Миссис Гибсон бросила свое вязанье на стол и, схватив руку Тома, крепко ее пожала.

— Превратно? Вы прекрасный человек, мистер Кидд, превосходный молодой человек. Приходите сюда, как только пожелаете. Вас всегда будет ждать стакан рома пли пинта теплого пива. Я уверена, что, когда вы с нами поближе познакомитесь, вы скажете: «Миссис Гибсон, я вам доверяю! Возьмите к себе это сокровище, у вас оно будет в полной сохранности!» Вот как вы мне скажете, мистер Кидд, и передадите в мои руки эту драгоценность. А я… ах. Боже мой, мне всегда хотелось иметь дочь, такое милое дитя как мисс Лайен. Если бы вы позволили мне, мисс Лайен, хоть в малой мере заменить вам мать, я была бы счастлива. Я бы так вас любила!

Ее голос дрожал от волнения и, заключив Эмму в объятия, она нежно поцеловала ее в лоб.

* * *

Всю следующую неделю Том ежевечерне приводил Эмму домой. Теперь, когда приближалось расставание, его заботы о ней удвоились.

Однако ничто не давало повода для опасений. Миссис Гибсон и директор осыпали Эмму ласками, и в конце концов Том согласился на то, чтобы она после первого спектакля перебралась в «Лебедь Эйвона». Он потребовал, однако, держать это решение в секрете от миссис Гибсон; он не хотел опережать события и собирался известить ее в последний момент.

Эмма не испытывала ни малейшей тревоги по поводу спектакля. Она не могла понять того беспокойства, которым были охвачены ее партнеры. Она чувствовала, как от репетиции к репетиции растут ее силы и уверенность, и ее наполняла горячая радость. В перерывах она смеялась и шутила, а когда теплыми ночами она шла рядом с Томом домой, ей казалось, что ее несет над землей восхитительное ожидание чего-то чудесного; ощущение полета на легких белых облаках в бесконечно чистом воздухе, который она с величайшим наслаждением вдыхала.

Поведение мистера Гибсона было для Эммы тем неиссякаемым источником, из которого она черпала свои веселые выдумки и насмешки. Театр «Лебедь Эйвона» располагал одной-единственной декорацией — садом, и поэтому из всей пьесы мистер Гибсон оставил только те сцены, действие которых могло разворачиваться в саду. Эмме это казалось невероятно забавным, и она утверждала, что в этих же декорациях могут разыгрываться и остальные сцены, выискивая при этом все новые доводы. Почему бы Капулетти не устроить бал именно в саду? Итальянские ночи достаточно теплы для этого. Поэтому нет ничего удивительного и в том, что Джульетта предпочитает спать в саду, а не в душной комнате. Далее, что мешает брату Лоренцо встречаться в этом саду с Джульеттой, Ромео и кормилицей? И здесь же прекрасно может находиться домашняя капелла Капулетти, в которой потом совершится тайное венчание. Наконец, и сцена смерти в фамильном склепе — почему бы этому склепу не быть в саду? Разве нет сумасбродов, которые всю жизнь таскают за собой свой собственный гроб? А разве Капулетти не были сумасбродами, если из-за пустой семейной ссоры с презрением отвергли такую блестящую партию для Джульетты, как Ромео! Да, несомненно, вся пьеса может быть сыграна именно в саду. Мистер Гибсон прав; он гениальный режиссер, в сравнении с ним Шекспир — жалкий дилетант.

Когда в день спектакля Эмма, уже в костюме, стояла за занавесом, заглядывая в глазок, публика, заполнявшая зал, тоже сперва показалась ей смешной: приказчики, писцы адвокатских контор и почтенные ремесленники с женами и детьми. Однако среди них она увидела и неуклюжие фигуры в форме матросов королевского флота. Людей с военных судов на Темзе, вернувшихся из боев с американскими пиратами, залатавших свои дыры и теперь старавшихся набрать новые команды.

Не было ли среди них и людей с «Тесея»?

Эмма с беспокойством посмотрела на Тома. Он сидел рядом с огромным боцманом, его левая рука была спрятана в петлю под курткой. Лицо его было так спокойно, что тревога Эммы исчезла.

Занавес раздвинулся, и она впервые в жизни ступила на сцену. Теперь она забыла обо всем; она была Джульеттой, ею владела любовь, она ликовала и страдала. Воспоминания об Овертоне, боль разлуки с ним, надежда на свидание — все эти тайные мысли и чувства выливались теперь в поэтических словах. И лишь услыхав в конце акта громкие рукоплескания, она как бы пробудилась ото сна. Ее все снова и снова вызывали, она кланялась, прижимал руки к бьющемуся сердцу, улыбкой благодарила за букетики цветов, которые ей бросали.

Да, она тщеславна, но тщеславие это было так сладостно. Оно было как аромат цветов, золотые солнечные лучи и огненное вино.

За кулисами мистер Гибсон бесконечно пожимал ей руки.

— Большой талант, — кричал он своим тонким птичьим голосом. — И это я открыл его. Я завтра же иду к Гаррику. Он придет, увидит и ангажирует. Я знаю его, он мой закадычный друг!

— Дочь моя! — всхлипывала миссис Гибсон. — Вы мне дочь! Моя жемчужина, мое сокровище, моя драгоценная!

