– С отличием, паршивец он этакий! Не зря, стало быть, я его порола, как сидорову козу!

Подруги одобрительно шептались, ели меня глазами и, не скрываясь, завидовали матери.

Кроме братьев Григоровых, заглянула на огонёк и их сестра Зиночка, успевшая после родов заметно раздобреть. Она обзавелась семьёй, и теперь жила отдельно. Я мысленно представил её своей женой, и совершенно не одобрил своего выбора.

К полуночи я так устал, что мгновенно уснул на своей старой подружке – кровати. А наутро, ещё не успев разомкнуть глаз, почувствовал дразнящие запахи материнской стряпни.

Праздник продолжался. Всё повторилось по вчерашнему сценарию, но на этот раз за столом восседала элита старшего поколения. В полном комплекте явилась семья моей сестры Марии. Александр, её муж, по-солдатски крепко стиснул меня в объятьях, троекратно расцеловал и шутливо спросил:

– Надеюсь, господин лейтенант, вы позволите старому вояке осушить в вашу честь пару-тройку бокалов?

– Не возражаю, – ответил я ему в тон, и мы рассмеялись.

Племянница Люська заметно подросла и пополнела. Смущаясь, она протянула мне букетик цветов и застенчиво поздравила.

Чуть позже за порогом раздались заливистые переборы гармони, и в дом, приплясывая, вошла чета Пугаевых – Мария Олимпиевна и Иван Алексеевич. Окая, он пожелал через двадцать лет увидеть меня генералом, а его жена, великолепная и непревзойдённая стряпуха, выложила на стол собственного приготовления кастрюлю знаменитых уральских пельмешек необыкновенной вкуснятины. Ну как же без них на таком торжестве!

Но самым убийственным сюрпризом для меня оказался визит Светкиных родителей. Её отец, Егор Петрович, сухонький и жилистый мужичок среднего роста, был человек партийный и избегал шумных компаний. Никогда и нигде я не видел его не то, чтобы пьяным, но и навеселе, или оказавшемся бы замешанным в каком-то скандальном деле. Как всякий худой, он обожал поесть всласть, а на десерт предпочитал яблоки, уверяя всех, что они – источник долголетия. Прав он был или нет, но только прожил Егор до глубокой старости и расстался с этим миром на девяносто пятом году жизни.

Его жена Фаина Дмитриевна по комплекции была совершеннейшим антиподом супруга. Ниже среднего роста, с тяжёлой грудью и вполне упитанная женщина, она производила впечатление дамы довольной и обеспеченной. На круглом её лице, как визитная карточка, всегда присутствовала милая улыбка, но однако подозрительный взгляд и вкрадчивость движений настораживал и отпугивал окружающих. Она очень смахивала на сотрудника НКВД, хотя на деле работала поваром в заводской столовой.

Пожелание Егора Петровича сделать мне хорошую карьеру слегка удивило. Дело в том, что слово это из уст партийца было, по сути, кощунственным. Склонность к карьеризму, упомянутая, не дай Бог, в характеристике, считалась самым тяжким грехом и загодя ставила крест на продвижение по службе. Странно, очень странно слышать о моей карьере от закоренелого большевика.

Однако праздник удался. Как всегда, много пили и ели, хором пели старинные романсы и современные песни, плясали под лихие переливы звонкой гармони. Весь в поту, Иван Алексеевич, натянув тальянку на голову, задорно притопывал в такт музыке и охмелевшим голосом выводил одну частушку озорнее другой:

– Ах, милка моя, милка ласковая. Все кальсоны порвала – хрен вытаскивала, – под хохот гостей выложил он очередной перл из своего нескончаемого репертуара и, обессиленный, упал на стул. Ему тут же предложили стопку, и он, озоруя, ухватил её зубами за край, и, не переставая играть, опрокинул в рот под одобряющие возгласы окружающих.

От отбивающих дробь женских каблуков резонировали стёкла, а в коридоре у двери кучковались детишки. Мать, как всегда, уделила внимание и им, угостив пригоршней конфет, выуженных из широкой стеклянной вазы.

Веселью, однако, пришёл конец, и я, как образцовый сын, целый месяц помогал семье по хозяйству, закупал продукты, носил воду из колонки, расположенной неподалеку от Светкиного барака. Родители её о наших отношениях разговоров не вели, но уже сам визит их в мою семью говорил о многом.

По шлакоблочному участку уже все знали, что в скором времени бараки снесут и на их месте построят современные пятиэтажные дома со всеми удобствами. Это была розовая мечта людей, по самые ноздри нахлебавшихся прелестей полулагерной жизни. Камеры – квартирки, на окнах ставили решётки. Не хватало только охранников. Но милицейский надзор не дремал ни днём, ни ночью. Присматривал, на всякий случай, за порядком.

Режим перемещения по стране явно смягчился, и недели через две после моего прибытия состоялся семейный совет, на котором родители высказали желание вернуться на малую родину. Мои предложения потерпеть, дождаться квартиры в новом доме и обменять её на Сталинград, были отвергнуты. Ностальгия превышала разум.

…Ещё в училище мы, выпускники – челябинцы, договорились о времени встречи в кафе «Родина». Добираться до него пришлось на трамвае.

– Вы у « Родины» сходите? – спросил я у девчонок, готовясь выйти на одноименной остановке в районе Заречья. Окинув меня презрительным взглядом, они в голос ответили:

– Сам ты урод!

