Поклонившись гробницам, Михаил Федорович направился в свои хоромы, где толпились стряпчие с царским платьем. Царя облачили в сорочку, вышитую руками невесты. Опоясали поясом, также сотканным княжной Долгоруковой в келье Вознесенского монастыря. Сорочку и пояс предварительно осмотрела старица Марфа и осталась довольной искусством невестки. Действительно, вышивка была безукоризненной. Поверх сорочки надели бархатный летний кафтан, а на кафтан первый, или большой, наряд, в котором государь венчался на царство. С того дня миновало десять лет, и парчовое облачение, пошитое для семнадцатилетнего отрока, жало в боках. На плечи возложили бармы, которые носили византийские цари. Двое стряпчих благоговейно поднесли шапку Мономаха. В руки царя вложили усыпанный алмазами посох Ивана Грозного. В этом одеянии Михаил Федорович вышел в Передние сени, где его уже ожидал весь свадебный чин.

Непростое дело загодя составить свадебный чин. Требовалось тщательно обдумать, кого и на какую службу определить. Свадебные чины считались четырех достоинств. Первый чин – посаженые отец с матерью. В отцово место был назначен царский дядя боярин Иван Никитич Юрьев, в материно место – царская тетка Ирина Никитична. Второй свадебный чин включал благовещенского протопопа и царского духовника отца Максима, который должен был совершить обряд венчания, а также поезжан, которые едут со свадебным поездом, – тысяцкого, дружку и поддружьев жениха, свечников и каравайников. Третий чин состоял из бояр сидячих, четвертый – дворецкого со своим чином у еды и питья.

В тысяцкие определили князя Ивана Борисовича Черкасского, самого знатного из боярин. Большим дружкой назначили князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского, а младшим дружкой – князя Дмитрия Михайловича Пожарского, коего государь почитал и любил за прямоту и верность. Ближних людей удивило назначение Пожарского, и они взроптали, что князь не вышел породой. Однако государь заупрямился и указал быть на свадьбе без мест и свою печать приложил, дабы после свадьбы никого свадебными чинами не поносить и в случные книги не записывать, кто кого в чину выше был, под страхом великой опалы и наказания. Тем не менее разгорелось несколько местнических споров. Постельничими к подклети были назначены отец невесты князь Владимир Долгоруков и боярин Федор Шереметев. Князь Долгоруков бил челом на Шереметева недружбою. Оказалось, что они давние недруги, но о том почти никто не ведал. Князь Дмитрий Трубецкой бил челом на князя Ивана Шуйского в отечестве. Неприязни между ними не было, но Трубецкой считал свой род выше. Впрочем, князь Трубецкой схоронил обиду и сейчас стоял среди поезжан. А вот князя Ивана Голицына, который бил челом в отечестве на князей Трубецкого и Шуйского, среди поезжан не было видно. Государь забеспокоился. Бог с ним, с упрямым стариком, но если о его своевольство узнает святейший патриарх Филарет Никитич, не миновать Голицыну ссылки.

Князь Пожарский преклонил колени перед посажеными отцом и матерью жениха:

– Благословите ехать по новобрачную невесту!

Иван Никитич и Арина Федоровна благословили князя и весь свадебный чин. Наступил черед царя. Понуждаемый требовательными взглядами ближних людей, он медленно подошел к дяде и тете и склонил перед ними голову. Они в один голос напутствовали племянника:

– Благослови Бог!

Получив благословение, поезжане чинно вышли из сеней. Выдался ясный солнечный день. Осень почти не чувствовалась. Лишь немногие деревья пожелтели. В тихом воздухе звучало протяжное мычание коров, которых держали в Кремле про государев обиход и доили вечером после выпаса на Боровицком холме. Коровье мычание тотчас заглушили громкие выкрики стольников, стряпчих и жильцов, стоявших вдоль дороги, по которой свадебный поезд двигался к Золотой палате.

Палата была украшена по случаю свадьбы. Пол сплошь покрывали турецкие и персидские ковры, длинные лавки были накрыты красным бархатом, на котором лежали парчовые подушки. С окон свисали тончайшие узорчатые камки. Каждый свободный от росписи вершок стен был украшен драгоценной тканью. Образы в палате находились на большом месте и по стенам на четырех сторонах, низанные застенки перед образами раскрыты. Михаил Федорович, согнувшись под тяжестью парчового наряда, с тоской поглядывал на широкую лавку у стены. К нему приблизился большой царицын дружка Михаил Шеин со словами, что государеву невесту уже провели через Постельное крыльцо в Грановитую палату. Посаженый отец отправился в Грановитую палату. Государь мысленно благословлял старинные свадебные обычаи, позволявшие тянуть время. Но как он ни оттягивал встречу с невестой, неизбежное наступило. Князь Данила Мезецкий, поклонившись царю до земли, молвил:

– Государь царь и великий князь Михайло Феодорович всея Руси! Время тебе идти к своему делу!

Царь сжался. Что скрывать, не хотел он этой свадьбы. Долго отказывался от венчания, вот и сейчас колебался. Он нерешительно спросил своего духовника:

– Э-э… отец протопоп… верно… того… пора… али нет еще?

– Давно пристало, государь! – ободрил его отец Максим.

