По покрытым цветами лугам…

Радостные звуки взлетали в темной зелени, в нее вплеталось синее и желтое, напоминая о фиалках и желтоголовниках.

Словно птица, поет она звонкую песню…

Ликующие трели взвились, чтобы затем постепенно сникнуть. Синева стала гуще, ее пронизывали розовые и желто-зеленые огоньки.

И в храме вселенной бог этим напевам внимает.

Величественная и гармоничная, лилась мелодия, омытая темно-синими, красными и зелеными волнами, облагороженная золотом зари и сиянием пурпура. И наконец потерялась в светлой зелени и бледной желтизне[20].

— Думайте о чем-нибудь, что вам мило.

Мило? Может быть, мать? Она приехала к Эмме в Лондон, когда та написала ей, признавшись в своем позоре, и позаботилась о ребенке. Однако понять поступок Эммы она не смогла, и это встало между ними. Пропасть, через которую не было моста. Они жили в разных мирах, и между ними не было уже ничего общего.

Ребенок? Она родила его в страданиях и позоре, и он был похож на отца. Он так же поднимал веки, кривил рот, раздувал ноздри, как это делал сэр Джон. Когда Эмма смотрела на своего ребенка, ей хотелось задушить его. Как она обрадовалась, когда мать увезла его в Хадн.

Том? Все это она вынесла ради него. Сердце ее жаждало горячей любви, рвалось к великому и благородному, но все обернулось совсем иным. Она хотела вызволить друга, а он три дня спустя завербовался на военную службу. Она понимала его. Он преклонял колени перед чистым непорочным образом, но вот этот образ запятнан, разрушен, и оказалось, что некого любить и не на что надеяться. И для нее тоже. Нет никого, кого бы она любила.

И тем не менее она чувствовала себя свободно и легко, как будто парила в воздухе. Словно покрывало, лег на лоб и веки аромат амбры. Как зыбкие огоньки в ночи, светились мягкие краски, и перекатываясь, как на волнах, текла мелодия арф и флейт, и звучали чистые детские голоса хора.

…И в храме вселенной бог этим напевам внимает…

Сон ли это? Там, в бледной зелени и размытой желтизне, лицо — темные глаза, улыбающиеся яркие губы, готовые к поцелую… Овертон?

Музыка смолкла, краски исчезли, ложе было неподвижно. Открылись окна, впустив яркий дневной свет.

Над Эммой склонилось лицо доктора Грэхема.

— Ну, — спросил он нетерпеливо, — что вы скажете?

Она в смятении выпрямилась. Затем к ней вернулась память, и она медленно сошла с ложа.

— Обман чувств, — сказала она, пожимая плечами, — но сделано очень ловко.

Он взглянул на нее разочарованно:

— И только-то? Неужто вы действительно ничего не почувствовали, совсем ничего?

Эмма горько усмехнулась.

— Что может чувствовать Геба Вестина? Разве вы не знаете, что у богов нет души?

* * *

Спустя восемь дней состоялся первый сеанс. Красавица Джорджиана, герцогиня Девонширская, которую доктор Грэхем некогда излечил в Париже от какой-то болезни, взяла Храм здоровья под свое покровительство и восторженным восхвалением чудодейственного «божественного ложа» возбудила в высшем свете любопытство и надежды. Даже королевский двор стал сторонником доктора Грэхема. Королю Георгу III, страдавшему в это время от очередного припадка безумия, доктор Грэхем в качестве средства от вредных испарений, вызвавших болезнь, вручил бумагу с написанной на ней молитвой; эту бумагу доктор Грэхем предписал класть на ночь королю под подушку[21]. И как только действительно наступило некоторое улучшение, принц Уэльский велел известить о своем приезде в Храм здоровья.

Доктор Грэхем сделал все возможное, чтобы привлечь к предстоящему сеансу общее внимание. Ежедневно появлялись газетные статьи и рекламные листки, восхвалявшие «божественное ложе». И вот наконец знаменитому врачу удалось найти живое доказательство ни с чем не сравнимой силы своего нового метода исцеления. На живой девушке из плоти и крови он покажет возможности, которые дает его великое открытие — мегалантропогенезия: вливать новую жизнь, обеспечивать бездетным родителям появление крепкого и духовно здорового потомства, вырождающимся родам — обновление их испорченной крови, и всем людям — неиссякаемую полноту новых жизненных сил и новое счастье в любви.

В вечер первого сеанса в дом покойного ныне Гаррика устремилось самое избранное общество Лондона. Леди и джентльмены высшего света, придворные и сановники, знаменитые художники и скульпторы, ученые и врачи, биржевые воротилы и великие артисты заполнили Золотой храм Гименея и, затаив дыхание, стараясь не пропустить ни слова, слушали лекцию доктора Грэхема, в которой он излагал свою теорию животворной силы всесущего флюида, эфира, и давал ей научное обоснование.

