– Ты глумиться надо мной вздумала, подлая?

– Так повелел великий государь. А вот и невеста! Прошу любить и жаловать! – хихикнула Милюкова, подталкивая к старице Дуньку.

Старица, пораженная внешностью невестки, глухо спросила:

– Государь выбрал рабу?

– Я дворянская дочь Евдокия Стрешнева, – обидчиво возразила Дунька.

– Дочка Васьки Стрешнева? Такой не было среди оставленных для испытания.

Милюкова, изо всех сил стараясь не расхохотаться, пояснила:

– Она троюродная племянница думного дворянина. Была при княжне Волконской… и… гы-гы!.. полюбилась великому государю.

Старица Марфа долго разглядывала Дуньку с головы до грязных босых пяток, потом произнесла, словно раздумывая вслух:

– И эдакая, прости Господи, лахудра возьмет имя благоверной царицы Анастасии, первой супруги царя Ивана Васильевича?

– Не возьму, – басом откликнулась Дунька. – Энто имя не прибавило счастья Марье Хлоповой, и мне оно тоже не пригоже.

– Ты вдобавок строптивая! Брысь! – в ярости крикнула старица Марфа.

Дунька опрометью бросилась вон из кельи, но старица изловчилась напоследок хлестко ударить ее посохом по широкой спине. Когда взревевшая от боли девка скрылась за дверью, старица Марфа подошла к сенной боярышне, подняла посохом ее подбородок и, пронзительно глядя в глаза, спросила:

– Ты сие измыслила, ехидна?

– Сама удивилась, когда услышала от государя, – искренне поклялась Милюкова.

Старица Марфа вернулась к окошку, долго молчала, потом заговорила, укрощая клокотавшую в горле ненависть:

– Аз, грешная, желала сыну только добра! Но что поделать, коли государь решил жить своим умом? Мне, убогой старухе, остается покориться. Обошли вы меня, вот только будет ли лучше? Ладно, возвращайте Хлопову из Нижнего. Но передай государю мою волю, чтобы все время до свадьбы Хлопова была подле меня. Помню ее дерзкой и строптивой. Погляжу, научила ли ее жизнь уму-разуму. Ежели она не смирилась, ежели хоть полслова встречи дерзнет молвить, то не бывать свадьбе!

* * *

Марья Хлопова вновь увидала зубчатые кремлевские стены. Поздно ночью, скрывая царскую невесту от посторонних глаз, ее провезли через Фроловскую башню. Возок с царской невестой повернул не к светлому чердаку и не к большим государевым хоромам, а к Вознесенскому стародевичьему монастырю, приютившемуся у зубчатой стены сразу за башней. Марье отвели тесную келью рядом с кельей старицы Марфы. Царь Михаил Федорович через Милюкову передал слезную просьбу покориться матушке хотя бы для вида. От себя сенная боярышня присовокупила, что старица едва согласилась на брак сына со строптивой невестой и будет искать случая отказаться от своего слова. Марья дала зарок молчать и терпеть.

Первая встреча с матерью государя была тягостной. Старица смерила Марью неприветливым взглядом и процедила сквозь плотно сжатые губы:

– Довел Бог свидеться паки, а я уж не чаяла.

– Все в руце Божьей, – кротко отвечала Марья, потупя взор.

– Ну-ну… Погляжу, какая ты ныне стала смиренница! – зловещим голосом пообещала старица Марфа.

Для Марьи начались ежедневные муки. В старые времена царские невесты проводили несколько недель перед свадьбой в стенах Вознесенского монастыря, смиряя грешную плоть и укрепляя душу. Потом от обычая отступили, и старица Марфа твердила, что из-за этого и произошли все беды. Сразу после утренней службы, на которой неукоснительно присутствовали все монашки и послушницы, мать государя призывала в свою келью будущую невестку для наставлений.

– Дщери человеческие ныне пошли непокорливые и к поучению зазорчивые, – ворчала старица Марфа. – Всякая норовит жить в суете, а прямое смирение отринуть. И за то Господь Бог попустил на них скорби великие и срамные позоры немерные!

– Истинно так, матушка государыня! – кивала головой Марья.

– Праведная жена паче всего должна иметь помышление о том, како угодить мужу и во всем ему покоряться. И что муж накажет, то с любовью принимать. Готова ли ты укротить прежнюю свою гордыню?

– Готова, государыня. Не выйду из мужниной воли, – покорно отвечала Марья.

– Мягко стелешь… – недоверчиво обрывала ее старица. – Язык-то без костей! Отчего не наобещать с три короба?

Марья старалась не раздражать будущую свекровь, хотя ее так и подмывало надерзить злой старухе. Она сдерживала ребячьи порывы, помня, что пора бы ей остепениться и устроить свою судьбу. Марья отчетливо понимала, что если свадьба сорвется вторично, ее ждет неминуемый постриг. Она говорила себе, что лучше потерпеть в монастыре несколько недель, нежели провести в его стенах всю оставшуюся жизнь. И что бы ни вещала старица, Марья на все ответствовала со смирением и кротостью.