Надо же, как по глупой неосторожности можно обидеть людей!

Явились все, и Володька Дружков в роскошном бостоновом костюме, и Забегаев в новеньких штиблетах при галстуке(!), и Романов в белоснежной рубашке с запонками, и Женька Девин прикатил со славного шахтёрского города Копейска, ну, и конечно, я, но только почему – то в парадной форме.

Вечеринка всем понравилась, мы пользовались заметным вниманием и уже увлеклись амурными делами, но развернуться по – настоящему не получилось. Вовка Романов, слегка захмелевший от местного портвейна, неожиданно заявил, что во что бы то ни стало должен к утру быть в Свердловске.

Я помнил этот город, где по счастливой случайности удалось попасть в театр и посмотреть « Сильву» – знаменитую оперетту Кальмана. Мне было пятнадцать лет, и впечатлений было – на всю оставшуюся жизнь.

Мы покинули кафе и всей кодлой поехали на вокзал провожать Романова.

В кассовом зале народу было гуще, чем на барахолке. Несмотря на поздний час, каждый энергично штурмовал единственное зарешечённое окно, где продавались железнодорожные билеты. В крошечной амбразуре словно навсегда застряли три кулака с зажатыми в них деньгами и документами. В очередь становиться и думать было не чего, тем более, что до отхода Вовкиного поезда оставалось не более получаса.

Вспомнив известную поговорку, что лётчик должен быть слегка пьян и немножко нахален, я взял Вовкины проездные, поправил парадную фуражку, продвинулся к кассе, насколько мог, и громко и отчётливо произнёс:

– А что, Героям Советского Союза – тоже стоять в очереди?

Головы штурмующих как по команде повернулись в мою сторону. Говор на секунду смолк, и в наступившей тишине чей-то женский голос с уважением произнёс:

– Нет, почему же, проходите, пожалуйста.

И люди, готовые перегрызть глотки друг другу за получение вожделенного права стать пассажирами, послушно расступилась…

С билетом в ладони я вылетел из толпы, как пробка из бутылки. Уже на излёте кто-то с опозданием полюбопытствовал:

– Вы что же, и вправду Герой?

– А что, – невинно, во всё лицо заулыбался я, – и спросить нельзя?

Как меня не побили, – ума не приложу!

Удивительно, но открывшиеся блестящие возможности по покорению женских сердец – и собой хорош, и перспективный молодой лётчик – истребитель и, стало быть, при деньгах, – меня не привлекали. Если раньше я готов был оседлать любую шевелящуюся щепку, то теперь, встречая зовущие взгляды уральских красоток, учтиво раскланивался и равнодушно проходил мимо. О своей неожиданной метаморфозе я не задумывался. Возможно, что на это повлиял мой новый статус? Или визит родителей Светки? Умный и хитрый Егор Петрович приходил к нам, конечно, неспроста. Из разговора со мной он сделал вывод, что я попрежнему увлечён его дочерью, остался доволен и сделал свои выводы. Как я понимаю, в мою пользу.

В последний осенний день, рано утром я покидал дом, где прожил десять длиннющих, полных нищеты и лишений, но по – настоящему счастливых, лет. Впереди ждал боевой истребительный полк, офицерская семья и работа, без которой я уже себя не мыслил.

…Чёткое выполнение армейских канонов и предписаний выработали у меня стойкий инстинкт ощущения времени, хотел бы я этого или нет. Помните, у Чаплина после однообразной работы на конвейере выработался рефлекс крутить гайки всегда и везде? Что-то похожее появилось и у меня. В народе бытует мнение, что люди делятся на жаворонков и сов. Жаворонок – птица ранняя, жить начинает с первыми лучами солнца, а совы, как известно, – хозяйки ночей.

В детстве я был, безусловно, совой, и мать поднимала меня с постели с боем. Но теперь времена изменились. За моими плечами остались долгие четыре года армейской жизни с жёстким распорядком дня и командой «Подъём!» ровно в шесть часов утра, и ни минутой позже. Жуткая, насильственная, отвратительная команда даже для тренированного человека. Так что согласитесь вы или нет, но я твёрдо убеждён, что армия – это фабрика по производству жаворонков.


…Подчиняясь приобретённому иммунитету, я проснулся на новом месте ровно в шесть. И сразу же понял, что торопиться некуда. Мои друзья – однокашники Толя Летунов и Саня Балабриков ещё спали. Большое окно нашей комнаты тёмно – сине чернело по правую руку, информируя о том, что до рассвета ещё далеко. Я сладко потянулся и восстановил в памяти события минувшего дня.

Вчера около восьми утра я благополучно добрался до города Ленинграда, сдал багаж в камеру хранения и налегке вышел из здания Московского вокзала. Прямо передо мной широко и вольготно развернулась привокзальная площадь, а за ней в свете фонарей, знаменитый Невский проспект, роскошный и интеллигентный, неповторимо красивый и привлекательный.

Несмотря на ранний час, по проспекту двигался плотный поток автомобилей с зажжёнными фарами, создавая иллюзию огненной реки. У меня в запасе был целый час до начала работы штаба, и я, расспросив, как добраться до Зимнего Дворца ( оказалось – прямо, прямо и снова прямо), с любопытством двинулся к цели.