В другие дни, уединившись, мы мирно уходили от базы, следуя по заданному маршруту. В эти минуты мы развлекались в придуманном истребителем соревновании. Машина украдкой меняла курс, скорость и высоту полёта, а я с улыбкой восстанавливал заданные параметры по нулям. Это нас забавляло. Иногда, устав от одиночества, мы брали в спутники кого-нибудь из многочисленных приятелей МиГа. Но летать в паре ни мне, ни самолёту не нравилось, слишком скучно. И нет свободы действий.

Зато с каким наслаждением мы ввязывались в воздушные бои! Пусть они и носили характер учебных, но поймать «противника» в перекрестие прицела, поразить его условным огнём, зафиксировать атаку на фотоплёнке, а после дешифровки втайне хвастаться победой,– это было верхом блаженства!

С одинаковым увлечением мы летали по приборам в закрытой кабине и стреляли по наземным целям, и только полёты по кругу воспринимались нами, как досадная необходимость. Они были скоротечны и в любом случае заканчивались посадкой и вынужденной разлукой.

В воздухе проблемы встречаются редко. Они систематизированы в разделе особых случаев. Любые отказы техники и ошибки лётчиков регламентируются чёткими указаниями, гарантирующими благополучный выход из создавшегося положения. Конечно, бывает и непредсказуемое. Но будь у пилотов время, справились бы и с ним.

Другое дело – на земле. Здесь всё гораздо сложнее, но и легче. И есть время, чтобы определиться, выбрать позицию, понять настрой окружающих и адаптироваться к среде. Главное – не паниковать. И этому учили нас неутомимые инструкторы, – педагоги пилотажа с большой буквы.

Нашего Сулиму мы уважали. Высокий брюнет с широко расставленными плечами и могучими, как у молотобойца, кулаками, слегка надушенный и чисто выбритый, он напоминал мне Голиафа, разрывающего пасть льва. В чёрных, антрацитовых глазах инструктора, казалось, навсегда застыла хитрая смешинка, замешанная на благородной снисходительности. В свободное от полётов время мы часто бывали у него в доме и недоумевали, почему такой привлекательный, просто неотразимый, мужик ведёт холостяцкий образ жизни. По этому поводу было немало разговоров и пересудов, но ни в одном из них никто не пытался замарать честь загадочного капитана. К благородным грязь не пристаёт. Удивляло и то, что, несмотря на возраст и опыт, Сулима ходит в капитанах и занимает скромную до обидного должность. Не знаю, как другие, но наш инструктор работал по призванию и щедро делился своим опытом с экипажем.

В то раннее, насыщенное свежестью утро, мы, сытые и довольные, весело шагали на аэродром, небрежно помахивая шлемофонами и обсуждая предстоящее празднование Женского дня. Холодное багровое солнце уже висело над горизонтом, и хотя тёмно-синее небо сияло первозданной чистотой, я верил поговорке, выуженной из какой-то книги: «Солнце красно поутру – моряку не по нутру. Солнце красно вечером – моряку бояться нечего». Так что не хуже полкового метеоролога я знал, что к концу полётов погода испортится.

Самостоятельные полёты я выполнил вполне прилично, и теперь до полудня ждал своей очереди, чтобы взлететь с командиром звена капитаном Рудковским на очередную проверку по технике пилотирования.

Я оказался прав. Буквально в считанные минуты на городок обрушился мощный снеговой заряд, мгновенно запуржило и завьюжило, но самолёты уже сидели на земле, а в стартовый домик народу набилось – яблоку негде упасть.

Пережидая непогоду, ребята травили анекдоты и хохотали до колик. Алик Стриков вдруг пожаловался на живот и кинулся к выходу. За ним, озорно улыбаясь, исчез и Мишка Звягин. Вскоре он вернулся, стряхнул с себя снег и доложил:

– Он тут за углом устроился, до туалета не добежал. Так я ему вместо очка лопату подставил. Теперь наверняка ищет плоды своего труда.

Вскоре в дверях появился и Алик. Не скрывая любопытства, ребята следили, как он стряхивает с себя снег.

– С облегчением тебя, – посочувствовал Стрикову Валерка Варнавский, наш главный конструктор летающих ракет. – Съел что-то не то?

– Наверное, – ответил Алик и уселся на свободное место.

Речь перешла на другую тему, но вскоре Мишка потянул носом и с подозрением сказал:

– Ребята, не чуете? Что-то говнецом пахнет.

– Верно, – отозвались и другие ребята, сидящие поодаль. – А ну, признавайтесь, кто пустил шептуна?

– Лучше геройски пёрднуть, чем предательски бзднуть! – резюмировали из-за спины Алика. – Какие нравы!

Стриков беспокойно заёрзал на месте, украдкой оглядывая комбинезон, потом осторожно встал и тихо прикрыл за собой дверь. Минут пять курсант отсутствовал, и, удовлетворённый осмотром одежды, вернулся в помещение. Раздался гомерический хохот, и Алик понял, что стал жертвой розыгрыша.

– Вот паразиты! – только и сказал Стриков и облегчённо улыбнулся.

Наконец, небо посветлело, и полёты продолжили.

– 312-тый, – раздался из динамика мой позывной, – на вылет!

Командир звена капитан Рудковский только что зарулил на стоянку и, не вылезая из кабины, ждал, пока я застегну парашютные и привязные ремни.

