– И что? – еще ничего не понимала Маруся.

– А то... С тех пор этот Лева мне проходу не дает, все просит: познакомь да познакомь со своей девушкой. Я говорю ему, что ты уже моя законная жена, но ему на это наплевать. Ему кажется, что он тебе мог бы понравиться больше, чем я. Так и говорит: «Сегодня она тебе жена, а завтра может и моей стать».

– А ты?

– А что я? Я, конечно, каждый раз посылал его подальше. Но вот сейчас, когда ситуация изменилась в корне, ты... могла бы...

Маруся все еще не понимала, куда он клонит, но уже инстинктивно отстранилась от мужа, почувствовав в его интонациях какую-то для себя угрозу.

– Ну чего ты, Марусь... – Никита попытался опять прижать жену к себе. – Это ж ничего такого... дело-то житейское...

– Ты о чем, Никита? – спросила Маруся и вдруг, все осознав, вырвалась из его рук, отодвинулась к самой стенке, будто она могла ее как-то защитить, и с ужасом проговорила: – Ты что же... хочешь, чтобы я с ним...

– Конечно же, я этого не хочу! – с возмущением вскричал Никита. – Как ты только могла такое подумать?! Но... речь сейчас идет вовсе не о моем хотении или нехотении!

– А о чем?

– О том, чтобы ты постаралась на все посмотреть под другим углом зрения!

– Под каким? – прошептала Маруся, а из глаз уже мелкими прозрачными бусинками сыпались слезы.

– Под таким... Если ты моя жена, то должна помочь мне выпутаться из той тяжелой ситуации, в которую я попал! Ты же сама всегда говоришь: муж и жена – одна сатана. Разве нет?

– Но я же не виновата в твоих бедах... – пролепетала Маруся.

– А я что, виноват?! – еще громче крикнул Никита. – Да меня просто обвели вокруг пальца! Даже, я бы сказал, вокруг пальцев! Нескольких!! Пойми, что никто мне сейчас не может помочь, кроме тебя, значит, ты и должна! Жена должна помогать мужу!

– Но можно ведь как-то деньги заработать, наверно...

– Такие деньжищи не заработаешь! А Лева обещал половину долга скостить, если я тебя... если ты с ним... ну... в общем... сама понимаешь... – Никита навис над съежившейся в постели Марусей и с еще большим жаром продолжил: – Ну ты сама-то посуди, что тебе беречь? Ты уж не девушка давно! И я, твой муж, в общем и целом не против... как бы не возражаю... Да и потом, кто знает... может, тебе так понравится с Левой, что ты со мной больше и не захочешь... Он же взрослый мужик, тертый... Ему за тридцать уже. Я в этаком деле против него – пацан! Ты ж у меня первая... и единственная! А он, может, какие приемчики знает, чтобы вас, женщин, как-то по-особенному ублажить... – И Никита посмотрел на юную жену таким бесхитростным взглядом, будто просил ее не чужому мужчине отдаться, а одолжить у соседей пару десяток до получки.

– Меня не надо ублажать... я не хочу... не надо... ни за что... я ничего такого не буду... – повторяла и повторяла Маруся, вжимаясь в стенку так, что уже ломило плечо.

Лицо Никиты из бесхитростно-просительного сделалось вдруг жестким и злым. Маруся еще никогда не видела у мужа такого выражения. Оно ее испугало до противной мелкой дрожи. Она хотела попросить пожалеть ее, но вместо слов родился только жалкий клекот да зубовный перестук. Именно в этот момент она четко осознала, что все пропало.

– Да ты что?! – Никита резко сел на постели, безжалостно рванул жену за плечи, посадив таким образом напротив себя, и повторил: – Да ты что, Маруська! Ты хочешь, чтобы меня в тюрягу законтрапупили? Я столько липовых накладных сдуру наподписывал... проигрался вдрызг... да и еще кое-чего лишнего наделал... так что мне сидеть – не пересидеть! Тебе что, наплевать на меня?

Маруся смогла лишь жалко повести головой. Она уже видела, что перед ней совсем не тот человек, за которого она выходила замуж. То ли она, влюбившись без памяти, что-то в нем просмотрела, то ли работа на стройке с грубыми, вульгарными людьми сделала свое дело.

Никите между тем не понравилось, что она ничего не ответила, он тряхнул ее за плечи еще раз и рыкнул в самое ухо:

– Или ты, жена моя, может быть, хочешь, чтобы меня убили? У них это скоро! Не пожалеют! Ты этого хочешь, да?! Этого?!! Говори наконец!!

– Не хочу... – одними губами прошептала Маруся, хотя ей казалось, что и на самом деле было бы лучше, если бы этого страшного человека, в которого неожиданно превратился ее юный муж, как-нибудь от нее убрали. Может, убивать и не надо, но тюряга, как он назвал исправительное учреждение, ему точно не помешала бы.

– А если не хочешь, сделай так, как я прошу! Заметь, я пока еще прошу!! Ты хоть это-то понимаешь?!

Маруся все понимала, а потому вынуждена была кивнуть.

– Ну вот и хорошо, – удовлетворенно сказал Никита и наконец выпустил ее плечи. На нежной коже остались отпечатки его пальцев.

Все дальнейшее слилось для Маруси в один сплошной кошмар. Договорившись, как он посчитал, с женой, Никита куда-то позвонил с телефона Климовых. По разговору было понятно, что скоро приедет какая-то машина. И она действительно приехала. Полуживую от страха Марусю куда-то долго везли. За рулем, похоже, сидел тот самый Лева, которому она предназначалась. Она так решила, поскольку водитель все время на нее поглядывал через зеркало заднего обзора и, как ей казалось, чуть ли не облизывался.

