Уже стоя практически на пороге комнаты, он остановился, услышав голос лакея:

– Сэр Бернс, мистер Джон Бернс прислал телеграмму…

Арнольд выпустил дверную ручку и сделал шаг обратно. В этот момент из будуара через едва приоткрывшуюся дверь выскользнула женщина в темной накидке и быстрым шагом двинулась в противоположный конец коридора.

– У матери были гости? – недоуменно обернулся ей вслед Арнольд. – Мисс?..

Женщина, не оборачиваясь, ускорила шаг и скрылась в глубине замка. Только заметным опьянением можно было объяснить тот факт, что Арнольд почти не среагировал на ее появление. Кинувшийся было вслед неизвестной лакей вернулся к молодому хозяину, уже исследовавшему голубой будуар, через несколько минут, виновато разводя руками.

– Она словно испарилась, сэр… а леди Дженнифер не принимала никого, это точно. Она с обеда лежит в постели…

– Похоже, после смерти отца в замке завелись привидения, – пробормотал юноша и взмахом руки отпустил лакея, продолжая внимательно разглядывать зиявшее пустотой отверстие в задней стенке большого венецианского зеркала, стоявшего сейчас перпендикулярно своему обычному положению. На полу россыпью лежали письма, как видно, раньше перевязанные тонкой черной лентой, валявшейся рядом. Среди них явно что-то искали, но, похоже, не нашли.

– Кажется, я ее спугнул, – сделал вывод Арнольд, опускаясь на колени возле рассыпанных писем.

Знакомый округлый почерк на толстых конвертах с итальянскими марками. Одно, второе… десятое…

– Какой же я идиот! Как я мог поверить, что, уехав, она меня тут же забыла, что не написала ни строчки… как я мог… Воистину, когда господь желает нас наказать, он лишает разума.

Он перебирал конверты в поисках самого первого письма с континента, не решаясь вскрыть и прочитать лежавшее сверху… и вдруг…

– А это что?! – недоуменно спросил сам себя юноша. – Это не ее почерк. Но… я его тоже знаю! Может быть, «привидение» искало именно это? Но зачем?.. – Он нервно развернул лист бумаги, пробежал глазами несколько коротких строк, потом, покопавшись в груде рассыпанных конвертов, нашел еще парочку надписанных той же рукой и озадаченно проглядел содержимое. – Ну надо же, кто бы мог подумать, что… Нужно в этом непременно разобраться. Но потом. Потом. Я поговорю с ними обоими потом. Бланш… – С нежностью он провел пальцами по одному из пухлых нераспечатанных конвертов. – Я найду тебя, и ты простишь… Я знаю, что ты еще любишь… и вернешься. Иначе как жить…

Резко надорвав конверт, Арнольд вытащил первое письмо четырехлетней давности и погрузился в чтение.

* * *

«Интересно, что дядюшка делает здесь в августе, когда никакой необходимости в присутствии попечителя нет?» – озадачился Арнольд.

На аллеях запущенного сада, как и в длинных и темных коридорах пансиона Святой Маргерит, было пустынно: ученицы и учительницы разъехались на каникулы, казалось, большое каменное здание вымерло.

Высокие сводчатые потолки гулким эхом отражали шаги юноши, и тот чувствовал себя весьма неуютно. А вдруг дяди здесь не окажется? И где его искать? И спросить-то не у кого…

Однако дядя нашелся там, где и ожидалось, – в собственном кабинете. С тех пор как Арнольд был здесь в последний раз, книг на полках словно бы уменьшилось, а вот всевозможных шкатулок, статуэток и прочих безделушек, загромождавших стол, шкаф и каминную полку, заметно прибавилось. Бронзовые Будды чередовались с фарфоровыми фигурками гончих, а тяжелые мраморные и палисандровые шкатулки соседствовали с золотыми часами, украшенными роскошными инкрустациями из драгоценных камней. Тяжелая дубовая мебель резко контрастировала с пышным ковром на полу, которого юноша тоже не припоминал, а в воздухе витал ароматный дым дорогой сигары. На столе перед Джоном Бернсом, переливаясь отражениями огоньков свечей, стояла пузатая бутылка односолодового виски, и он же, очевидно, плескался в бокале рядом. «Однако на широкую ногу живет дядюшка», – мелькнуло в голове изумившегося Арнольда.

– Дядя Джон, с каких это пор вы пьете в одиночку?

Тот оторвал не слишком трезвый взгляд от календаря скачек, который изучал с пристальным вниманием, и при виде юноши расплылся в широчайшей улыбке.

– Дорогой племянничек, какими судьбами в наш забытый край? Садись, садись, – поднявшись, засуетился дядюшка, отодвигая стул, доставая для Арнольда второй бокал из стоящего рядом шкафа и наполняя его доверху виски.

– Да вот, проезжал мимо, – слукавил юноша, усаживаясь на предложенный стул и беря бокал в руку. – И подумал: сто лет тебя не видел, у нас ты не показываешься, в Эдинбурге не застать – вдруг ты здесь? Так и оказалось. Кстати, а почему?

Дядя только улыбнулся:

– Да все как обычно, проигрался в пух и прах, прячусь от кредиторов до момента, когда смогу расплатиться. Хорошо, хоть от Джеймса больше не надо скрываться, пусть земля ему будет пухом. – И он подмигнул Арнольду, торжественно приподняв бокал.

