Генрих Шумахер - Любовь и жизнь леди Гамильтон

Что делать? Уйти, как этого, казалось, ждал от нее Гревилл? Робко, неуверенно она отвернулась, чтобы прикрыть окно. Чтобы за каким-то действием спрятать свое смущение…

Влетел порыв ветра… Пламя вспыхнуло и погасло…

Ее разбудил первый луч солнца. Она тихонько приподнялась и поглядела на Гревилла.

Он лежал на спине, вытянувшись во весь рост, подложив руку под голову. Рубашка его распахнулась, открыв белую грудь. Четко обрисовывался профиль — высокий лоб, благородный изгиб носа, мягкие линии губ. Пальцы руки, лежавшей на одеяле, были длинные, узкие, изящной формы. Брови — слегка нахмурены, будто и во сне он напряженно думал.

Кто знает, что таится за этим лбом! Какое обилие накопленных знаний хранилось там!

Он представлялся ей созданием иной, более высокой расы. И женщиной его должна была бы стать Венера Корреджо, с ее природной неистовой грацией, соединившей в себе упругую силу моря с первобытным плодородием земли. А не Эмма с ее крестьянским происхождением, отчаянным невежеством и сомнительными скитаниями…

Да, ей следует измениться, уподобиться ему!

Если бы она родила ему ребенка… ребенка, зачатого во взаимной любви, рожденного на свет с радостным криком! Не так, как тот, другой ребенок — плод грубого насилия, ее позора…

Она склонилась над ним так низко, что почувствовала на своем лице его дыхание. Под действием ее взгляда он открыл глаза.

— Эмили, что случилось?

Она обняла его, прижалась щекой к его щеке зашептала в ухо:

— Вдруг у меня будет ребенок от тебя! Чарльз, ребенок…

Еще в полусне, он мечтательно улыбнулся. Но вдруг высвободился из ее рук, как бы в испуге. Его голос звучал жестко и холодно:

— Ребенок? Не желай себе этого! Тогда между нами все было бы кончено!

К завтраку явился Ромни. Нагруженный коробками и свертками. Он был бледен и выглядел нездоровым, глаза блуждали, как обычно в его мрачные дни. Увидев Эмму, он застыл и в восторге воззрился на нее:

— Она стала еще прекрасней! — воскликнул он наконец, оглядев ее со всех сторон. Лицо его сияло, он был весь — движение. — И опять совершенно другая! Никто не поверит, что когда-то она была вакханкой или чувствительностью (Sensibility). В ней что-то новое, что-то женственное, творческое. Почему вы не привезли с собой ребенка? Я бы нарисовал вас вместе. И назвал бы картину «Природа». — Молчите, Гревилл! Я знаю, что я бестактный чудак! — Но можно и с красивым животным. Я подарю вам собачку, пятнистую, с хорошенькой головкой и добрыми, верными глазами. Когда приду в следующий раз, я принесу ее!

Он говорил быстро, разглядывая Эмму. Она не возражала. Каким счастьем было снова видеть его милое лицо и чувствовать, что он любит ее по-старому. Выждав, когда он остановится, чтобы перевести дыхание, она улыбаясь протянула ему руку:

— Будет ли мне позволено приветствовать вас, господин строгий критик?

Он хлопнул себя по лбу.

— Ну конечно, я совсем забыл об этом! Голова становится все более пустой! — Он нежно поцеловал ей руку. — Ах, какое это было страшное время! Я думал, что умру. Я почти ничего не писал. Не было единственного предмета, достойного кисти.

Губы его дрожали. Ему пришлось сесть, так одолела его усталость от движения. Потом Эмма познакомила его с матерью. Он поздоровался с ней как с матерью — королевой. Потом, наконец он принялся распаковывать свои свертки.

— Я знаю Гревилла! — сказал он, с улыбкой взглянув на него. — Для него существует лишь строгая наука, высокое искусство на котурнах. И, как завзятый холостяк, он, конечно, и понятия не имеет о том, что мило прекрасным дамам. Да будет мне позволено попытаться хоть в чем-нибудь исправить это и в надежде на дружескую снисходительность положить эти дешевенькие безделушки к ногам красавицы!

Шелковые скатерки, флаконы с ароматными жидкостями и эфирными маслами, ножики, ножницы» наперстки, разноцветные ленты, изящные японские фарфоровые безделушки, ящички, коробочки. Он доставал наугад одно за другим — свои маленькие сокровища и раскладывал их перед Эммой. И когда она в восторге захлопала в ладоши, он засмеялся, счастливый, что доставил ей радость, и нагрузил на себя все эти мелочи чтобы сразу же украсить ими Эммину комнату. Не забыл он и о матери. Ей предназначалась теплая шаль и шелковый чепец. Гревилл получил серебряный кубок.

Наверху Эмма на минутку осталась со своим другом одна.

— Ромни! — сказала она быстро, вполголоса. — Скажите мне правду! Почему вы не ответили на мое письмо?

Он смутился.

— Гревилл пришел, когда я писал вам ответ. Он сказал, что не потерпит, чтобы я отослал его. Он сказал, что если вы получите деньги, вы приедете в Лондон и этим вынудите его сразу же порвать с вами. Похоже было, что он выполнит свою угрозу. А я знал, что это сделало бы вас несчастной.

