Похоже, что Маша находилась в сходном состоянии, потому что глаза ее очень призывно блестели, пальцы беспорядочно перекладывали с места на место столовые приборы, а грудь так волновалась, что декольте и в самом деле грозило как-нибудь непристойно увеличиться.

Павловский испугался, когда Маша вдруг резко встала и вышла из комнаты. Он почему-то подумал, что она решила сбежать от его неприлично раздевающего взгляда. Он рванул за ней, чтобы извиниться… или не извиниться… Он и сам толком не знал, зачем.

В полупустой кухне стояла Маша и напряженно вглядывалась в коридор. Лицо ее было чрезвычайно взволнованно. Александр Григорьевич сразу понял, что ждала она именно его.

Когда они отдались друг другу в его захламленной квартире, Павловский окончательно осознал, что самым банальным образом влюбился. Впервые в жизни. Жену свою, Дину, он не любил, потому так легко с ней и расстался. Он просто не мог позволить, чтобы первая красавица их класса досталась кому-нибудь другому, и она досталась ему. Александр Григорьевич не любил ни одну из десятка женщин, с которыми спал и которые намеревались сделать его своим мужем. Более того, он был уверен, что природа обделила его любовью. Секс – это да! В любовных игрищах он всегда оставался на высоте, и сейчас, в пятьдесят, ему не нужны никакие новомодные «Виагры» и прочие стимуляторы. Но вот любовь… Не было в жизни Павловского любви. А потому он еще не натешился ею, не надышался. Да, живя с Машей, он совершил слишком много ошибок. И, как ни смешно, именно по неопытности. Ранее Александра Григорьевича никогда не беспокоило то, что думают о нем его женщины. И думают ли они вообще. Иногда ему казалось, что мозги для женской братии – излишняя роскошь. Ошибка природы. Мутация. Он интуитивно обходил женщин, у которых в первом же приближении просматривался недюжинный ум. Пусть с ними маются другие, коли есть охота. Ему его умная жена Дина осточертела очень быстро.

Маша – это другое… Маша – это Маша… Нет, конечно, и в ней он первым делом полюбил сугубо женские формы. Он до сих пор не мог без сладкой дрожи вспомнить сливочные плечи и матовые полукружья груди, которые открывало нарядное платье на юбилее ее папаши. Павловский до мельчайших подробностей помнил все ее гибкое тело, и эти воспоминания волнуют его до неприличных судорожных движений. Удивительным было то, что ему хотелось с Машей разговаривать, делиться с ней своими радостями и печалями. Да! Очень хотелось, но он не мог раскрываться, не мог сказать ей, что жирует на разорении клинических гэмблинов. Он с удовольствием похвастал бы перед ней теми «услугами», которые лично изобрел и внедрил в своем зале, но понимал, что Маша придет в ужас, если узнает, как по-паучьи он опутывает этими нововведениями своих клиентов.

С появлением в его жизни Маши Александру Григорьевичу уже не нужно было надолго зависать у других женщин, а потому он сказал Задорожным, что оставил продажу металла. Дескать, его, практически семейного человека, перестали устраивать бесконечные командировки. Потом он сочинил, будто ему предложили купить небольшую фирмочку по ремонту компьютерной техники и что скорее всего он ее купит, так как компы будут ломаться при любых режимах, а потому дело это весьма выгодное и прибыльное. Затем он фимочку «купил», затеял «расширяться» и после «переехал» в знаменитый на весь город офисный центр с зеркальными окнами. Павловскому и в голову не могло прийти, что Маша захочет навестить его на работе.

«Компьютерный бизнес» здорово тяготил Павловского. Он никогда не только не работал в компьютерных фирмах, но и пользователем-то был весьма средним. Когда Маша расспрашивала, как у него дела на работе, он мямлил нечто маловразумительное, боясь ляпнуть очевидную глупость. Маша обижалась. Ей казалось, что он считает ее неспособной понять его серьезные мужские проблемы. Если бы она только знала, какого рода у него проблемы!!

Александру Григорьевичу, всегда жившему кочевой, малоопрятной жизнью, захотелось иметь уютный дом. Он был рад тому, что Маша затеяла перемены. Он запросто мог бы нанять дорогого дизайнера или купить новую квартиру в центре, но приходилось скрывать свои настоящие доходы. Даже «расширенная» компьютерная фирмочка не могла бы приносить владельцу такие деньги, какие у Павловского имелись.

А еще Александру Григорьевичу хотелось наряжать Машу и баловать настоящими драгоценностями, фирменными вещами, дорогим парфюмом, но он, «скромный компьютерный фирмач», не мог позволить себе этого в той мере, в какой жаждала его душа. Кроме того, именно наряжать и не умел. Конечно, Саша платил своим бабам за любовь. Но исключительно денежными знаками, приправляя «зарплату» интимным шепотом: «Купи себе что-нибудь эдакое…» Особо «любимых» посылал за шмотками к Зойке Малиновской, а потом вынужден был спать с этой горой жира. Таково было Зойкино условие. Но Павловский страдал от Малиновской не слишком. Во-первых, нечасто к ней и посылал, а во-вторых, Зойка оказалась бабой до того горячей и страстной, что ночь с ней можно было воспринимать как некое экзотическое приключение.

