Я глажу живот Джека, и он постанывает, но явно не от удовольствия. Он удерживает мою руку.

— Детка, поверить не могу, что я это говорю — но не сегодня. Я так волнуюсь за Уильяма… Прости. Ты не обидишься?

Я держу ладонь на его животе и легонько нажимаю, пытаясь обнаружить хоть одну складочку.

— Конечно.

Я испытываю облегчение — но всего лишь на миг.

После трех месяцев сексуального воздержания муж отклоняет мои заигрывания? После того как он три месяца мастурбировал в душе, думая, что я не замечаю? И теперь Джек отталкивает мою руку? Впервые за два года, что мы вместе, Джек отказался от секса. С самого начала секс был одним из важнейших факторов наших отношений — той осью, на которой держалось все. Это не значит, что наша любовь менее глубока, чем у людей, для которых физическое влечение не столь важно. Абеляр и Элоиза не довольствовались платонической любовью, совместным чтением Библии и сочинением стихов. Наоборот. Они подарили друг другу свое целомудрие, отказались от всякого покровительства, рисковали подпасть под отлучение, принесли в жертву свои детородные органы — ну, во всяком случае, детородные органы Абеляра. У нас с Джеком то же самое. За исключением целомудрия. И детородных органов. И отлучения. Хотя, если Уильям действительно станет ортодоксальным иудеем, он сможет убедить своих собратьев из Кроун-Хайтс, что нас нужно проклясть в синагоге как людей, разрушивших его жизнь.

Такая одержимость сексом у нас с Джеком, несомненно, связана с тем, что Каролина отказывалась заниматься с ним любовью. Еще до рождения Уильяма она держала мужа на расстоянии вытянутой руки, не подпуская его к своему стройному золотистому телу, которое столь возбуждало иудейское либидо Джека. Они поженились за два года до рождения Уильяма, а до того еще два года жили вместе, и за все это время так редко занимались любовью, что Джек, по его заверениям, мог пересчитать эти инциденты по пальцам. После рождения сына, впрочем, он не помнил ни одного — потому что их просто не было. Они ни разу не занимались сексом с тех пор, как Каролина забеременела.

Джек сказал, что Каролина презирала секс — и презирала мужа, когда он об этом просил. Она утверждала, что во время секса Джек выглядит жалко. Когда я спросила, отчего Каролина отказывалась заниматься любовью, Джек объяснил, что после родов она измучилась, была утомлена работой и заботами об Уильяме. А до родов? Джек сказал, что Каролина любила его, но почему-то тело Джека вызывало у нее отвращение. Однажды Каролина призналась, что это из-за его небольшого роста. Он напоминал ей белку, которая копошится рядом с ней.

Когда Джек впервые это рассказал — давно, мы только начали встречаться, в те дни я настойчиво расспрашивала его в надежде узнать как можно больше деталей личной жизни, стать хранителем самых интимных секретов и заодно найти оправдание нашей измене, — я вылизала его тело, начиная от лодыжек и заканчивая теменем. Потом обняла его и шепнула, что он самый красивый мужчина на свете, сильный, могучий и такой сексуальный, что я возбуждаюсь, стоит мне увидеть его имя на бланке фирмы. Лишь потом, когда мы, потные и измученные, лежали на постели, сбросив подушки и одеяла на пол, я спросила, отчего он вообще женился на Каролине — женщине, которая никогда его не хотела.

Он ненадолго задумался и пожал плечами:

— Мы любили друг друга.

И сейчас я лежу рядом с ним, положив руку ему на живот, в паре дюймов от пениса. Мне страшно уподобиться Каролине, холодной и равнодушной, которую не волнует муж и не интересует секс, некогда значивший столь много. А главное, я боюсь, что эта женщина, проявлявшая так мало интереса к Джеку, теперь отбила у него всякое влечение ко мне.

— Джек…

— Что?

— Обещаю, что больше не буду ходить с Уильямом под дождем.

— Спасибо.

— Обещаю, что буду вызывать машину. И не забывать зонтик.

— Спасибо.

— Я куплю одинаковые шапочки и дождевики. Знаешь, маленькие, которые можно свернуть и убрать в сумочку. Мы с Уильямом будем надевать их, если нам покажется, что собирается дождь.

Джек слабо улыбается.

— Может быть, купить и тебе? По-моему, ты будешь потрясающе выглядеть в полиэтиленовой шапочке.

— Конечно, Эм. Купи мне такую шапочку.

Я ласково целую его. А потом говорю:

— Я исправлюсь, Джек. Обещаю.

— Знаю, — отвечает он и заключает меня в объятия.

Глава 12

По выходным, когда Уильям у нас, Джек не занимается делами. Он с маниакальной старательностью планирует конференции, слушания и снятия показаний, чтобы освободиться к пяти часам вечера в пятницу и забрать Уильяма. Но сегодня, в тот самый час, когда он должен стоять в коридоре своей старой квартиры на Пятой авеню и дожидаться, пока Уильям соберет все, что ему нужно, в рюкзак со стегозаврами, Джек почему-то оказался в Международном аэропорту в Хьюстоне.

— Не понимаю, — говорю я. — Ты в Техасе? Как ты вообще туда попал?