Тот лишь в этот миг понял, насколько сильно пьян его дядя, и в свою очередь глотнул виски, собираясь с духом, чтобы завести речь об интересующем его деле. Дядюшка меж тем продолжал:

– Твой покойный отец, говоря между нами, был изрядный сквалыга, во-первых, а во-вторых, фанатично пекся о фамильной чести. Узнай он про мой очередной проигрыш Скетлу и Ансборо, его удар хватил бы от ярости. Ну что ж, одной головной болью, однако, меньше. А ты, Арнольд, раз уж так кстати появился, – вдруг оживился старший Бернс и подлил виски в уже опустевшие бокалы, – не ссудишь ли пару сотен фунтов? А то, хочешь, поехали вместе в Донкастер в сентябре… закрытие сезона, знаешь ли.

Арнольд, стараясь сохранить трезвость рассудка, больше делал вид, что пьет, пытаясь придумать, как вклиниться в речь дядюшки и незаметно перевести разговор на пансионерок, но пока ничего не получалось. Джон Бернс оседлал своего любимого конька; сбить его с темы скачек, ипподромов и шансов на выигрыш всегда было нелегко, а теперь он вообще болтал за двоих, очевидно, стосковавшись по обществу.

И вот, с трудом поймав паузу, когда дядя взялся обрезать и раскуривать новую сигару, Арнольд, не найдя ничего лучшего, спросил в лоб:

– Дядя, а ваши выпускницы… бывает такое, что они обращаются в пансион за рекомендациями? Или, может быть, им изначально предлагается помощь – тем, кто нуждается в работе?

Джон Бернс озадаченно уставился на племянника, словно с ним заговорила ожившая статуэтка Будды. Помотав головой, проверяя, не ослышался ли он, дядя ответил:

– Всякое бывает, конечно, а откуда вдруг такой странный интерес? Для того чтобы предложить работу одной из них, тебе придется не только жениться и родить ребенка, но к тому же дать дитю изрядно подрасти. – И он от души расхохотался, очевидно, представив себе описанную картину.

Однако Арнольд не дал сбить себя с толку. Не желая обсуждать с не посвященным в перипетии несостоявшейся свадьбы дядей своих предполагаемых детей, юноша подробно выспросил у попечителя пансиона все, что касалось интересовавшей Арнольда темы. Правда, результат оказался неутешительным: никаких сведений о Бланш после того, как четыре года назад она покинула учебное заведение, в пансионе не имелось.

Оставив окончательно опьяневшего к тому моменту родственника в кабинете вместе с выписанным чеком на три сотни фунтов, Арнольд отыскал единственную, кроме дяди, обитательницу большого здания – учительницу рукоделия, не уехавшую на лето. Щуплая немолодая вдова миссис Бэрристер, разговаривать с которой юноше оказалось почему-то не в пример проще, чем с родственником, не только вспомнила всех подружек мисс Вернелли, но и помогла Арнольду отыскать в главной книге пансиона адреса девушек – правда, четырехлетней давности, – тех, к кому Бланш могла бы обратиться за помощью. Ниточка, конечно, была тонкая и ненадежная, но все же лучше, чем ничего.

Искренне поблагодарив пожилую даму, молодой Бернс быстрым шагом сбежал по широким ступеням крыльца и поспешно покинул слишком памятное ему место.

Глава 6

Короткий ноябрьский день близился к концу. Запланированные занятия с Агатой Бланш уже окончила, но отпускать девочку не спешила.

– Un chaton blanc est assis près de la che-minée,[4] – произнесла она, глядя на ленивые язычки пламени. Взгляд ее скользнул чуть левее, к большим напольным часам. Без четверти пять, надо занять непоседу еще хотя бы на десять минут. – Написала?

– А? Да, конечно… – рассеянно ответила девочка. Она отложила перо и вглядывалась в ноябрьские сумерки за окном.

«Караулит мальчишку-разносчика от булочника. Конечно, в ее возрасте свежая сдоба не сильно вредит фигуре, но пора уже немного ограничивать ее в сладостях».

– Покажи.

Бланш заглянула через плечо ученицы и еле-еле сдержала улыбку. В середине страницы было написано лишь одно слово – «chaton». А снизу пририсован огромный кот: Агата как раз закончила штриховать мохнатый хвост.

– Час рисования еще не настал, – откомментировала выходку Бланш.

– Зато час чистописания уже заканчивается. А от французского у меня уже мысли испортились, – быстро ответила девочка, украшая кота кокетливым бантиком на шее. – Представляете, я начинаю думать на этом языке!

– Скажу тебе по секрету, – Бланш присела рядом, взяла другое перо и «поставила» перед котом огромную миску молока, – именно этого я и добиваюсь.

– А я думала, вы хотите меня измучить, – засмеялась Агата и постаралась потихоньку улизнуть, но Бланш требовательно хлопнула ладонью по столу:

– Допиши предложение.

Агата демонстративно вздохнула, и немного ниже нарисованного кота появилась строка:

– Un chaton est couché sur le coussin.[5]

– Какая подушка, почему лежит? – оторопела Бланш.

– Он согрелся перед камином, напился молока и пошел спать, – бойко объяснила Агата и сползла со стула.

Бланш не сомневалась, что на вопрос, почему кот на рисунке огромный и черный, девочка ответит, что он вырос и испачкался в саже. И ругать ее за желание все переиначить бессмысленно. Шустрому ребенку, выполняя однотипные задания, очень трудно усидеть на одном месте. А учитывая, что до Бланш образованием Агаты почти никто не занимался, можно было отметить, что ученица старается как может и делает огромные успехи.