Михаил Федорович покорился. Ближние люди, взяв его под руки, бережно повели царя в Грановитую палату. В палате было устроено чертожное место, на котором ни жива ни мертва сидела княжна Долгорукова. Ее облачили в наряд царицы, только вместо царского венца на голове красовался девичий венец. Многие из поезжан присутствовали на свадьбе Марины Мнишек и помнили, как русских гостей покоробила корона, возложенная на полячку. С головы до пят невеста была укутана в тончайший белый покров, на котором был вышит крест. Жениху и невесте полагалось сидеть на одной подушке. Михаил Федорович неловко сел подле княжны, а она отодвинулась к самому краю, боясь прикоснуться к жениху.

Протопоп Максим прочитал короткую молитву и окропил святой водой чертожное место. Пока поезжане и сидячие бояре чинно рассаживались по лавкам, жениха и невесту обмахивали двумя связками из сорока соболей. Младший дружка начал торг за косу – девичью красу. Князь Пожарский предлагал выкуп, родня невесты не соглашалась с ценой. Дружка набавлял, родня упрямилась. Подружки невесты пели, подзадоривая дружку быть щедрее:

Ой, мошоночка раздвигайся,

Ой, златой гривенкой вынимайся,

Ох, родне подавайся,

Ох, красным девицам много надобно,

Ой, шильце да на мыльце!

Наконец дружка сговорился с родней и передал им тугую мошну с выкупом, а подружкам невесты вручил ворох цветных лент. Князь Пожарский обратился к родителям невесты:

– Благословите косу чесать!

– Благослови Бог! – отвечали отец и мать.

Свахи приподняли белый покров. Начался важнейший обряд расчесывания косы. С головы княжны сняли девичий венец и отдали его на вечное сохранение матери невесты. Девичьей косе полагалось быть туго заплетенной, но княжна носила косу, заплетенную до половины в знак того, что девица уже просватана. Свахи распустили косу, спускавшуюся почти до пола. Длинные русые волосы закрыли княжну непроницаемой завесой. Большая сваха, супруга князя Черкасского, взяла старинную стрелу и разделила волосы надвое, бойко приговаривая: «Две косы заплетут, под венец поведут. Была одна – стало две, была девка – стала баба». Разделив волосы, она передала стрелу Ивану Никитичу Романову. На следующий день этой стрелой предстояло поднять невестин покров.

Младшая сваха, жена боярина Шеина, начала расчесывать густые пряди невесты, смачивая гребень попеременно то в чарке с медом, то в чарке с фряжским вином. Пока она бережно расчесывала волосы княжны, подружки невесты тихо напевали:

Ох ты, белая, кудрявая да березка,

Ты немножко ветвями да махала.

Ты немножечко у девушек да гуляла,

Ты немножко русу косыньку да чесала.

Расчесав волосы, свахи начали заплетать косы. Подружки невесты напевали:

Расчесали Марье косынку гребешками

Да довольно тебе, да свет-Марьюшка,

Ой, люли-люли, свет-Володимировна,

Да довольно тебе да все в девках сидеть.

Когда волосы были уложены в две косы, наступил черед свахи с кикой – Арины Аврамьевны Михалковой, жены боярина постельничего. Она стояла наготове с бабьим убором в руках. Чело кики было сделано из тонкого золотого листа с чеканными травами. Лист был подбит бархатом, снизу пристегнута поднизь из золотой бахромы, а по бокам ниспадали рясны – нити из отборных жемчужин, достигавшие плеч невесты. Михалкова водрузила высокую кику на голову невесты, поправила подзатыльник кики из соболиного меха и отступила назад, любуясь драгоценным убором. Обряд был завершен. Отныне только мужу дозволялось видеть волосы жены, а если бы ей случилось по какой-то причине снять при посторонних головной убор, то есть опростоволоситься, то это сочли бы великим позором.

Свахи опустили белый покров с крестом. Дружка низко поклонился родителям невесты:

– Благословите к венцу!

Отец и мать невесты подступили к новобрачным, держа перед собой образа в чеканных окладах, изукрашенных жемчугом и драгоценными камнями. Благословив молодых образом, князь Долгоруков взял руку дочери и вложил ее в руку царя. Михаил Федорович почувствовал в своей ладони ледяную ладонь невесты. Князь Долгоруков взрыдал:

– Бери, государь, дщерь нашу… береги ее… люби…

Слезы помешали ему закончить речь. Поезжане выстроились в ряд, к ним присоединились свахи и подружки невесты. Отец и мать невесты, а также сидячие бояре остались ждать в палате. Царь шел к выходу, держа холодную ладонь княжны. Невесте полагалось плакать и причитать. «Наплачешься за столбом, коли не наплачешься за столом», – гласила пословица. Но княжна шла молча, и только бабы-вытницы сопровождали ее тихими причитаниями:

Отдают тебя во чужи люди.

Ой, будь, Марьюшка, да покорная,

Ублажай свекра ты,

Повожай свекровушку!

Едва новобрачные показались на Красном крыльце, на колокольне ударили во все колокола. Спускаясь по ступеням, царь с грустью подумал, что не ту Марью он мечтал вести под венец. За государем несли золотое яблоко и царский посох. Каждому из свадебного чина нашлось важное дело. Зголовейцо государево несли к церкви князь Андрей Хованской да дьяк Иван Грамотин. С вином к венчанью шел боярин Василий Морозов, с соболями – князь Андрей Сицкой и дьяки Иван Болотников да Андрей Вареев.