По теории Грэхема, этот всесущий флюид пронизывает все живые творения. Они существуют лишь в нем и благодаря ему. Но эта небесная субстанция так тонка и неуловима, что до сих пор не удавалось заставить ее служить человечеству. Теперь же, когда открыты магнетизм и электричество, эта высшая цель всех наук достигнута. Наступил новый золотой век, к людям возвращается долголетие доисторических поколений; гений и красота, до сих пор выпадавшие лишь на долю немногих избранных, становятся достоянием всех людей; человечеству возвращено неисчерпаемое плодородие природы. Осуществилась мечта древних греков о вечных красоте и юности. Наука вырвала у богов Олимпа их тайны; открытые ею животный магнетизм и электричество эфира стали для новых земных богов пищей и питьем, нектаром и амброзией.

Внезапно в зале стало темно. В воздухе разлился сладкий аромат амбры; таинственно, как бы издалека донеслись первые тихие аккорды; вспыхнули и засверкали цветовые созвучия и слились с нежными детскими голосами в единую музыку сфер, воспарившую к небесам.

Но вот распахнулся полог. Освещенное непрерывно меняющимися разноцветными отблесками, появилось «божественное ложе», чуть покачивающееся как бы под рукой духа.

Геба Вестина! Она лежала, утопая в пышных подушках, как в гнезде их благоухающих роз. Под легкими покровами светилось ее снежнобелое, безупречных пропорций тело, проступали чистота и благородство линий плеч, рук, бедер. Лицо было прикрыто густой вуалью: богиня скрыла его от взоров толпы, как бы опасаясь, что блеск неземной красоты окажется непомерно ярок для глаз простых смертных. Но сама ее расслабленная поза и бурно вздымавшаяся грудь выдавали всю полноту страсти, воспламенившей божественное тело. Сложив прекрасные руки под пеленой золотисто-рыжих, как бы искрящихся волос, она, казалось, парила на крыльях сладкого сновидения.

Геба в мечтах о Геракле, приближающемся супруге.

* * *

Буря восторга охватила огромный зал. Доктора Грэхема осыпали аплодисментами. На столе, за которым он стоял, высилась уже стопка заказов от желавших испробовать «божественное ложе», несмотря на непомерно высокую цену — пятнадцать фунтов за один сеанс. «Бальзам для нервов» и «Электро-эфир», целебные средства врача-чародея, шли нарасхват. Успех был неслыханным.

Пришло то, о чем Эмма когда-то мечтала: мир, восхищенный ее красотой, лежал у ее ног.

Эту ночь она сидела одна в своей комнате. Исчезло ощущение триумфа, осталось лишь чувство полного одиночества. Ничто не было ей мило, некого было любить. Лучше бы умереть…

Глава шестнадцатая

Храму здоровья неизменно сопутствовал успех. Нападки врачей и ученых, пасквили и брошюры, представлявшие все в карикатурном виде, только способствовали этому. Уже месяц спустя доктор Грэхем по собственному почину увеличил Эмме гонорар.

Она отсылала деньги матери, оставляя себе лишь самое необходимое. Ей доставляло тайную радость отвечать на упреки старухи благодеяниями. Кроме того, ребенку следовало дать хорошее воспитание. Так что от платы за позор был все-таки какой-то прок.

В свободные часы она никогда не выходила из дому. Теперь ее пугал большой шумный город с его нищетой и горем, скрывавшимися за фасадом блеска и богатства. Людская суета казалась ей пошлой и достойной лишь презрения. И в разгар увеселений зимнего сезона она жила уединенно, как монашка.

Зато в ней снова пробудилась надежда добиться великого будущего, став актрисой. Снова учила она роли и начала брать уроки пения и игры на арфе, так как доктор Грэхем говорил, что находит у нее красивый голос и талант к Музыке.

Теперь он стал ей ближе. Ей нравилась его доброта, так противоречиво сочетавшаяся с хитростью и ловкостью в делах. Хотя он следовал грубым рекламным приемам Сен-Жермена, Калиостро, Казановы, он все-таки не был только шарлатаном. Он видел в своей теории единственное спасение от того, что называл недугом времени.

Из разлагающейся Франции общее нервное расстройство распространилось по всей Европе. Чуть ли не все княжеские троны занимали династии с испорченной кровью и вырождающимся мозгом, стремящиеся лишь к удовлетворению собственных безудержных страстей и нечистых помыслов. А от них яд просачивался и в низшие слои общества.

Тот, кто следовал заповедям и долгу, слыл тупоголовым, глупцом, а тот, кто попирал их, — человеком исключительным и гениальным. В отношениях между полами царили непристойная грубость и слащавое жеманство. Люди существовали бессмысленно, без великой цели, в какой-то низменной спячке, лишь изредка нарушаемой внезапным появлением какого-либо загадочного деятельного сумасброда. И промелькнув, как ослепительная молния, он лишь усиливал давящую тьму зловещей ночи.

Многое из пережитого, чему Эмма раньше не могла найти объяснения, теперь вдруг предстало перед ней в новом свете. Припадки безумия у короля Георга III; неровное, то фривольное, то нелепое инфантильное поведение его сына; пагубное пристрастие — к опиуму у мисс Келли; необузданный разврат Клуба Адского огня; бесконечные сообщения в газетах о запоях и разорениях; страсть к азартным играм, прелюбодеяния, поношение всего высокого и святого — разве все это не было проявлением одной и той же страшной болезни?