанцию, которую я создала.

Мы вернулись к тому, с чего начали. От волнения у меня перехватывает в горле.

– Кенсингтон, после кошмарного развода моих родителей меня отправили сюда, в Штаты, и ты стала моим спасательным кругом. Все остальное – слухи.

– Тогда я не понимаю…

– Кроме одного.

Ох.

Ох!

Не знаю почему, но то, что он это признал, все изменило. Может, я все-таки надеялась…

Шейн проводит рукой по своим волосам и вновь прислоняется плечом к стене.

– На той вечеринке, после того как ты ушла, меня поцеловала одна девушка. И я поцеловал ее в ответ. Мы немного подурачились. – Его глаза ищут мои. – Я с ней не спал. Мы выпили и…

Я озадачена.

И все?

– Но почему ты не объяснил? Все это время… из-за дурацких пьяных поцелуев?

Снова злюсь, уже по совершенно иной причине.

Шейн опускает голову. Закрывает глаза на секунду, затем открывает и коротко выдыхает:

– Это была Тоня.

В животе екает. Сжимаю руки, и обручальное кольцо впивается в кожу. Боль слегка приводит меня в чувство.

– Тоня? Та самая Тоня, которая мне сказала, что ты изменил, а затем повела меня выпить, когда…

– Кенсингтон, это не…

Предостерегающе вскидываю руку.

– Нет! Только не говори, что это ничего не значило. Значило! Это значило, что мы расстались. Независимо от того, спал ты с ней тогда или прошлой ночью.

– Что?

– Брэдли сказал, что она ушла сразу после тебя и что вы могли…

Он трясет головой, но больше ничего не говорит. Есть еще что-то. Я чувствую. О боже мой, есть что-то еще.

Смотрю в пол, вспоминая, как я ждала, что он станет бороться.

– Тогда я не дала тебе объяснить… ты ведь и не особенно пытался, верно? Так тебе было легче уехать. В этом было дело?

Я произнесла слова, но не хочу в них верить. Удерживаю взволнованное дыхание, надеясь…

Бросаю на него взгляд исподлобья.

Он смотрит на меня. В его глазах искренность.

– Да, – говорит он.

Да!

– Хотя я не планировал этого, наше расставание действительно облегчило мой отъезд… так мне было легче покинуть тебя.

Удивительно, но услышать такое почему-то еще хуже. Это больно.

По-настоящему больно.

Чертовы слезы все-таки полились. Тихий голосок, который я столько лет пыталась заставить умолкнуть, вновь просыпается и триумфально кричит в мегафон. Недостаточно хороша. Ты недостаточно хороша.

Растягиваю губы в улыбку и утираю слезы.

– Ладно, что ж… Рада, что тебе это помогло…

– Кенсингтон, мне было всего двадцать два. – Шейн встает напротив меня. Его глаза не отрываются от моих. – Отец от меня не отставал, настаивал, чтобы я работал у него. Мама снова начала пить, она бесилась от его постоянных измен. Ни один из них не мог нормально со мной общаться. Это был кошмар. Я просто не осознавал, что делаю.

Не могу двигаться. Все во мне хочет бежать, но я не двигаюсь.

Почему он до сих пор так на меня влияет?

– Тоня сказала, что я эгоист, нельзя забирать тебя с собой. Во многих смыслах она была права. Ты собиралась здесь открыть свою студию. Однако это меня не остановило. Когда ты уехала домой, я звонил. Каждый день.

Нет. Неправда, он не звонил. Трясу головой. Сердце бешено бьется. Я поднимаю глаза и встречаюсь с ним взглядом.

– Ты не звонил.

– Кенсингтон, твоя мама…

Мою грудь мне словно пронзила стрела.

– Мама?

Его слова звучат в моих ушах то громче, то тише, пока я пытаюсь вспомнить. Маме он никогда не нравился. Она считала, что наши отношения чересчур эмоциональны. Что он плохо на меня влияет. Что он легкомысленный, не способен прилично зарабатывать. А моя студия? Она никогда не одобряла эту идею. О господи, все сходится.

– …Она говорила, что я должен оставить все как есть. Что ты слишком молода и мне нечего тебе предложить. Надо признать, на тот момент она была права.

Как она могла? Она ведь знала, что я чувствую.

Шейн пытается взять меня за руку, но я не позволяю.

– Если бы я мог повернуть время вспять, Кенсингтон, я бы остался. Я думал… Не знаю. – Он качает головой. – Ты не стала открывать свою студию, правда? Я имею в виду, сейчас…