Маруся не ошиблась. Когда они втроем вышли у калитки какой-то загородной дачи, этот незнакомый мужчина представился:

– Ну что, пора и познакомиться, Мария! Лев я! Ну, для тебя, само собой, Лева, как и для Никитки нашего!

При этих словах он так чувствительно хлопнул Никиту по плечу, что тот чуть не присел. Это было неудивительно: Никита едва доставал ему до подбородка. Да и плечи Левы были значительно шире. Маруся поняла, почему муж так заискивал перед ним. Лева мог запросто оставить от него одно мокрое место.

Потом Марусю заперли в тесной каморке с грязным окошком и топчаном, накрытым потертым гобеленовым покрывалом с зайцами. При виде этого детского рисунка молодая женщина опять поперхнулась слезами, но быстро взяла себя в руки: плачь теперь, не плачь – делу это не поможет. Она долго не знала, что происходит в дачном домике, но через окошко видела, как подъехала еще одна машина, из которой вышли трое незнакомцев. Двое мужчин, как и Лева, были явно много старше Маруси с Никитой, но выглядели вполне прилично, чем она пыталась себя успокоить. Третий казался совсем мальчишкой, и молодую женщину поэтому совсем не испугал. После Марусю надолго накрыла оглушающая тишина. Один раз, правда, дверь каморки открылась. Вошел Лева с миской, полной исходящей паром отварной картошки. На другой тарелке лежали разрезанные на половинки помидоры, огурцы и зелень.

– На-ка, поешь! – со смешком сказал он. – А то сил не будет! – и, подмигнув ей, ушел, опять закрыв дверь с другой стороны на щеколду.

Когда стемнело, в каморку явился Никита. Он был сильно пьян и с трудом держался на ногах.

– Ну что... М-маруська... – проговорил он заплетающимся языком. – Того... этого... П-проигрался я вконец... Думал, отыграюсь... н-ни хрена... П-пошли... что ли...

Маруся забилась в угол, подтянула к себе колени, обняв их для верности руками, и отчаянно помотала головой.

– Эт-то ты зря... – Никита хотел стащить ее с топчана, но его не слушались ни руки, ни ноги, и он рухнул на пол, увлекая за собой пустые тарелки из-под картошки и овощей.

На шум вбежал Лева. Увидев на полу Никиту, который довольно вяло шевелился, напрасно пытаясь подняться, он сгреб его своими ручищами и одним махом перебросил через порог каморки. Потом закрыл дверь, подошел к Марусе, дрожавшей всем телом, и сказал:

– Ну-с, Маняшка, ты теперь моя всеми своими фибрами! Проиграл тебя муженек вчистую!!

Маруся только беззвучно шевелила губами, а Лева подсел к ней на топчан, приобнял и уже интимным шепотом проговорил:

– Да ты чего, Манюня! Не боись! Я ж получше твоего пацаненка буду! Я ж мужик! Ты ж довольна останешься!

От Левы жутко разило потом, никотиновым духом и водкой. Маруся под его тяжелой рукой, что лежала на ее плечах, боялась даже пошевелиться. Не так себя поведешь, пожалуй, и убьет, пьяный-то. Лучше его не злить. И она сдалась, надеясь, что он оставит ее в покое, когда натешится. У него ж наверняка таких, как Маруся, полным-полно.

Но Лева оставлять ее в покое не собирался. Он насиловал ее на этой даче дня три, периодически уступая очередь таким же пьяным вусмерть собутыльникам. Куда делся Никита, Маруся боялась даже спросить. Она как бы впала в анабиоз. Видимые проявления жизни в ней почти отсутствовали. Она делала то, что ей говорили, отвечала, когда спрашивали, убиралась в домике и мыла посуду, когда требовали, но даже ни о чем не думала. Ее как бы не существовало. Еще в самом начале, сидя на своем топчане среди зайцев на потрепанном покрывале, она уверила себя в том, что родители обязательно догадаются обратиться в милицию, ее непременно найдут, и больше этим себя не травила.

Эта Марусина способность абстрагироваться от тяжких обстоятельств, которая вдруг неожиданно проявилась, наверно, спасла ей жизнь, но сгубила душу. Ее продержали взаперти в одной и той же каморке целое лето. Никто ее так и не нашел. Где был Никита, она тоже не знала, но старалась не вспоминать и его. К чему? Однажды она, правда, будто очнулась ото сна и пыталась бежать, разбив окно. Когда, вся поранившись, вылезла во двор и обошла окрестности, поняла, что бежать некуда. Дом, где ее держали, оказался вовсе не дачей. Он стоял на отшибе заброшенной деревеньки в семь обветшалых домов, ни в одном из которых не было ни души. Окружал деревеньку почти сказочный берендеев лес.

Маруся пошла по заросшей травой дороге, по которой в эту деревеньку приезжали машины ее мучителей, но, сколько ни шла, конца-краю ей не было, что, в общем-то, и не удивило. Слишком долго ее сюда везли. В конце концов Маруся, которая уже почти привыкла откликаться на имя Маняшка, сильно утомилась и повернула обратно. Нет, она не борец с судьбой. Это только в кинофильмах узники чуть ли не зубами рвут свои цепи и бегут домой сквозь болота, горы и океаны. Она, Маруся, не граф Монте-Кристо, не отважная партизанка. Она всего лишь слабая, измученная женщина, которую проиграл в карты любимый муж. Впрочем, какой же он любимый? Разве таких любят? А разве вообще стоит кого-нибудь любить? Этого Леву? Маруся содрогнулась при одном воспоминании о нем. Или, может быть, родителей, которые и в ус не дуют, хотя у них дочка пропала?