Поучения продолжались до самой обедни. На церковную службу Марья шла под бдительным присмотром старицы и других инокинь. Как всякая женская обитель, Вознесенский стародевичий монастырь хранил за своими стенами множество семейных тайн. Сюда уходили от мирской жизни царевны, которых не было принято выдавать замуж. Борис Годунов хотел изменить жестокий обычай для своей любимой дочери, но после его смерти красавица Ксения стала жертвой похоти Самозванца. Когда приехала Марина Мнишек, поруганная Ксения была заточена в монастырскую келью, а через несколько дней в монастыре поселилась невеста Самозванца. Думали, что Марина Мнишек будет тихо и благоговейно готовиться к принятию православия, но полячка вызвала в монастырь музыкантов, ублажавших ее бесовской музыкой. Обливаясь горькими слезами, Ксения Годунова слышала веселый смех соперницы, развлекавшейся перед свадьбой.

От кельи старицы до Вознесенского собора было несколько десятков шагов. Собор, возведенный по образу Архангельского собора, являлся усыпальницей великих княгинь и цариц. Марья шла мимо гробницы царицы Анастасии Романовой, чье имя она носила. За гробницей Анастасии тянулись надгробия других жен Ивана Грозного. Черницы шептались, что тело третьей супруги царя Марфы Собакиной сохранилось нетленным, но не из-за святости, а из-за яда, пропитавшего все члены царицы. Собакина, тоже родом из Коломны, была выбрана на смотре невест за свою красу, но прожила после свадьбы всего две недели. Царь был уверен, что Марфу отравили, как отравили двух первых его жен – Анастасию Романову и Марью Темрюковну. Среди ближних людей провели жестокий розыск, казнили лютой смертью двадцать человек, но правды не добились.

Марья подумала, что, быть может, Марфа Собакина отравилась сама, как Марья Долгорукова. Она встала напротив ее могилы, последней в ряду цариц. Надгробья с именем Долгоруковой еще не успели изготовить, и только тусклый свет лампады напоминал о несчастной царице. Марья украдкой перекрестила могилу и замерла у стены собора. Старица Марфа вроде бы и не смотрела в сторону невестки, но на самом деле зорко следила за каждым ее движением. На глазах у будущей свекрови надо было молиться истово и в то же время смиренно; петь, чтобы она слышала, но не заглушать черниц; осенять себя крестным знамением, но без суеты и не размашисто. За всем этим, опричь Марфы Ивановны, присматривали черницы, которые потом доносили великой старице о малейшем упущении.

После обедни приходилось выслушивать новые поучения. Марфа Ивановна гневно порицала нынешних жен, забывших старинное благочестие:

– Иной муж обрящет злонравную жену лукаву, крадливу, блядливу, змию, скорпию, василиску. Отвечай без утайки, такой ли злонравной женой будешь моему сыну, великому государю всея Руси?

К счастью, Марья знала, что надобно отвечать. Недаром дядя Иван изводил ее нудными проповедями. И хотя она слушала дядю вполуха, кое-что запомнилось и теперь пригодилось. Она отвечала дядиным елейным голосом:

– Государыня матушка! Господь рек прабабе нашей Еве: «Отныне буди ты покорена мужу своему во всем и повинуйся ему и не буди тебя ни единыя власти над ним». Како презреть сию заповедь? Муж мне глава и господин, да не вопреки буду глаголить мужу своему!

– То-то же! Внимай старшим и мудрым. Вижу, ты стала разумнее с годами, – смягчилась старица Марфа.

Вскоре старица перестала шпынять невестку через каждое слово. Ее поучения стали заметно короче, словно она утомилась повторять одно и то же. Иной раз старица начинала дремать на полуслове, сидя на стуле и склонив голову набок. В такие минуты Марья смотрела на будущую свекровь, и в ее сердце шевелилась невольная жалость. Мишина мать пережила опалу и пострижение, разлуку с мужем и родными. Много лет над ней довлел страх потерять любимого сына, коего могли отравить или задушить, ибо он являлся соперником для других приискателей Московского царства. Даже сейчас на склоне лет Марфа не обрела счастья. Она чувствует, что власть ускользает из ее рук. Все ее покинули, осталась одна невестка, которая притворяется покорной и не чает, когда можно будет вырваться из кельи старухи. Будь Марфа Ивановна чуточку поприветливей, Марья непременно подошла бы и обняла бы ее от души. Но старица пробуждалась от дремы, вскидывала на невестку злые старушечьи глаза и возобновляла поучения. Марья сжималась и заученно твердила:

– Да, матушка государыня… Воистину тако, государыня…

Старица Марфа не дозволила устроить девичник, но, к удивлению Марьи, сама велела позвать в монастырь Машку Милюкову, дабы она убрала невесту для свадьбы. Машка ворвалась как снежный вихрь, обдав келью принесенным с воли холодком. Обнимая подругу, она коснулась своими раскрасневшимися от мороза щеками бледного лика Марьи. Оглядывая ее осунувшиеся от строжайшего поста и мучительных поучений ланиты, она нетерпеливо спросила:

– Ну как? Выдюжила?

– Кажись… Не сглазь!

– Тьфу-тьфу! – сплюнула через левое плечо Милюкова и начала выкладывать последние дворцовые новости: – Всех невест отослали по домам. Княжна Волконская так убивалась, молила устроить ей дополнительное испытание. Насилу ее выдворили со светлого чердака. Дуньки толстопятой, которую великий государь прехитро предложил в супруги, более никто не видал. Наверное, когда Марфа Ивановна огрела ее посохом, она побежала босая до своего Мещовска. К свадьбе никаких приготовлений не делают. Святейший патриарх повелел венчаться без огласки. Боится повторения беды с Долгоруковой.