Иван и Александр Желябужские нисколько не походили друг на друга, будто не были родными братьями. «Вестимо! – перемигивались соседи. – Думный дьяк дневал и ночевал на службе, вот и вышли сыновья не в отца, а в проезжего молодца». Злые языки возводили напраслину. Федора была верной супругой, но так уж Господь устроил, что все ее сыновья различались обликом и нравом. Покойный Федор был приземист и кряжист, как столетний дуб. Средний – Иван невысок и сухопар. Младший – Александр выше братьев на полголовы, в плечах широк, станом тонок. Федор при жизни слыл молчуном, Иван изводил всех поучениями, а Александр любил песни и веселые прибаутки. Федор Желябужский знал пристрастия младших братьев. Собираясь с посольством к крымскому хану, он составил духовную грамоту и завещал Ивану драгоценные индийские шахматы, а младшему Александру – кинжал дамасской стали, подарок персидского шаха Аббаса.

Иван, унаследовавший шахматы, наружность имел постную, словно угодник на потемневшей от времени иконе, но при сем был весьма искушен в земных заботах. В своей вотчине завел строгие порядки и с мужиков взыскивал неукоснительно. Александр, любимец матери, щеголял в тонкого сукна однорядках, к которым пристегивал шитый цветными нитями стоячий ворот, и опоясывался кованым серебряным поясом, на который нацепил кинжал в драгоценных ножнах, усыпанных бирюзой. Был он скор на расправу, но отходчив. Его мужики быстро смекнули, что дворянский сын сгоряча заедет в ухо, но на правеж под батоги не поставит. Почуяв слабину, крестьяне неисправно вносили оброк, отговариваясь недородом и неурожаем. Александр смеялся над собой: «У меня в имении один конь гнед, а шерсти на нем нет, передом сечет, а задом волочет. Восемь амбаров без задних стен, а в одном амбаре восемь полтей тараканьих да восемь стягов комарьих». Заслышав это, старший брат кривился и выговаривал младшему: «Алексашка, нашел чем хвалиться! Поместье у тебя невелико, но и не мало. Сотня душ – это сотня хребтов. Ежели их умеючи пошевелить плетью, будешь кататься аки сыр в масле».

Но поучения старшего брата пропадали втуне. Александр расстроил поместье и потихоньку от брата чувствительно пощипывал матерную задницу. Федора души не чаяла в младшем и покорно оплачивала его долги из задницы – вдовьей доли наследства, оставшегося после думного дьяка. Младший сын знавался с кабацкими ярыжками и проигрывал им деньги в зернь. Старушка даже рада была, что младший едет с ними в ссылку. По крайней мере будет на глазах.

Александр был холост, Иван – женат и ехал в ссылку вместе с женой. По-старинному жена дяди величалась вуйкой, а сама Марья приходилась дяде сестриной. Так ее всегда называл старший дядя Федор. Но младшие братья говорили проще – племянница. Марья тоже обращалась к жене брата по-простому – тетка. Хотя какой она была теткой! Возрастом чуть старше Марьи. Впрочем, из тетки-сверстницы не вышло закадычной подружки. На ее глупеньком размалеванном личике были написаны испуг и недоумение. Совсем недавно она хвалилась неслыханным счастьем иметь среди близкой родни невесту великого государя, как вдруг ей велели сопровождать опальную государыню в страшную сибирскую землю. Тетка дичилась Марьи и поглядывала на нее исподлобья. Слезы из ее накрашенных сурьмою глаз текли черными потоками по густо намазанным румянами щекам. Потом она часами прихорашивалась, изводя уйму притираний, и все это для того, чтобы опять зарыдать по пустячному поводу.

Сухой начетчик Иван превращался в ласкового теленка, когда заговаривал о своей любезной супруге. Он не находил слов, восхваляя ее истинные и мнимые достоинства.

– Полотен и холстов у нее на домашний обиход наделано, ино окрашено на летники, кафтаны и сарафаны. Рубашки красные, мужские и женские, и порты велит при себе кроить, а всякие остатки и обрезки камчатые и тафтяные, и пух, и оторочки, и новые, и ветхое – все у ней прибрано в мешочки, а остатки связаны и упрятаны. Как чего поделать ветхое или для нового не достало, все есть в запасе и на торгу не ищешь втридорога.

Александр был иного мнения об ятровке. Когда старший брат ругал его за расточительство, он в ответ показывал на множество тюков, которые вез Иван Желябужский:

– Меня бранишь, а сам сколько истряс на бабьи телогреи? Копи, брат, копи. Складывай по грошику в кубышку. Аще что муж припасет, то жена пронырством изнурит. В четырех сундуках не умещается платье.

– Не во всех сундуках платье, – возражал Иван. – Везу с собой книги.

Иван слыл в семье книжником. Читал божественное, но были в его сундуках также книги мирские: переводные греческие хронографы и занятные вертограды. Собираясь в дальний путь, он прихватил «Русский дорожник» и новгородскую повесть «О человецах, незнаемых в восточной стране». Марье нравилось слушать его рассуждения о неведомых странах, но сам дядя навевал тоску длинными поучениями.