— Нелетная погода. Мы сели в Денвере. Вылеты отменили до завтрашнего утра. Тебе придется забрать Уилла.

Я еду в такси через парк, намереваясь пойти в кино с Саймоном и Минди. Они потребовали, чтобы я присутствовала за ужином, но ужин предполагает разговор, а челюсти у меня сжаты так крепко, что говорить нелегко. И потом, неподалеку от витрины с сырами две беременные женщины сравнивали пупки, так что, разумеется, я расплакалась. Мне хочется уйти в тень.

— То есть как — забрать Уильяма? Мне не дозволяется его забирать. Меня не желают видеть в ее квартире. Даже на лестнице дома, где она живет. Даже на Пятой авеню.

— Тебе не придется заходить. Просто скажи консьержу, что ты пришла за Уильямом, и Каролина его выпустит.

— Нет. Она ненормальная. Она считает меня жестокой стервой, из-за которой Уильям получил респираторную инфекцию. Помнишь?

— Ты ее даже не увидишь. И потом, я оставил ей сообщение.

— Как будто это поможет. Попроси Соню привезти Уильяма.

— Я полдня пытался связаться с Соней и Каролиной. Тебе придется его забрать, Эмилия.

— Ты оставил сообщение на автоответчике?

— Разумеется. Но она не перезвонила.

— Но я еду в кино.

Джек молчит. Я предпринимаю еще одну попытку спастись:

— Может быть, я сама позвоню Соне или Каролине? Не сомневаюсь, что смогу дозвониться.

— Эм, я застрял в долбаном Хьюстоне! Доберусь домой, как только сумею! Утром. К десяти. Самое крайнее в полдень. Можешь оказать мне услугу? Пожалуйста, забери Уильяма и привези домой. Дай ему посмотреть фильм, если хочешь. Возьми напрокат «Микрокосмос».

— Уильяму не разрешают смотреть телевизор. Телевизор вызывает у детей синдром дефицита внимания и пробуждает склонность к насилию.

— Эмилия, пожалуйста.

Джек, впервые после смерти Изабель, готов разозлиться. Я наконец переполнила чашу его терпения.

— Прости. — Я иду на попятный. — Конечно, заберу.

— Ради Бога, не опоздай.

В его словах я слышу эхо голоса Каролины.

— Уже еду.

— Я тебя люблю, Эм.

— Планы поменялись, — говорю я таксисту. — Поворачивайте. На Ист-Сайд. Угол Пятой и Восемьдесят второй.

Только попрощавшись с Джеком, осознаю, что это такое — провести без него вечер и утро. Как я выдержу целое утро с Уильямом? И целую ночь в одиночестве? Я и так принимаю по две таблетки, прежде чем лечь — боюсь, это или слишком много, или, наоборот, недостаточно. Я не хочу проснуться посреди ночи или, что еще хуже, в предрассветных сумерках. На рассвете умерла Изабель. Нет, не так. На рассвете я поняла, что Изабель умерла.

Я смотрю в окно на темные деревья в парке и вспоминаю ту единственную ночь, когда мы были настоящей семьей. Привезя ребенка домой из клиники, мы решили лечь пораньше. Я принимала душ, пока Джек укачивал Изабель. Стояла под горячей водой, а грудь у меня начала набухать. Соски болели, на боках — синяки. Когда я вышла из душа, груди сделались просто огромными — круглыми и тяжелыми, точно шары для боулинга, обтянутые тонкой кожей. Соски вытянулись и стали длиной с палец.

— У меня сейчас пойдет молоко, — крикнула я Джеку. — Мне больно!

Я надела белую ночную рубашку со специальными прорезями, подарок Элисон, и отправилась в детскую. Изабель сосала мизинец Джека. Муж улыбнулся мне. Морщинки вокруг глаз словно лучики, а губы он сложил точь-в-точь как ребенок.

— И слава Богу, потому что она голодная, — сказал он. — Дочка хочет маму, прямо сейчас.

Повинуясь наставлениям Фелиции, в клинике мы не позволили давать Изабель бутылочку. Пищу она получила только из моей груди. Чистое, золотистое молозиво.

Я забрала девочку у Джека и отнесла в спальню. Сняла ночнушку, легла и устроила Изабель так, как было нарисовано в пособии, которое дала мне Фелиция. Я приготовилась к такому же простому и легкому кормлению, как в клинике. Мы были просто идеальной парой — Изабель и я. Все прошло настолько легко и естественно, что Фелиция сфотографировала нас для своего альбома. Теперь Изабель ткнулась губами в торчащий сосок, тщетно попыталась уместить его во рту и заплакала. В течение трех часов я переносила ее от одной груди к другой, листая «Пособие по грудному вскармливанию» и «Справочник кормящей матери», сцеживала молоко, оставляла слезные послания на автоответчике Фелиции, принимала горячий душ и прикладывала к груди компресс со льдом. Изабель продолжала сражаться с набухшими полушариями, которые некогда были для нее источником пищи, а теперь лишь причиняли мучения. Груди стали упругими и жесткими, не обнять и прижаться, не присосаться и поесть. В одиннадцать часов я плакала громче ребенка, в час ночи Джек позвонил консультанту по кормлению, предложив тысячу долларов за немедленный визит. Медсестра пообещала приехать рано утром и порекомендовала принять горячую ванну.