— В самом деле, сепией не передать этот удивительный тон кожи. Для этого нужно масло. Ее надо писать в двадцати-тридцати разных позах. Вы заметили, Арабелла, как непрестанно менялось выражение ее лица?

Мисс Келли кивнула.

— Если бы я была актрисой, я бы взяла ее в ученицы. Кажется, что в этой головке рождаются самые неожиданные мысли! А ведь ей едва ли минуло восемнадцать лет.

Эмма невольно улыбнулась:

— Мне нет и четырнадцати.

— Четырнадцати! — воскликнула Арабелла, окидывая Эмму удивленным взглядом. — Всего четырнадцать, и уже совсем женщина. Видно, в ваших жилах, дитя мое, течет горячая кровь. Кто ваша мать? Она живет в этих местах? А эти дети — ваши брат и сестра?

Вопросы сыпались один за другим; интерес, с которым она задавала их, казался непритворным. Голос мисс Келли звучал настойчиво, а глаза, устремленные на лицо Эммы, были полны страсти.

Эмма побледнела, вдруг почувствовав неприязнь. Почему эта знатная дама все выпытывает? Из каприза, от скуки или чтобы порадоваться чужой беде? Она богата и счастлива, у нее есть все, что только ее душеньке угодно, а Эмма…

Ею овладела злоба. Хорошо, она ответит. Как обвинение, швырнет она в лицо этим назойливым чужакам свои горести и нищету. Хоть раз сбросить с души этот изнуряющий груз!

* * *

Ее зовут Эмма Лайен. Отец ее был дровосеком в горах Уэльса, его задавило упавшим деревом.

Отца зарыли в землю, а вдову выгнали из хижины. С ребенком у иссохшей груди — вон, в холодную зимнюю ночь. Кровоточащими ногами — по острым камням, через стремительные горные ручьи. Крестьяне швыряли ей с бранью жалкий кусок хлеба, а нередко спускали на нее собак.

Так она добралась до Хадна, до Флинтшира — до родины. Здесь жила ее состоятельная родня и мать. Она думала, что теперь ее бедам конец. Но родной край был суров. Бабушка сама жила в нищете, родне было неведомо сострадание. Мать уж и тому была рада, что ее взял в услужение один из арендаторов.

Жизнь батрачки, работа от темна до темна, скудная пища, ночью — угол в хлеву.

Эмма рано познала эту нищенскую жизнь. Едва ей исполнилось шесть лет, как пришлось начать работать. Она пасла овец. Пес Блек был ее спутником, двоюродный брат Том Кидд, подпасок с соседней фермы, — товарищем ее игр. Она уже понимала, что означает озабоченный взгляд, которым мать провожала ее по утрам, — как будто расставаясь навеки, и радостный возглас, с которым она прижимала к себе по вечерам свое дитя, — как бы обретя его вновь.

И все-таки в ту пору Эмма еще не была так уж несчастна. Луга, на которых пасла она своих овец, кусты, в которых, бормоча что-то, текла речка Ди, фигуры бабушки, матери, Тома ее фантазия расцвечивала яркими, чудесными красками. И всегда, во всех этих мечтах Эмма была богата и знатна. В золотом платье, она приезжала в стеклянной карете, чтобы забрать в свой большой, прекрасный, сверкающий замок тех троих, кого так любила.

Но вот умер их дальний родственник, оставив матери Эммы довольно значительную сумму. И люди, которые еще вчера пренебрегали бедной женщиной, сразу же окружили ее вниманием и лестью. Блосс, арендатор, превратил батрачку в экономку и отдал ей под начало всех тех, кому она до сих пор прислуживала. Самый уважаемый купец города, вдовец добился ее расположения и с выгодой вложил ее деньги в свое дело. Миссис Баркер, директриса привилегированной школы, приняла Эмму в число своих воспитанниц.

Год спустя купец обанкротился, и дочери батрачки под насмешливыми взглядами соучениц пришлось покинуть школу.

С тех пор она стала нянькой. Ее приняли из милости и сострадания. Теперь все, кто еще так недавно окружал ее лестью, избегали ее.

Однако еще у миссис Баркер ею овладела новая мечта. Это был уже не сон ее детства, в котором она видела себя принцессой. Она узнала, что там, в огромном незнакомом мире, существовало нечто великолепное, прекрасное, чего можно было достичь с помощью знаний. Об этом она мечтала, этому отдавала все силы и училась, училась. Теперь и эта мечта развеялась. Люди поклонялись деньгам. Богатому было все доступно, перед бедняком закрывались все двери. Быть бедным — значило влачить жалкое существование. Такова была жизнь.

* * *

Не все сказала она им прямо. Однако ее жесты, горящий взор, сам звук ее голоса — все выдавало ее горечь, тяжкий опыт ее короткой жизни. Мисс Келли мягко привлекла ее к себе и нежно откинула ее волосы с горячего лба.

— Бедное дитя! Рано же пришлось вам испытать в жизни горе. Наступят, однако, и лучшие времена. Когда девушка так красива…

Эмма резко высвободилась из ее рук.

— Что мне до этой красоты? — мрачно сказала она сквозь зубы. — Здесь никто и понятия не имеет о красоте. Все пренебрегают мною. А я — я знаю, что умру в нищете и унижении.

Мисс Келли улыбнулась.