Опальным полагалось ехать в ссылку на навозных телегах, запряженных плохонькими лошадьми. Положим, худых крестьянских лошадей стрелецкий пятидесятник приказывал менять в ямских дворах на крепких и резвых коней. Но отменить унизительный обычай везти опальных на телегах было не в его силах. Братьев Желябужских бесило такое бесчестие. Они готовы были ехать дальше Сибири, но на конях, как подобает дворянам, а не на навозных телегах, как смерды. Александр быстро нашел общий язык с полусотником. Они балагурили всю дорогу. Пользуясь приятельскими отношениями, Александр выпрашивал коня и молодецки гарцевал на нем. Иван трясся на телеге рядом с женой и кусал губы от досады.

На каждой остановке толпы людишек сбегались поглазеть на опальную государыню. Они окружали телеги, назойливо лезли вперед, не обращая внимания на стрельцов, отгонявших их прикладами пищалей. Стояли недвижимо, как пни, или толкали друг дружку, шепчась, что на почерневшей соломе сидит сама государева невеста. Их жалость сильно досаждала Марье. Счастье, что зеваки принимали за царицу зареванную жену Желябужского. Немало было и тех, кто откровенно радовался беде знатных людей. Они смеялись и нахально тыкали перстом в опальных, отпуская похабные шутки насчет порченой невесты.

День за днем тянулась дорога к месту ссылки. Проехали Кострому, сделав остановку в Ипатьевском монастыре, где Михаил Федорович получил благословение на царство. В Костроме не знали, как встречать опальную невесту. В Ипатьевском бухнули в колокола, как при приезде государыни, а костромской воевода держался надменно и дерзко величал Марью дворянкой Хлоповой.

Похожая история повторилась на Каме во владениях именитых людей Строгановых. Сей чин – именитые люди и право писаться во всех царских грамотах с «вичем», то есть по отчеству – был пожалован Строгановым совсем недавно, при Василии Шуйском, за то, что они пожертвовали большие деньги на войну с поляками, немцами и русскими изменниками. Во всем Московском государстве не было иных именитых людей, кроме Строгановых, равно как и не было тех, кто мог сравниться с ними по богатству. Именитые люди возводили свой род к мученику Спиридону, коего ордынский хан велел привязать к столбу и тело его исстрогать. Якобы от этого исстроганного мученика за святую веру и пошло имя Строгановы. Подъезжая к строгановским владениям, братья Желябужские потешались над купчишками, вздумавшими равнять себя со столбовыми дворянами. На самом деле Строгановы были подлого происхождения, из поморских мужиков. Один из них – Аника разбогател при Иване Грозном, получив от царских щедрот немереные версты землицы по Каме и Чусовой и разрешение, где в тех местах рассол найдет, ставить варницы и соль варить.

Но когда ссыльные дворяне въехали в царство Строгановых, они невольно прикусили языки. Подлинно, в этих глухих местах было свое государство в государстве. Кроме деревень и сел, лавок и амбаров, Строгановы держали собственное войско и укрепленный город, чем не могли похвастать даже знатнейшие из бояр, потомки великих и удельных князей. Двор Строгановых, похожий на царские палаты с башнями, увенчанными коронами, раскинулся в Орле-городке среди большого посада. Были там и деревянные церкви, гораздо построенные. Город окружала деревянная стена, которая в самом опасном приступном месте, ближе к соляным варницам, была выложена камнем. Стены ощерились пушками, а при них находились пушкари, пищальники и воротники. Никто из Строгановых не захотел повидаться с опальными, что дало бабушке Федоре повод горько посетовать, что всего месяц назад именитые купчишки не знали бы, как угодить государыне. Братья Желябужские подавленно молчали, бросая косые взгляды на крепость Строгановых, когда ссыльных перевозили на левый берег Камы.

Гораздо теплее их встретили в Соли Камской. Город, стоявший на холме у впадения речки Усолки в Каму, ограждали стены с четырьмя глухими и пятью воротными башнями, потайным выходом в лес и тайником к Усолке. Внутри крепости возвышалась рубленая церковь Михаила Архангела, колокольня и осадные дворы. За крепостью в посаде располагались воеводский двор, казенные строения, деревянный Троицкий собор, четыре клетские шатровые церкви и жилые дома соликамцев. Соль Камская бурлила жизнью. Все спешили по делам, никто не сидел праздно. Вдоль Усолки выстроились тридцать варниц, из которых валили клубы черного дыма. И такой же дым валил из труб бесчисленных кузниц, где ковали железо для соляных промыслов.

Дядя Иван, который ежевечерне записывал разные любопытные сведения в дорожник, вознамерился осмотреть одну из варниц по Усолке. Александр от нечего делать пошел с братом, уговорив пятидесятника составить им компанию. Марья потребовала, чтобы ее тоже взяли. Пятидесятник удивился желанию девицы осмотреть варницы, но препятствовать не стал. Как оказалось, большинство варниц принадлежало все тем же именитым людям Строгановым. Братья Желябужские уже не осмеливались куражиться над купчишками. Иван смиренно попросил строгановского приказчика показать проезжим людям, как варят соль. Приказчик снисходительно хмыкнул:

– Вам-то, дворянам, какое до сего дело? Токмо тайны здесь нет. Покажу, коли любопытствуете.