УТИ негромко зудел турбиной, а техник самолёта, стоя на стремянке, помогал подогнать привязную «сбрую». Мне предстояло выполнить контрольное упражнение «полёт под шторкой». Занятие однообразное и утомительное. Сидишь, как попугай под колпаком, и кроме приборной доски ничего не видишь. С другой стороны, без навыков полётов по приборам не научишься летать в облаках. Ещё не изгладился из памяти случай в Аткарске, когда я по глупости чуть не разбился из-за ребячьей самоуверенности. Теперь опыт полётов вне видимости земли уже появился, и я действовал вполне прилично, чётко распределяя внимание между приборами через авиагоризонт.

Задание уже подходило к концу, когда в эфире прозвучала команда руководителя полётов:

– Всем бортам возвратиться на точку!

– Выполняю, – подтвердил я получение приказа, разворачиваясь в сторону аэродрома и размышляя, что это за экстренность такая.

– Погода ухудшается, – пояснил с задней кабины Рудковский, словно прочитав мои мысли. – Открывайся. Видишь справа тёмное облачко? Это снежный заряд, так что поторапливайся, если хочешь сесть благополучно.

Я увеличил обороты турбины, и через три минуты мы были уже на третьем развороте. Лёгкое движение краном выпуска шасси – и загорелись зелёные лампочки, извещающие, что всё в порядке.

– Я 312-тый! Шасси выпустил. Зелёные горят. Разрешите…– и осёкся, заметив, что на правой плоскости нет механического указателя выпуска шасси, «солдатика», визуально сигнализирующего о том, что стойка шасси встала на замок.

– И что разрешить? – полюбопытствовал руководитель полётов. Но мне было не до шуток.

– 312-тый. Зелёные горят, – подтвердил я своё сообщение. – Механический указатель правой стойки не вышел.

Радио задумалось, а потом приказало:

– Уберите шасси и снова выпустите.

– Команда выполнена. Изменений нет, – вмешался в разговор инструктор.

– Снижайтесь до высоты пятьдесят метров и пройдите над стартом! – приказал РП чётким голосом. – Посмотрим, что у вас под брюхом творится.

Мы погасили скорость до минимально допустимой и пролетели между посадочной полосой и СКП.

– Внешних повреждений нет, – коротко сообщил РП. – Убрать шасси, набрать высоту над точкой, спикируйте, и в момент максимальной перегрузки при выводе выпускайте, – посоветовал руководитель.

– Выполняю. По моей команде поставишь кран на выпуск, – сказал капитан Рудковский, беря управление на себя.

– Понял, – слегка волнуясь, отозвался я.

Пока мы набирали высоту, снова раздался голос РП:

– 312-тый! Погода ухудшается. Сколько горючего в баках?

Понятно. На всякий случай нас готовят к посадке на запасном аэродроме. Я доложил, а КЗ уже свалил спарку на крыло, вгоняя её в крутое пикирование. Скорость нарастала, высота стремительно падала.

– Пр – риготовились…– напомнил о себе инструктор, и я перенёс руку на кран.

Перегрузка резко увеличилась, УТИ по крутой траектории выходил из пикирования в горизонтальный полёт, и в этот момент, как выстрел, прозвучало:

– Выпуск!

Песню реактивной турбины заглушил свистящий рёв воздушного потока. Машина задрожала, споткнувшись о невидимую преграду, узлы её заскрипели, словно их никогда не смазывали, а меня пригвоздило к сиденью.

– Зелёные горят, – доложил я по СПУ, – «солдатик» не вышел.

– Вижу, – спокойно подтвердил Рудковский, выполняя заход на посадку.

Мы были одни в воздухе, и остаток полёта прошёл спокойно. На четвёртом развороте стало отчётливо видно тёмную полосу аэродрома, по которому уже мела позёмка, и редкая рвань облаков проскакивала по обеим сторонам кабины, отвлекая внимание.

Дальше всё шло обычным порядком, и только на выравнивании мы попали в снежный заряд, потеряв на мгновение землю, но она уже неслась под крылья, подставляя свою широкую грудь.

Основная нагрузка легла на левую стойку. Мы это сделали сознательно, полагая, что при ударе возникнут дополнительные инерционные силы, которые поспособствуют, в случае необходимости, правой стойке встать на замок. Однако всё обошлось, и нам повезло. Мы это поняли, как только самолёт опустил нос и заскользил по поверхности «железки».

На стоянке целая бригада технарей кинулась под крыло, и уже через пару минут Рудковскому доложили, что обломилась тяга, управления «солдатиком».

Отказ техники в воздухе оформили как предпосылку к лётному происшествию по вине личного состава ТЭЧ. Действия экипажа в усложнённой обстановке одобрили, и с меня в виде поощрения сняли ранее наложенное взыскание.

Чертовщина какая-то получается: с одной стороны я как бы отбыл трое суток на гауптвахте, компенсировал свой проступок, но, оказывается, это не в счёт. Судимость за тобой остаётся, не забывается и висит на шее, как Петровская медаль за пьянство. А ещё говорят, что дважды за один проступок не наказывают!

В армии хорошо. Здесь безупречной службой можно добиться реабилитации замаранного имени. На «гражданке» куда как хуже – единожды осуждённый, всю свою оставшуюся жизнь обязан сообщать об этом в любой официальной анкете, вызывая негативное к себе отношение со стороны чиновника. Человек с судимостью становился изгоем общества.