Симона Вилар - Любовь изгнанницы

На шестую ночь, когда Анне вновь предстояло отправиться в собор, ей сообщили, что Генрих также готовится провести там ночь в молитвах над гробницей Святого Томаса Бекета. В глубине души Анна почувствовала, что недовольна этим, ибо никогда не могла сосредоточиться на своих мыслях рядом с монархом. Однако на сей раз все вышло по-другому.

Генрих с покаянным видом, во власянице, проследовал в часовню мимо принцессы, даже не взглянув в ее сторону. Центральный неф опустел, лишь отражаемые парусными сводами, затихали шаги удаляющегося сторожа. Перед Анной горела толстая свеча, и в ее красноватом свете девушка открыла Часослов и изготовилась для молитвы. Однако вскоре Анна заметила, что молитва не трогает ее сердца и не вызывает никаких чувств. Она подняла глаза на чеканную дарохранительницу, перед которой молилась, и вдруг поймала себя на том, что все время прислушивается.

В соборе было тихо, так тихо, что тишина показалась Анне ватной. Она оглянулась по сторонам и наконец поняла, что ее тревожит. Из часовни Святой Троицы, где находился король, не доносилось ни звука, а ведь Генрих редко молился без истерических выкриков и всхлипываний.

Анна попробовала вновь погрузиться в молитву и не придавать значения тишине. Однако все равно машинально повторяла слова, и даже пламя одинокой свечи, которое обычно словно бы отделяло ее от всего земного, не действовало на нее больше магнетически. Она поднялась с колен и сделала несколько шагов в глубь собора. Ее босые ноги бесшумно ступали по плитам, и тем не менее Анне казалось, что от ее движения вокруг все заколыхалось.

Впервые темный собор так пугал ее. В боковых приделах, на хорах, вокруг алтаря царил сумрак, и принцесса не решалась выйти за пределы светлого круга, очерченного ее свечой. На нее дохнуло жутью. Анна еще раз вслушалась. Вздохи, бормотание, хотя бы шелест одежды Генриха она должна услышать. Но король исчез, словно растворился во тьме, что скапливалась под сводами собора.

Анна едва дождалась часа полуночной службы, когда появились монахи со свечками в руках. Встав за колонной в боковом приделе, она решила все-таки дождаться окончания службы, надеясь, что Генрих выйдет, чтобы присоединиться к молящимся. Однако служба уже завершалась, а из-за алтаря по-прежнему никто не появлялся. Тогда Анна обратилась к ним с просьбой взглянуть, не случилось ли чего с королем.

– Дитя мое, не стоит об этом беспокоиться, – с улыбкой ответил ей возглавлявший процессию монахов брат-ризничий. – Святой Томас охраняет его величество лучше, чем дюжина рыцарей. И разве не грех тревожить того, кто уединился со своими благочестивыми помыслами?

Они были готовы уйти, но Анна преградила им дорогу, продолжая настаивать. В ее голосе звучали властные ноты. Тогда один из монахов передал другому свечу и, спрятав руки в широкие рукава сутаны, скрылся за алтарем. Вернулся он бегом. Анна не слышала, что он сказал брату-ризничему, но тот мгновенно изменился в лице и, прихватив еще нескольких монахов, отправился за алтарь. Принцесса, движимая любопытством, прошла следом.

Часовня с великолепным сводом, покрытым тончайшей резьбой, с блестящими колоннами из цветного мрамора была озарена неровным светом наклонившейся чадящей лампы. Король сидел на полу, без всякого почтения привалившись к решетке святой гробницы. Остекленевшим взором он смотрел куда-то в угол, лицо его мелко подрагивало. Рот был открыт, и по подбородку стекала струйка слюны. Монарх обмочился, но продолжал сидеть прямо в луже, поджав под себя одну ногу.

Монахи сбились в кучку при входе. Они были напуганы и не знали, что делать. Брат-ризничий перевел взгляд на стоявшую на ступенях принцессу, и все разом повернулись к ней, словно испрашивая знака.

Анна тотчас взяла себя в руки.

– Отведите вашего короля в его апартаменты во дворце его преосвященства. Такое уже бывало с государем, и это скоро пройдет. И пусть кто-нибудь немедленно сообщит о случившемся камердинеру государя милорду Лэтимеру…

На этом ее ночные бдения закончились.

Примерно через час она уже сидела в полуосвещенных покоях епископского дворца перед кардиналом Томасом Буршье и несчастным, вмиг постаревшим Лэтимером.

Архиепископ молча перебирал золотые четки.

– Это то, что с ним уже неоднократно случалось, – произнес Лэтимер. – Теперь он долго не придет в себя. Иисусе всемогущий, почему это произошло именно сейчас, когда вся Англия следит за ним, делая выбор между молодым Йорком и несчастным Генрихом?!

Анна постаралась утешить его:

– Не беспокойтесь, сэр! Мой отец взял на себя ответственность, и он не допустит беспорядков. К тому же со дня на день ожидается прибытие моего супруга вместе с королевой Маргаритой, и они помогут нам скрыть, что король снова безумен.

– Насколько мне ведомо, – неотрывно глядя на свечу, заметил Томас Буршье, – король в последнее время постоянно находился на грани разумного.