— Вы торопите события, дитя мое. Никогда нельзя предсказать, что из человека получится. Взгляните на меня. Я не знаю, где явилась на свет и кто мои родители. Я выросла в ярмарочном балагане, в шестнадцать лет еще не знала грамоты. А теперь у меня особняк в Лондоне, имение в Ирландии, сейф в Английском банке. Меня знает весь Лондон. Дамы завидуют мне и подкупают мою портниху, чтобы выпытать фасоны моих платьев; мужчины бегают за мной и лишаются своего состояния ради одной моей улыбки. А один из них… Наступит день, когда этот человек станет королем Англии, императором Индии, самым могущественным властителем в мире. Люди называют его «Джентльмен Георг»[2]. И вот он любит меня, он — мой раб. А я называю его «толстячок», «маленький толстячок».

Она звонко рассмеялась. В бурном веселье она подобрала спереди свое дорогое платье, обнажив голые колени над шелковыми чулками, и внезапно высоко подняла левую ногу.

— Арабелла, — крикнул Ромни сердито, — как вы можете?

Она пожала плечами.

— Мизантроп! Малышку ждет в Лондоне неслыханная удача!

Лицо художника помрачнело, голос зазвучал резко.

— Вы хотите погубить ее?

Мисс Келли засмеялась.

— Погубить? Чепуха! Кроме того, вы не понимаете, что ей на пользу, дружище. Если мисс Лайен окажется в Лондоне, вы сможете писать ее портреты в двадцати, тридцати разных видах, так часто, как вам заблагорассудится. Вам ведь самому этого хотелось.

Его глаза вновь загорелись.

— Это правда. И тогда я оставлю далеко позади и Гейнсборо и всех остальных. — Затем он опомнился. — Не слушайте эту искусительницу, дитя мое. Оставайтесь здесь, со своей матерью. Здесь вы…

Нетерпеливым жестом мисс Келли прервала его.

— Избавьте нас от подобных тирад, Ромни! Давайте лучше рассуждать разумно. Сколько вы будете платить мисс Лайен за каждый сеанс? Пять фунтов?

Он кивнул, вновь погрузившись в созерцание красоты Эммы.

— Пять фунтов, и гарантирую сто сеансов.

— А я, — добавила мисс Келли, обращаясь к Эмме, — приглашаю вас к себе в качестве компаньонки с жалованьем десять фунтов в месяц. Ну, что скажете? Принимаете предложение?

Эмма посмотрела на нее нерешительно. В жизнь ее вторгалось что-то новое, и это повергло ее в смятение.

— Не знаю, — проговорила она запинаясь. — Это было бы для меня огромным счастьем, но…

— Но? Разве того, что вам предложили, мало Что за княжеское содержание получаете вы теперь в качестве няни?

— Четыре фунта в год.

— И вы еще раздумываете? В ваши годы я такое предложение прозакладывала бы черту душу и тело.

Эмма внезапно побледнела.

— Моя мать… Она любит меня, и если я ее покину…

— Она будет только рада тому, что вы вырветесь из этой нищеты! — Мисс Келли повернулась к Ромни. — Дайте мне ваш карандаш, я напишу мисс Лайен свой адрес.

Она вырвала листок из альбома для эскизов написала крупными прямыми буквами «Мисс Келли, Лондон, Арлингтон-стрит, 14» и проставила внизу дату: 6 мая 1779.

— Зачем это? — спросил Ромни удивленно.

Она засмеялась.

— Я очень забывчива и вынуждена вести дневник для моего ревнивого толстячка. Разумеется, я записываю лишь то, что не забываю записать, то есть то, что толстячку дозволено знать. А мое знакомство с мисс Лайен скрывать от него не нужно.

Ромни тоже рассмеялся.

— Несмотря на то, что мисс Лайен так красива? Вы не боитесь соперницы?

Она высокомерно пожала плечами, но взгляд ее стал холодным.

— Я сумею защититься.

Резким движением она сунула Эмме листок в вырез платья.

— Если вы все-таки явитесь в Лондон и пошлете мне этот листок, мне достаточно будет заглянуть в дневник, чтобы тотчас же все вспомнить. Надеюсь, это произойдет скоро. Итак, до свидания в Лондоне.

Она кивнула Эмме и оперлась на руку Ромни, чтобы вернуться на баржу, откуда как раз возвращались дети со старой служанкой.

Когда Ромни прощался с Эммой, лицо его снова было усталым и грустным.

— Я не говорю вам «до свидания», мисс Лайен. Где угодно будет вам лучше, чем в Лондоне.

Эмма безмолвно смотрела им вслед.

Но вдруг мисс Келли вернулась. Со странным блеском в глазах она оглядела Эмму с головы до ног. Ее приоткрытые яркие губы пылали на бледном лице.

— Я не могу так уйти от тебя, моя девочка, — прошептала она, тяжело дыша. — Ты так красива. А я… Вокруг меня масса людей, они льстят мне и покорны моей воле, но я ненавижу их, они мне отвратительны. Я никого не люблю, никого! Я так одинока! Но если ты приедешь ко мне, мы станем сестрами, я буду носить тебя на руках, буду любить тебя, любить…

Ее голос пресекся, как от рыданий. Словно ища опоры, она цеплялась за Эмму. Внезапно подавшись вперед, она, как бы вне себя, трижды горячо поцеловала Эмму в губы и со странным смехом поспешила прочь, к берегу. Скользящей походкой, в отливающих всеми цветами радуги одеждах, гибкая, ловкая, она напоминала ящерицу.