Когда Равиль пригласил Павловского на прием по случаю дня рождения своей супруги, про Зойку Александр Григорьевич вспомнил мгновенно, а вот про то, что к вечернему платью нужны строго определенные туфли, даже и не подумал. Он намеревался по пути к Равилю купить своей возлюбленной какое-нибудь золотишко в ювелирном отделе торгового центра, но никак не ожидал, что Маша сядет к нему в машину в джинсах, а вовсе не в новом платье. Тогда Павловский даже слегка на нее разозлился и лишь много позже, размышляя обо всем случившемся, понял, что он, старый холостяк, совершенно не знает женского мира, его тонкостей и условностей. Какого черта он потащил Машу к Игорьку?! Хотя, с другой стороны, куда же ему было ее тащить, чтобы она переоделась, – время-то поджимало! Стоило ему, дураку, выйти из кабинета Игоря и его за собой утянуть, а он заставил свою Машу, как панельную девку, раздеваться догола возле дверей незапертого помещения, да еще в присутствии постороннего мужика! И как он мог?! Все спешка, спешка…

Он должен был бы пасть к Машиным ногам на следующий же день. Нет! В тот же самый вечер. Но на прием к такому человеку, как Равиль, не явиться нельзя. Это равнялось бы смертельному оскорблению. Маше такое не объяснишь. Павловскому и так пришлось долго оправдываться перед Равилем, почему он без дамы, которую обещал предъявить обществу.

На следующей неделе Александр Григорьевич тоже никак не мог заехать к Задорожным, потому что на его голову свалились новые неприятности. Неизвестно откуда нарисовавшаяся братва стала навязывать игорному залу Павловского свою «крышу» за весьма немаленькие проценты от ежедневной выручки. В противном случае очень вежливо обещали снести зальчик с куска этой земли, которую почему-то считали своей собственностью. Павловский попросил пару дней на размышление. Отсрочку ему любезно предоставили с условием выплатить причитающиеся проценты за дни раздумий. Куда было бросаться сильно струхнувшему Александру Григорьевичу? Само собой, к Равилю, которого он так удачно не променял на Машу.

Равиль очень доходчиво «объяснил» братве, что, и как, и где, и кто. Мальчики в черном исчезли. Но Павловскому на такие случаи и на всякие другие, подобного же рода, понадобилась охрана. Тот же Равиль посоветовал ему двух амбалистых дембелей из ВДВ. Один парень имел постоянное жилье в городе, а второму требовалась квартира. Он оказался приезжим и к тому же собирался жениться на девчонке, которая была слегка беременна. Равиль весьма недвусмысленно намекнул, что квартира его человеку действительно нужна.

Павловскому уже несколько раз приходилось оказывать такого рода услуги Равилю. Собственно, это было всего два раза. Один раз кому-то из Равилевой свиты понадобилась комната, второй раз – однокомнатная квартира. Комнату он нашел быстро. На его же лестничной площадке располагалась коммунальная квартира. В двух комнатах жили молодые развеселые молодожены, а в третьей старая бабка-развалюха, из комнаты которой тянуло жутким старческим смрадом. Переговорив с молодоженами и заручившись их поддержкой, Павловский купил у бабки ее комнату. Бывшая хозяйка одиннадцати квадратных метров, уложившая жалкие денежки себе за пазуху, была засунута в убогий дом престарелых, а в ее комнату въехал один из кухонных рабочих равилевского «Опала».

С однокомнатной квартирой оказалось сложнее. Чуть ли не весь штат игорного зала Павловского был озадачен поисками одинокого алкаша, имеющего собственную жилплощадь. Александр Григорьевич обещал хорошо заплатить тому, кто найдет. Нашла Эльза. И не такого уж опустившегося алкаша, а в меру пьющего сорокалетнего мужичка Степана Эльдаровича Пищикова, который так сомлел от Эльзиной красы, что даже в трезвом состоянии был готов ради нее на все, а в приличном подпитии одним махом подписал все нужные бумаги. О том, куда потом равилевские ребята «устроили» самого Степана Эльдаровича, Павловский предпочитал не задумываться. Его дело – найти квартиру, не более. Он был чист. Престарелый хрен Эльдарович влюбился в Эльзу и сделал ей подарок. А Эльза имела полное право перепродать квартиру кому в ум взбредет, что она и сделала.

То, что теперь требовалась трехкомнатная квартира, да еще в центре города, Павловскому очень не нравилось. Конечно, этот дембель из ВДВ станет работать у него в зале, но не жирно ли ему – трехкомнатная квартира в центре. Какой-то сопливый дембель – и такая царская жилплощадь! Александр Григорьевич подозревал, что Равиль чего-то недоговаривает. Более того, ему стало казаться, что в конце концов этот самый Равиль, который так много для него сделал, полностью и насильно переведет его в черные риелторы, а зал оставит так… для души…

Но об этом лучше подумать потом… Сейчас главное – это Маша. Если с Машей удастся договориться, то он сначала все же развяжется с этой трехкомнатной квартирой, потом продаст свой зал и на самом деле купит какую-нибудь фирмочку по ремонту компов, а то и… можно вместе с Машей вообще свалить из этого города. Мало ли в России городов… где нет Равиля…