– Разлюбила.

– Разлюбили, когда... Романа полюбили?

– Да, все было примерно так. Но речь сейчас не обо мне и не о моем муже. Речь о вашем. С ним что-то происходит! И я предлагаю вместе разобраться в этом!

– Но что мы можем? – искренне удивилась Майя, неохотно прекращая разговор об Инессином муже.

– Надо подумать... нам обеим... Знаете, я попробовала назвать Романа Никитой. Будто бы случайно. Будто бы оговорилась после общения по телефону с мужем подруги. Понимаете, Майя, он вздрогнул! Некрасиво так... жалко... Он явно испугался... и после этого очень быстро распрощался со мной и ушел. С тех пор мы больше не встречались. Он уклоняется от встреч под разными предлогами.

То, что муж уклоняется, Майе не могло не понравиться. Понравилось. Очень. Она даже начала так:

– Может быть, он уклоняется, потому что...

– Нет, не потому! – резко оборвала ее Инесса. – Он любит меня, я знаю. Никто никогда не ошибется в том, любят его или нет...

Майя выразительно хмыкнула:

– Как выяснилось, ошибиться очень даже просто. Особенно если очень хочется ошибиться... Вернее, если очень хочется верить в чью-то любовь...

– Бросьте! Не могли вы за два года не почувствовать охлаждения мужа! Вы просто держите передо мной лицо! Это похвально, но в конкретных обстоятельствах – совершенно лишнее! Если мы хотим помочь Роману, то должны быть абсолютно откровенны друг с другом!

– А я как раз предельно откровенна. Вам, конечно, это очень неприятно слышать, но мой муж вовсе не охладел ко мне. Он все эти два года был по-прежнему очень внимателен и предупредителен, ни в чем мне не отказывал, дарил цветы и подарки вне зависимости от праздничных дат.

– Но это же понятно почему! – Голос Инессы неприятно завибрировал. – Он просто не хотел, чтобы вы его в чем-то заподозрили!

– А я и не могла его ни в чем заподозрить, потому что... словом, он каждый день... ну... или лучше сказать – ночь... хотел меня... Вы встречались с ним два года, а он приходил домой и... хотел меня! А свое желание и... возможность его осуществления мужчина сымитировать не в состоянии, вы же это понимаете...

– Вы... вы специально мне это говорите, чтобы унизить... – почти прошептала Инесса. – Я же проверить не могу...

Майя покачала головой и сказала то, что говорить любовнице мужа вовсе не собиралась:

– Для меня ваша двухлетняя связь с Романом – большая неожиданность, и я тоже ничего не могу проверить. В общем, мы с вами на равных... И поэтому я предлагаю перестать обсуждать то, что нам обеим неприятно, и перейти к делу. Действительно, надо разобраться с паспортом на имя... вы называли какую-то нестандартную фамилию...

– Каплун... – подсказала Инесса. – Каплун Никита Евгеньевич...

Майя похвалила себя за то, что наконец перехватила инициативу. Она еще поборется за своего мужа. Понятно же, что отказываться от жены Роман вовсе не собирается, несмотря на Инессины зеленые глаза и темные прядки волос, стильно падающие на лоб.

* * *

Тамара Ковалева, по мужу – Заботина, ненавидела своего брата Лодика. На самом деле его звали Володей, Владимиром, но детское прозвище Лодик почему-то прилепилось к нему намертво. Вообще-то правильней было бы называть его Лодищем из-за достаточно высокого роста и необъятной толщины. Именно по причине своей необъятности он уже давно не выходил не только за пределы квартиры, но даже и собственной комнаты. Профессия экономиста позволяла ему работать дома, общаясь с работодателем с помощью электронной почты.

Толстым Лодик был всегда. Домашние очень охотно объясняли всем желающим, что у него нарушен обмен веществ. Сам Лодик тоже в этом не сомневался. Тамара же была уверена, что обмен веществ нарушился бы у любого, кто точно так же, как брат, ел бы в три горла. Уже с детсадовского возраста мать наливала сыну супу по самый золотистый ободок в такую же глубокую тарелку, как отцу. Пока Тома с трудом одолевала одну котлету или сосиску, ее младший брат Лодик за это же самое время успевал съесть три. В детстве он постоянно что-то жевал: то горбушку хлеба, то кусок колбасы, то яйцо, сваренное вкрутую, то, прямо из своей объемистой горсти, присланные из деревни сушеные яблоки. В школе на переменах, когда одноклассники под бдительным надзором строгих советских учителей изыскивали любую возможность побегать по коридорам, Лодик сосредоточенно наворачивал принесенные из дома бутерброды. Чтобы никто не просил откусить или, что еще хуже, не отнял, Лодик прятался в разных потаенных местах школы, пока не нашел абсолютно надежное убежище. В углу рекреации второго этажа школы бюст Владимира Ильича Ленина покоился на поставленном на попа прямоугольном фанерном ящике, красиво задрапированном куском красной ткани. Однажды, пытаясь скрыться от первого хулигана их школы, восьмиклассника Вована Сидорчука, Лодик пробрался в угол за Лениным и был счастлив обнаружить, что постамент Владимира Ильича полый. Мальчик отсидел внутри задрапированного ящика всю перемену, и никто его не нашел. Даже хулиган не мог ожидать от маменькиного сынка и почти отличника Лодика Ковалева подобного кощунства. Лодик же не видел в своих действиях никакого святотатства. Дедушка Ленин, судя по тому, что написано в детских книжках, был добрым, а потому охотно позволил бы прятаться в недрах собственного пьедестала, особенно от таких мальчиков, как Вован, которые плохо учатся, совершенно не занимаются общественной работой и даже не собирают металлолом и макулатуру. Но время шло, Лодик рос и толстел, а фанерный ящик, одетый в яркий кумач, оставался строго неизменных размеров. И однажды случилось то, что должно было случиться. На одной из школьных перемен Лодик забрался в ленинский ящик для поедания очередного сытного бутерброда с докторской колбасой, где и провел время с большой для себя пользой. Вылезти же обратно изрядно растолстевший мальчик не смог. Пыхтя и сопя, он ворочался в своем убежище, раскачивая его до тех пор, пока гипсовый бюст дедушки Ленина не рухнул на пол, разбившись на крупные омерзительные осколки. Тамара потом с ужасом вспоминала, как уборщица тетя Зина складывала в свое ведро отдельно взятые гипсовые глаза, нос с верхней губой, нижнюю губу с острой бородкой под нею и особенно страшный по причине малой поврежденности круглый ленинский затылок.

