Многолетний опыт подсказывал Джону: не следует подавать виду, что его раздражают слова жены. Старательно избегая смотреть на Лину, он обратил все внимание на дочь, ответная любовь которой вполне окупала тот кошмар, в который превратила его жизнь отчаявшаяся добиться своего женщина.

– На этот обед специально приглашен Уэлдон Эдвардс. Ты знаешь, кто он такой?

– Радикал, ратующий за войну, – кивнула Китти, соскользнув с его колена и устроившись на скамье рядом.

– Верно. Он приехал сюда искать поддержку собранию сепаратистов, которые должны встретиться в Ралее, а еще поклянчить денежки у таких богачей, как Аарон Коллинз, – якобы на нужды будущей армии на случай войны.

– Папа, мне дела нет до разговоров о войне. Я просто хотела бы пойти в гости и повеселиться там от души.

– Прекрасно, прекрасно, наконец-то я слышу от тебя эти слова, Кэтрин! – театральным жестом взмахнув половником, выпалила Лина. – Боже милостивый, ты внял моим молитвам! Ступай себе в гости, только помалкивай о предательских взглядах твоего папочки! Я знаю, ты вечно смотришь ему в рот, будто он какой-нибудь пророк. Но от тебя всего-то и требуется, что промолчать да постараться поскорее окрутить Натана Коллинза. А уж когда станешь хозяйкой богатого дома, тебе не придется ни о чем заботиться до конца дней!

Джон лишь покачал головой. Теперь ему с трудом верилось, что когда-то он горячо любил эту женщину. Все чаще он задавался вопросом: что привлекло его к ней? Красота? Пожалуй, да. Ведь в молодости Лина была очень красивой и многие заглядывались на нее.

– Послушать твою мать, так все на свете чрезвычайно просто, – заметил он мрачно. – Доченька, жизнь – штука сложная, и я надеюсь, что ты это понимаешь.

– Давайте больше не будем говорить об этом. – Китти стало не по себе, она почувствовала, что атмосфера накаляется. – Я просто пойду на барбекю, чтобы повеселиться, и забуду про политику.

– Тебе вообще не следует совать нос в эти дела! – резко заметила мать. – С меня хватит и того, что на твоего отца смотрят косо.

Джон напрягся всем телом. Сколько раз он давал себе клятву не выражать публично свои политические взгляды и пристрастия – это значительно облегчило бы жизнь. Однако он жил в провинции, где утаить свои мысли от соседей, взбудораженных предвоенной смутой и неопределенностью, было практически невозможно.

– Действия политиков оказывают влияние и на жизнь женщин, – упрямо заявил он. – Почему же им следует закрывать глаза на то, что творится вокруг? У нас и так большая редкость женщина, с которой можно на равных поговорить о чем-то, кроме деторождения и поваренных книг.

– Если бы у меня были слуги и мне не приходилось бы с утра до ночи гнуть спину, я бы тоже смогла поговорить о чем-то возвышенном! – яростно сверкнула глазами Лина. – Да я бы целыми днями сидела на веранде с вышивкой и развлекалась бы, читая стихи и обсуждая тонкости кулинарного искусства, и отдавала бы приказания по ведению домашнего хозяйства. И еще я бы смогла рожать каждый год по ребенку – так, как ты хотел, – у детей были бы кормилица и няня. Но мне приходится работать не покладая рук, и ни на что другое не остается ни времени, ни сил. Прямо скажем, неважный из тебя вышел кормилец, Джон Райт! Ибо с того дня, как я стала твоей женой, каждый проглоченный мной кусок полит изрядной порцией моих пота и крови!

Их пылающие взгляды встретились на какое-то время. Джон неловко отер лицо тыльной стороной ладони, а потом сунул руки в карманы, словно опасаясь, что не сможет отвечать за их последующие действия.

– Тебя тоже вряд ли назовешь хорошей женой, Лина, – хрипло возразил он. – Я знаю, что ты с трудом оправилась после рождения Китти, но ведь и остальным женщинам роды даются нелегко. Но ты слишком высоко себя ценила и под любыми предлогами избегала близости со мной. Однако ни для тебя, ни для меня не секрет, что тебе просто не хватает женственности, чтобы отважиться родить еще одного ребенка! – Джон не заметил, как повысил голос почти до крика. – Ну же, признайся в этом! Почему бы тебе для разнообразия хоть раз в жизни не сказать правду вместо бесконечного нытья и попреков!

Один из кулаков вырвался на волю и ударил по столу. Джон был отвратителен сам себе за эту вспышку. Всякий раз, когда жена начинала очередной скандал, он обещал, что не даст вывести себя из терпения, – и всякий раз нарушал обещание. Правда, он еще ни разу не ударил ее. Нет, он не позволит себе опуститься до этого! Но сейчас от бушевавшего в груди гнева Джона била крупная дрожь.

В глазах Лины полыхало не меньшее пламя, ее лицо исказилось от злобы.

– Да как у тебя язык повернулся так говорить со мной в присутствии Кэтрин?! – закричала она. – Старый тупица, я вовсе не боялась родить второго ребенка! Просто мне делалось тошно при одной мысли о том, что ты станешь лапать мое тело! Ты ничтожество, Джон Райт, тожество и слизняк, и к тому же обожаешь этих вонючих негров. Ты мерзавец, и не зря соседи зовут тебя «белой голытьбой» – твоя башка набита федералистскими бреднями А на самом деле ты против войны потому, что слишком труслив и боишься драки!