– Вы великолепно осведомлены, ваше преподобие, – суховато сказала Анна.

Прелат согласно кивнул, пламя отразилось на гладком шелке его палеолуса[25].

– Так и должно быть. Святая церковь обязана быть в курсе мирских дел. Нам известно даже то, что ее величество королева Маргарита не спешит покинуть континент и присоединиться к супругу в Англии.

– В этом вы ошибаетесь, ваше преосвященство! – еще более резко возразила принцесса. – Мой супруг, храни его Господь, и свекровь со дня на день будут здесь, и с немалым количеством войск.

Она произнесла это уверенно и твердо. Глава церкви ни на миг не должен усомниться в Ланкастерах.

Несколько секунд Томас Буршье внимательно смотрел на принцессу, но она выдержала этот взгляд.

– Что ж, тогда вплоть до их прибытия, леди Анна, именно вам придется представлять в Англии дом Ланкастеров. Что же до его величества короля Генриха, то будет лучше, если как можно меньше людей проведает о случившемся.

– А как же быть с моим покаянием, преподобный отец? Десять ночей еще не истекли.

Кардинал-архиепископ поднялся и возложил руку на голову принцессы.

– Я снимаю с вас эту епитимью и сам буду молиться за вас.

Он вышел, его пурпурная мантия растворилась в полумраке анфилады огромных покоев. Анна смотрела ему вслед. Этот человек, блестяще ладивший и с Ланкастерами, и с Йорками, мог удержаться в любой ситуации. И она не верила ему, ибо уже растеряла слепую веру в то, что, чем выше сан духовного лица, тем больше в нем святости.

– Что скажете о нем, сэр Джейкоб? Вы ведь давно при дворе, а сэр Томас вот уже пятнадцать лет кряду глава архиепископства Кентерберийского.

Камердинер устало вздохнул.

– Он не такой уж и плохой человек. И для своей блестящей карьеры не слишком испорчен. Но он грешен, как и все мы, и, если завтра положение в стране в корне изменится, с готовностью возгласит «Benedicte»[26] Эдуарду Йорку.

– Почему вы думаете, что оно должно измениться? Мой отец не допустит Эдуарда к власти.

– Ваш отец – великий человек, миледи. Но я многое повидал за те годы, что состою при короле Генрихе, и потому скажу, что удача – не самая надежная вещь на свете. Колесо Фортуны вертится быстро, и тот, кто сегодня наверху, завтра может быть низвергнут в пучину.

– Почему вы говорите так безысходно?

– Я уже стар, миледи, я повидал и взлеты и падения моего несчастного короля. И повторяю: счастье – самая непостоянная вещь на земле.

– Отчего же тогда вы всегда оставались при Генрихе? Чем он приворожил вас?

Камергер странно взглянул на принцессу.

– С каких это пор преданность стала вызывать удивление? Или вы, миледи, как и все ваше поколение, жизнь которого совпала с этой войной Роз, пришли к выводу, что честь и верность давно потеряли всякую цену?

Анна промолчала, однако подумала: «Если бы я так считала, то никогда бы не отдала свое сердце самому честному рыцарю в Англии».

Неожиданно лорд Лэтимер с улыбкой спросил принцессу:

– Ваше высочество, случалось ли вам бывать когда-либо в Итонских школах короля Генриха или на строительстве его капеллы в Кембридже?

И когда она отрицательно покачала головой, лорд сказал:

– Чтобы понять душу Генриха Ланкастера, надо видеть это чудо своими глазами. Тогда вы, может быть, поймете, что это за человек – мечтатель и художник. У него душа великого зодчего и поэта. Посмотрели бы вы на эти воздушные кружева из камня, эти парящие своды, витражи и фрески! Видит Бог, и через десятилетия, и через века те, кто увидит дело его жизни, снимут шляпу и присягнут, что это сделано поистине по-королевски!

Анна ничего не ответила. Ей, дочери человека, который мало строил и беспрерывно воевал, не казалось чем-то значительным обычное зодчество – удел цеховых мастеров. И она не понимала воодушевления славного лорда Лэтимера. Разумеется, Анна читала, что в далекие времена в языческом Египте правители-фараоны тоже строили удивительные сооружения – пирамиды, но деяния великого Александра Македонского казались ей куда более славными. К самому же Генриху, несмотря на все его религиозное рвение и увлечение зодчеством, она испытывала только жалость, граничащую с легким презрением. Возможно, это передалось ей от отца, который однажды сказал:

– Будь этот монарх хоть немного властелином, а не только святым, он избавил бы свое несчастное королевство от множества бед.

И в эту минуту Анна внезапно вздохнула с облегчением. Ведь именно благодаря нынешнему безумию короля у нее оказались развязаны руки! И хотя он обещал скрыть ее грех, но, владея ее тайной, полностью подчинил бы ее. Теперь же король превратился в ничто. А значит, ей следует быть сильной. Ибо сегодня только она и ее отец представляют Алую Розу Ланкастеров в Англии.

Половину следующего дня Анна проспала на огромной, покрытой шелковыми простынями постели. Несколько раз она слышала, как в дверь стучали, но ей не хотелось никого видеть. Так сладостно было вновь чувствовать себя мирянкой и вкушать все блага своего положения, а не изводить себя молитвой и постом.