Застрявшего в ящике Лодика собственноручно совместными усилиями вытаскивали завуч школы Генриетта Аркадьевна и директор Иван Степанович, кабинеты которых находились как раз напротив бюста вождя пролетариата, а потому они первыми выскочили на шум. Тамара слышала, как вечером того же дня родители разговаривали о том, что с Лодиком надо что-то делать. Она, правда, считала, что брата следует просто посадить на голодный паек, и все образуется, но мама почему-то убеждала отца, что сына стоит перевести в другую школу. В конце концов Лодик был действительно переведен в школу в соседнем районе, куда ему приходилось топать своими толстыми ногами лишних два квартала. А ходил он все хуже и хуже. На ногах, которые неимоверно терлись друг о друга своими жировыми отложениями, возникали плохо заживающие раны. Ожирение, в котором уже никто не сомневался, хотя продолжали стыдливо называть нарушением обмена веществ, в советские времена практически не лечили, прописывая всем одно и то же: строгую низкокалорийную диету. Это назначение было для Лодика страшней самой болезненной медицинской процедуры. Он не мог есть мало. Есть он хотел всегда и продолжал есть, несмотря на то что объем талии уже превосходил пределы разумного. К незамысловатым прозвищам типа Жиртрест и Мясокомбинат он привык до такой степени, что они его давно не обижали. Зовут же одного из одноклассников Жабой, а он ничего, живет себе и в ус не дует.

Разумеется, не могло быть и речи о том, чтобы у разжиревшего до бегемотоподобного состояния молодого человека возникла какая-нибудь романтическая привязанность. Впрочем, у него она, конечно, возникнуть могла, только ни одна из девушек никогда не стала бы записывать в герои своего романа Владимира Ковалева, на которого неприятно смотреть. Дружеских привязанностей у Лодика тоже не было. Он все время бывал один. Сам по себе. Со своими вечными бутербродами.

То, что Лодик выглядит не лучшим образом, нравиться Тамаре, разумеется, не могло. Утешало то, что он младше ее на пять лет, а потому отсутствие у него друзей ее не волновало. Вот если бы брат был на пять лет старше, тогда это могло бы принести некоторые огорчения. Кто-нибудь из друзей старшего брата вполне мог бы стать предметом обожания Тамары, но товарищи младшего не интересовали в принципе.

Пока родители были живы, Тамаре по разным причинам не удалось устроить свою личную жизнь. Когда ей исполнилось двадцать шесть, неожиданно от сердечного приступа умер отец, который до этого вообще никогда ничем не болел и ни на что не жаловался. Очень скоро вслед за ним ушла и мама. Поговаривали, что она умерла от тоски по мужу, которого очень любила. Тамара находила это справедливым. Немного оправившись от похорон и переживаний, она вдруг осознала, что, по сути дела, является уже самой настоящей старой девой, не имеющей никаких привязанностей и отягощенной заботой о младшем брате, висящем на ней во всех смыслах тяжкой многопудовой гирей. Лодик, в уме которому никто не отказывал, умудрился заочно окончить финансово-экономический институт, но на службу устроиться не мог, поскольку в перестроечные времена работу на дому было практически не найти, да он особенно и не старался. Ему казалось вполне комфортно проводить целые дни у телевизора или за книгами, благо родители оставили детям в наследство очень хорошую библиотеку. Тамара выбивалась из сил, чтобы прокормить себя и невероятно прожорливого брата, но Лодика это нисколько не тревожило. Он настолько привык, что о нем постоянно кто-то заботится, что усилий Тамары не замечал, принимая их как должное. Поскольку родители приказали долго жить, старшая сестра, с его точки зрения, просто обязана была перенять у них эстафету заботы и продолжать обеспечивать брату приличное существование.