Китти не сводила испуганного взгляда с отца, лицо которого наливалось краской под густой бородой.

Внезапно одним неуловимым движением он подхватил стоящую на столе плошку с ухой и с грохотом швырнул ее об стену. А потом вскочил, опрокинув стул, и навис над Линой:

– Прочь с глаз моих, женщина, пока не получила трепку, на которую уже давно напрашиваешься!

Понимая, что не стоит испытывать терпение мужа, Лина с оскорбленным видом встала из-за стола и скрылась в спальне, с шумом захлопнув за собой дверь.

Джон поднял с пола стул и тяжело опустился на него, прижимая руку к груди. Китти, принявшаяся было убирать разбрызганную по кухне уху, обеспокоенно взглянула на отца и спросила:

– Тебе плохо? У тебя такой странный вид… – Ее голос дрогнул от подавленных рыданий. – Терпеть не могу, когда вы так…

– Знаю, знаю, – нетерпеливо взмахнул он рукой. – Мне самому бывает гадко. Я буквально выхожу из себя и боюсь, что однажды могу потерять контроль над собой. – Он вздрогнул, произнеся эти слова.

Китти занялась уборкой, и Джон молча ждал, пока она кончит, а потом встал и протянул руку:

– Пойдем в коровник, глянем еще разок на Бетси и теленка!

Рука об руку они вышли во двор. Будущей весной Джону предстояла нелегкая работа пахаря, и Китти собиралась работать вместе с ним.

Конечно, жалкий клочок земли Джона Райта не мог сравниться с плантацией Аарона Коллинза, все четыреста акров которой были буквально вылизаны кропотливым рабским трудом и засеяны пшеницей, табаком и хлопком. Для такого обширного поместья требовалось множество рабов, и естественно, что богатым плантаторам становилось не по себе при одном лишь упоминании о возможной отмене рабства, и любого аболициониста[2] они воспринимали как личного врага.

Джон задержался, глядя на свою пашню, сейчас мертвую и покрытую стерней.

– Надеюсь, на будущий год новый сорт винограда даст хороший урожай. Понимаешь, что это значит? Мы сможем заработать деньги и на вине, и на меде. – И он со вздохом добавил: – Если не начнется война… – Тут Джон умолк, погрузившись в мрачные видения тех туч, которые неумолимо сгущались над всем Югом.

Китти не хотелось говорить о войне. Она предпочла вернуть разговор к виноградникам:

– Надеюсь, что новые виноградники действительно окажутся лучше тех, что ты посадил раньше. Ведь нам не удавалось даже для себя выжать сока.

– Не зря же я ездил в Ралей, узнав, что там есть новые сорта, приспособленные именно для наших песчаных земель. А еще я поговорил в городе с одним специалистом по агрономии, и он подробно растолковал мне, что нужно делать, чтобы получить хороший урожай винограда. И, судя по всему, мои труды не должны пропасть даром.

– Хорошо бы. – Она пожала отцу руку, тоже глядя на поле.

– Табак станет со временем самой прибыльной культурой, – проговорил Джон. – Хотя все агрономы как один выступают против него. Это верно, он сильно истощает почву. Но я читал, что можно избежать таких последствий, меняя места посева различных культур и оставляя часть земли под паром. Вот только для таких фокусов требуется слишком много обработанной земли. Не всякий фермер сможет себе такое позволить, и тем не менее табак стоит сеять – он обязательно окупит себя. Не забывай об этом, ведь когда-нибудь эта земля станет твоей. Займись разведением табака и преврати все поля в табачные плантации. Ведь у нас еще есть вовсе не расчищенная земля. Я не такой уж бедняк, каким кажусь твоей матери. Человек вообще не может быть бедняком, пока владеет хотя бы клочком земли. – Он на секунду замолк, словно вдруг потерял нить рассуждений, и со вздохом продолжил: – Хотя, конечно, обстоятельства не раз вынуждали меня продавать то один, то другой участок. Но даже за все золото в мире я не согласился бы по доброй воле отказаться от своей земли. Ведь она всегда будет при тебе, а деньги – сегодня они есть, а завтра их нет! – И с неожиданной горячностью он промолвил: – Китти, девочка, никогда не продавай нашу землю, как бы тяжело тебе ни было!

– И не подумаю, папа, – заверила его Китти, – но вдруг война?

– Тогда мы потеряем все, что имели, – сурово отчеканил Джон. – Желать войны могут только дураки. Ну почему бы им не отпустить рабов и предоставить каждому жить по своему усмотрению?! И пусть себе самые богатые плантаторы нанимают рабочих за плату, а еще лучше сами займутся собственной землей! Война уничтожит нас, развеет по миру. Приветствовать Гражданскую войну впору либо демонам зла, либо безмозглым идиотам… А что касается меня, то я ни за что не подниму оружия для защиты рабства!

Они направились к коровнику, каждый погруженный в свои мысли. Китти без труда выбросила из головы все мысли о войне и с радостным волнением представляла, как подъезжает к роскошному особняку Коллинзов по полукруглой аллее, обсаженной огромными кедрами, как любуется чудесными растениями, затеняющими веранды двухэтажного дома с колоннами, сиявшего белоснежной штукатуркой. А возле дома – ровные подстриженные лужайки. Восхитительно! Она бывала там много раз, когда отец привозил Коллинзам мед для продажи.