Вошел Том. На его славном честном лице еще не угасло волнение, вызванное ее игрой. Он остановился в дверях, как бы не смея приблизиться к Эмме.

Ни слова не говоря, Эмма поднялась, охватила его голову обеими руками и трижды поцеловала его в губы.

Лицо Тома покрыла смертельная бледность, и когда она его отпустила, он пошатнулся, как пьяный.

Глава одиннадцатая

Они собирались пойти домой, но миссис Гибсон удержала их. Предстояли еще танцы, и просто недопустимо, чтобы на них не было королевы вечера.

Эмма охотно согласилась остаться. Она была в упоении. Разгоряченная, она непрерывно смеялась и сыпала остротами. Ей было необходимо видеть вокруг себя людей, слышать лесть, наслаждаться своим триумфом. Она с отвращением думала об одинокой маленькой комнате, в которой ей предстояло провести бессонную ночь.

В зале сдвинули к стенам столы и стулья, чтобы освободить место для танцев. Публика стала по обеим сторонам зала, четко разделившись на группы: справа моряки, слева горожане с женами и детьми. Когда вошла Эмма, раздалось троекратное ура и оркестр сыграл туш.

Мистер Гибсон открыл бал задорным матросским танцем. Он крутил тросточку, подбрасывал ее в воздух и снова ловил, балансируя при этом стоящей на его голове тарелкой с сыром, которая ни разу не упала, несмотря на все его прыжки и ужимки. Затем стали танцевать контраданс, в котором приняли участие все присутствующие. Дамы сходились к центру зала и снова расходились, кавалеры топали ногами, крепко зажав в зубах горящие трубки, размахивали шелковыми носовыми платками, кружили дам, толкались, спотыкались, пока не попадали, тяжело дыша, на свои стулья.

От масляных ламп тянулся удушающий чад, он смешивался с поднятой столбом пылью, резким запахом напитков, влажными испарениями разгоряченных тел.

Эмму охватило отвращение. Она невольно вспомнила Клуб Адского огня: здесь, у простолюдинов, как и там, у аристократов, — все та же жажда наслаждений, та же тяга к пьянству и разгулу. Благоразумие и умеренность можно встретить лишь у тихих людей среднего сословия, у Томасов в Хадне, у Кейнов на Флит-стрит в Лондоне.

Но на смену этим мыслям к ней вновь пришла пьянящая жажда радости. К чему ей всегда стоять в стороне, оставаясь всего лишь зрительницей? Разве она не молода и не красива? Разве не бьется и в ее груди сердце, стремящееся к счастью?

Том как будто угадал, что в ней происходит.

— Вы еще помните, мисс Эмма, — сказал он смущенно, с робкой надеждой в глазах, — что я вам тогда, в Хадне, ответил, когда вы меня спросили, хочу ли я танцевать?

Она улыбнулась ему.

— Ты сказал, что стал бы танцевать только с одной девушкой. Хочешь теперь попробовать со мной? Но ведь ты знаешь, что я не умею танцевать, еще ни разу в жизни не танцевала?

— Можно, я вам покажу? Вы очень быстро выучитесь.

— Но твоя рука! Если ты выдашь себя…

— Мне нужна только правая. Дайте мне вашу руку.

Он показал ей простые фигуры, и после нескольких попыток она все усвоила. Ее смелость росла. Освободившись от его руки, она легко кружила около него, подбегала к нему как бы в страстном порыве, робко отступала, словно в испуге, задорно поддразнивала его. Повинуясь какому-то внутреннему голосу, она непрерывно придумывала новые фигуры, новые па, так что Том, несмотря на свою ловкость, еле поспевал за ней. Танцуя, она чувствовала, что в эти мгновения удивительно хороша. Она знала, что глаза ее сияют, на щеках нежный румянец, сквозь улыбающиеся губы ослепительно сверкают белые зубы. Ее охватило победоносное ощущение собственного могущества.

Остальные пары прервали танец и смотрели на них. Возгласы восхищения достигали Эмминых ушей, мистер Гибсон хвалил ее грацию, которую в ней обнаружил не кто иной, как он, миссис Гибсон называла ее своей жемчужиной, своим сокровищем, своей драгоценной.

Внезапно она увидела, что Тома оттолкнул в сторону огромного роста матрос.

— Убирайся отсюда, однорукий! — раздался грубый голос. — Красивые девушки не для таких калек, как ты. Идем, душенька, потанцуй со мной! Ты будешь со мной танцевать! Слышишь, со мной!

Две мускулистые руки легли ей на талию и подняли ее высоко вверх. С криком испуга и гнева она уперлась руками в грудь великана.

— Оставьте меня, я не хочу танцевать с вами, не хочу!

Он разразился пьяным хохотом.

— Не хочешь? А для чего же ты здесь? Не будь я Сэм Таг, боцман с фрегата Его королевского величества «Тесей», если я не потанцую с тобой и не поцелую твой ротик назло твоему калеке!

Дыша водочным перегаром, он приблизил свой рот к ее губам.

— Том! — закричала она. — Том!

И сразу же почувствовала, что она свободна.

Получивший удар боцман валялся на полу, а Том, мертвенно бледный, с горящими глазами, сжал оба кулака, чтобы снова кинуться на противника.

Таг вскочил и разразился громким насмешливым хохотом.