— Вы знали? Но я ведь никогда не говорила вам об этом!

— Но вы же отказались ради него от сэра Гарри!

Она кивнула. В глазах ее горело пламя.

— Да, я люблю Гревилла. И не хочу потерять его. Но я его совсем не знаю. Я знаю о нем только то, что он говорит мне сам. Что мне делать, чтоб удержать его? Скажите мне, Ромни! Помогите мне, если вы меня хоть сколько-нибудь любите. Он человек необычный. Я все думаю и думаю. Почему вам нельзя было послать мне денег? Он знал, что я в отчаянии, близка к гибели. Или ему хотелось унизить меня, подчинить себе? Чтобы я вынуждена была делать то, чего желал он? Чтобы я во всем зависела только от него?

Бледная от волнения, она с трудом произнесла все это. Ромни взволнованно следил за ней.

— Ну что вы! Я прошу вас, мисс Эмма, такое недоверие… Гревилл горд и ревнив. И беден. Встаньте на его место! Мужчина, любящий женщину, естественно, хочет, чтобы та получала что-либо только из его рук.

— Вы так думаете, Ромни? Вы действительно так думаете?

Он печально поглядел на нее.

— Да, я так думаю, мисс Эмма. Ах, что сделала с вами жизнь! Созданная для радостей, свободная и открытая натура, вы мучите себя такими мрачными раздумьями! А ведь вы так молоды!

Она печально улыбнулась:

— Молода, да! Но что я уже пережила! И у меня такое чувство, что мне предстоит нечто еще более тяжелое. Я все время вспоминаю одного молодого человека, которого видела однажды. Кажется, его звали Нельсон. Доктор Грэхем сказал о нем, что он никогда не будет счастлив. И я думаю, со мной будет то же самое: никогда, никогда не буду я счастлива!

Она опять глубоко задумалась. Почему Гревилл не хотел, чтобы она была в Лондоне? Может быть, он все еще сватался к дочери Миддлтона? Или…

— Ромни, вы слышали что-нибудь о сэре Гарри? Он тоже не ответил мне…

— Сэр Гарри заболел в Лечестере, когда вы вдруг исчезли. Его родные, очевидно, не передали ему ваших писем.

— Его родные? А я думала, что Гревилл… А где теперь сэр Гарри? Видели вы его?

Ромни кивнул:

— Он уехал на лечение в Италию и должен пробыть там долго. За день до отъезда он был у меня и справлялся о вас. Я сказал ему, что не слыхал о вас ничего.

Она вздохнула с видимым облегчением.

— И теперь он в отъезде и не знает ничего обо мне и Гревилле?

— Ничего. Сэр Гарри пришел ко мне как раз тогда, когда у меня был Гревилл. Тяжелая ситуация. Я боялся, чтобы Гревилл не выдал себя. Но спокойствие и хладнокровие не покинули его.

— А когда сэр Гарри был у вас?

Он взглянул на нее, удивленный ее внезапными вопросами.

— Должно быть, через пару дней после Нового года. Он задним числом пожелал мне счастья. Верно! Восьмого января!

Она вздрогнула.

Восьмого января сэр Гарри попрощался с Ромни, девятого он уехал, а десятого Гревилл позволил Эмме вернуться в Лондон. Может быть, он опасался сэра Гарри?

И как раз в этот момент, заждавшись ее, по лестнице нетерпеливо поднялся Гревилл. Бледная, со стиснутыми зубами наблюдала она, как он вошел в комнату и приблизился к ней. Он улыбнулся ей, и эта улыбка вывела ее из оцепенения. Опершись на его руку, стараясь идти с ним в ногу, она вернулась с ним и Ромни к матери.

Да неправда все это, быть того не может. Это просто случайное совпадение, уродливое порождение ее горячечной фантазии.

Ромни провел в Эдгвар Роу весь день. После обеда Гревилл поделился с ним планом, который он составил для Эммы.

По утрам, пока Гревилл будет в Лондоне на службе, она будет учиться у матери ведению хозяйства и делать заданные ей Гревиллом уроки по письму, счету, географии, истории, английскому и французскому языкам. Потом они будут вместе работать в саду или отправляться гулять. В шесть часов будут начинаться регулярные занятия, которые продлятся до ужина в девять часов вечера. Поболтав еще часок, в десять часов дамы отправятся спать, а Гревилл поработает еще в лаборатории. Он привык работать по ночам, спал мало, никогда не ложился раньше двух, а в восемь был уже на ногах. Эмма же была, напротив, ранняя пташка. Этот контраст, обычно тягостный, в данном случае давал преимущества. Так они не мешали друг другу и оставалось достаточно времени для совместной работы.

Ромни выслушал все это внимательно.

— Отличное расписание! — сказал он с едва уловимой насмешкой. — Мисс Эмма станет скоро такой ученой, что не захочет уже водиться с бедным невеждой-художником. Поэтому о нем и не подумали. Так что ему не остается ничего, как отказаться от живописи и поискать себе работу метельщика улиц или чистильщика фонарей.

Он выглядел взволнованным. Гревилл поднял глаза от тетради, в которую записал распорядок дня для Зимы.

— Вас всегда ждут в Эдгвар Роу, Ромни. Ведь вы дали мне слово молчать о том, что здесь Эмма!

Эмма побледнела.