На следующее утро двинулись из Махнево. Ямщики долго не могли поймать подменных лошадей, не желавших тащить тяжелые телеги. На лошадей устроили настоящую облаву, как на диких туров. Иван Желябужский принял участие в ловле, уворачиваясь от подкованных копыт. С немалыми трудами лошадей удалось втолкнуть в оглобли, и они понеслись как бешеные. Колеса частенько наезжали на камни, телеги подпрыгивали, и от этих толчков у ссыльных переворачивались все внутренности. Камней становилось все больше и больше. Они чернели и серели среди зеленой травы, громоздились каменными осыпями. Некоторые валуны были столь огромны, что дорога огибала их. Дорога ощутимо поднималась в гору. Лошади уже не мчались, с трудом таща за собой телеги. Ссыльным приходилось слезать и брести пешими по глинистой дороге. Сверху глина подсохла тонкой корочкой, но стоило поставить ногу, как она проваливалась в размокшую жижу, налипавшую на обувь пудовыми оковами. Стрельцы помогали идти бабушке и тетке. Марья мужественно отказалась от их услуг и шла сама, держась за облучок телеги.

Каменные отроги синели вдали, словно горбы подземного мамонта. К исходу дня дорога вывела на крутой скалистый берег реки Чикман, которая прорезала Чикманский камень. В урочище Молчан был ямской двор для смены уставших лошадей. Марья присела на поваленное дерево, любуясь чистыми быстрыми струями, бурлившими меж камней. Ноги гудели после трудного перехода, но на сердце было легко и покойно. Облака на вечернем небе громоздились белыми перинами. Ветер с реки обдувал раскрасневшееся личико девушки, отгоняя постылый гнус.

На берег вышел пятидесятник с несколькими стрельцами. Бабинов взялся показать московским людям, как в здешних реках ловят хариуса. Он срезал длинное гибкое удилище, прикрепил на конце тонкую нить, сплетенную из белого конского волоса, и закинул в воду крючок, не заботясь о том, чтобы насадить на него приманку. Не успел крючок с медной блесной коснуться бурной струи, как его схватила серебристая рыба. Бабинов ловко вымахнул ее из реки на гальку. Пятидесятник, забыв свой чин, запрыгал на берегу, хлопая руками по бокам. Он схватил удилище, закинул блесну, но она застряла между мокрых камней на речном перекате. Бабинов засмеялся и принялся объяснять пятидесятнику хитрости рыбной ловли наметом.

Марья решила прогуляться по берегу. Бабинов крикнул вослед:

– Государыня, в полуверсте речушка Талица. Не ходи далее! Там болванное место. Не приведи Господь, вогуличи объявятся.

Пятидесятник, увлеченный любимым занятием, ничего не сказал, а стрельцы, наблюдавшие за ловлей, даже не повернули голов. Марья скрылась за поворотом. Ей не верилось, что она впервые за последние полгода осталась одна. Никто не ловил предупредительно взглядов царицы, не бросался выполнять ее повеления. От нечаянной свободы кружилась голова. Пробираясь через бурелом, она дошла до устья речушки, наверное, той самой Талицы, о которой говорил Бабинов. Через речку можно было перебраться по камням, не замочив ног. Вскоре Чикман сделал резкий поворот на юг. Сверху было слышно, как бурлит стремительная вода, прижимаясь к береговым скалам.

Марья с удивлением увидела, что на скалистом берегу устроен частокол. На кольях были насажены черепа оленей. Обойдя вокруг частокола, девушка нашла низенькую калитку и, согнувшись почти пополам, проникла внутрь. Посредине поросшего травой двора высился крошечный амбарчик на двух суковатых пнях. Точь-в-точь как избушка на курьих ножках из сказок, которые она любила слушать до московской осады. Потом, когда в Кремле появились ляхи и немцы, было уже не до сказок. В стенке амбарчика имелось отверстие. Марья заглянула внутрь и увидела деревянную куклу, обряженную в меховую одежду.

Вдруг за ее спиной раздалась чужая речь. Она в испуге обернулась и увидела Бабу Ягу, какой ее описывали в сказках. Маленького роста, тощая, с темным морщинистым ликом, черными косами, выбивавшимися из-под мехового колпака. Изо рта Бабы Яги торчали два желтых зуба, темные глаза сверкали яростью. Старуха что-то выкрикивала невнятно. Можно было разобрать лишь несколько часто повторяющихся слов:

– Ура-сумьях… Ворсик-ойка!

В руках старухи была клюка, и она угрожающе тыкала ею в сторону девушки. Марья попятилась от избушки на курьих ножках. Баба Яга продолжала наступать, потрясая клюкой. Впрочем, теперь Марья видела, что то была не клюка, а короткое копье с острым костяным наконечником. При ближайшем рассмотрении Баба Яга также оказалась скорее не бабой, а стариком. Марью смутил его низенький росточек, черные косы, а главное – выщипанные борода и усы. И все же это был старый охотник-вогулич, вооруженный копьем и луком со стрелами. Он делал угрожающие выпады, пытаясь выдворить непрошеную гостью из родового святилища, где в культовом амбарчике ура-сумьях обретался Ворсик-ойка, или Богатырь-трясогузка, покровитель здешних мест.

Марья, не сводя глаз с копья, бочком двинулась в сторону низенькой калитки. Она уже собиралась выскользнуть за частокол, как вдруг вспомнила про оберег, подаренный Бабиновым. Лучшего случая отдать его вогуличам не представится. Она достала оберег и протянула его старику. Тот схватил его неуловимо быстрым движением таежного охотника, внимательно осмотрел, радостно вскрикнул и закружился в диком танце. Сделав несколько кругов вокруг ура-сумьяха, вогулич остановился напротив девушки и быстро-быстро заговорил. Марья пожала плечами, показывая, что не понимает вогульского наречия.

Старик начертил на земле три полосы, одну над другой. Ткнул копьем в среднюю линию, показал тонким перстом на себя, на девушку, на деревянную куклу Ворсик-ойка, потом обвел широким жестом окрестность. Показал, что все они принадлежали Среднему миру. Потом ткнул копьем в верхнюю линию и воздел татуированные с тыльной стороны руки к вечернему небу, показывая на Верхний мир. Ткнул в нижнюю линию, изобразил своим тонким и гибким телом змея-ящера на обереге и топнул по земле маленькими, почти детскими ножками в расшитых бисером кожаных чулках, показывая на своем темном морщинистом личике ужас перед Нижним миром.

Теперь маленький старичок-вогулич с его прыжками и ужимками казался Марье забавным и совсем не походил на злую Бабу Ягу. Она бы еще побыла с ним, но пора было возвращаться, пока ее не начали разыскивать. Однако не так-то просто было отделаться от маленького старичка. Вогулич стащил с ноги кожаный чулок и извлек из него грязную тряпицу. В тряпице был завернут камушек, который вогулич преподнес девушке на ладони, сплошь покрытой сложной татуировкой. Мутноватый камешек, размером со спелую вишню, имел слегка окатанные грани. Смотрелся он невзрачно, и было непонятно, почему вогулич прятал его как великую ценность. Марья отрицательно помотала головой и отодвинула от себя смуглую татуированную ладонь. Но вогулич упрямо совал камушек, показывая, что хочет отдариться. Пришлось принять его странный дар.

Выйдя за частокол родового святилища, Марья побежала, продираясь через бурелом и не обращая внимания на хлеставшие по лицу ветви деревьев. К счастью, ее никто не хватился. Стрельцы занимались уловом, запекали хариуса на углях. Вечер выдался теплым, и все расположились трапезничать вокруг костра на берегу Чикмана. Даже бабушку посадили на поваленное дерево, устроив старушку, чтобы дым отпугивал от нее назойливого гнуса. Вечно недовольную тетку тоже усадили с мужчинами. Здесь, в сердце Камня, московские обычаи не соблюдались. Марья, бабушка и тетка сидели вокруг костра вместе с дядями и приглашенным к трапезе пятидесятником и вожом Сибирской дороги.

Приготовленный без всяких приправ хариус таял во рту. Бабушке пришлось признать, что в Золотой палате подавали рыбу менее вкусную, чем под открытым небом. Мужчинам налили по чарке, отчего беседа полилась живее. Бабинов хвалил богатство здешних мест. По его словам, в недрах Камня скрывалась железная и медная руда, а по реке Койве можно было мыть золото.

– Эх, такие сокровища лежат втуне! – сокрушался Бабинов. – Прислал бы государь добрых рудознатцев проведать медные и железные жилы. Ныне немцы привозят слитки из-за моря, а свое железо даром пропадает.

– Далеко везти железо из ваших мест, – возражал пятидесятник. – Мы вот тащим телеги, груженные бабьими телогреями и книгами, и то едва доползли. Ну как тут железо волочь!

– Будто из-за моря путь легче! – гнул свое Бабинов. – Надобно своим пользоваться, а не гоняться за заморскими товарами. Слышал, на Москве покупают за деньги привозное вино. Немцы продают и увозят в свои страны полновесную монету. А что взамен? Вино выпить и выссать, а потом снова немцам платить?

– Добрых рудознатцев в Московском государстве нет, – вступил в разговор дядя Иван. – Придется выписывать из немецких земель. Обойдется в копеечку, а какую прибыль для казны обрести? Откуда ты ведаешь, что здесь водится руда? Всяк кулик свое болото хвалит!

Но вож Сибирской дороги не уступал. Он говорил о наболевшем:

– Вестимо, во всяких делах московские бояре за кроху умирают, а где тысячи рублев пропадают, то ни во что поставляют. Про железо и медь не от тихости ума молвил. Хаживал на зверя, натыкался в безлюдных местах на старинные медные копи. Осыпались уже, но зримо, что рыли медь. Бают, чудские копи. Жили по обе стороны Камня стары люди, а как русские пришли, они сгинули, словно затворились внутри гор. Редко когда стары люди выходят наружу, а ведают про них по особливым знакам. Встречаются в камне тесные проломы, из коих струится дымок. Приклонишь ухо и услышишь, как стары люди стучат по наковальням, куют медь и железо. Бывали отчаянные смельчаки, которые спускались вниз через лазы и попадали в пещеры, много больше и краше Махневских. Стены там из камня-змеевика, на полу растут каменные цветы, осыпанные красными и синими яхонтами. На потолке драгоценные смарагды, а уж лазоревки и королька с винтом, что грязи на проезжей дороги. Токмо немочно вынести самоцветы из подземного царства, а те, которые попадаются наверху, не столь дивной красы и добротности.