Геннадий Ильин - Любовь и небо

Несколько минут мы молчали и приводили себя в порядок, она заботливо обтирала мой круп, как жокей любимого жеребца после бешеной скачки. Обработав бюст, Нелли наощупь, с любовью и нежностью промокнула мои чресла и проворковала:

– Кто – то совсем недавно обещал мне показать «конец». Ну-ка, посмотрим, так ли он хорош, как хочется.

Приподнявшись, она стала внимательно и долго рассматривать составляющие моего прибора.

– Что ж, не скажу, чтобы у тебя был хрен голландский, но представительный и, главное, работящий.

Эпикриз мне понравился.

– А при чём здесь «голландский», – не понял я. – Да ещё хрен? Про сыр – знаю, про хрен – нет.

– Ну, как же, милый, об этом все знают. Какая-то из императриц, Екатерина, наверное, прознала, что живёт в Голландии мужичок один с огромным богатством между ног в локоть длиной. Вот и пригласила для улучшения породы россиян. Да толку-то от того мужичка никакого. Только соберётся вставить свою оглоблю куда надо, – и теряет сознание. Оказалось, чтобы поднять этого дурачка на дыбы, вся кровь голландца устремлялась к причинному месту. И парень терял сознание. Хоть и прожил знаменитый иностранец при дворе всю свою жизнь, а ни одну бабу не осчастливил. Так и умер в женском презрении. А память о себе, говорят, в Кунсткамере оставил. Этот его огарок в треть метра, как диковинка, в банке заспиртован. Вот и пошло с тех пор – не может, кто удовлетворить бабу по полной программе, – значит, хрен голландский.

Она посмотрела на мою удивлённую улыбку и тоже рассмеялась:

– Э, да я вижу, что пенис твой тоже с ушами. Ишь, как привстал от любопытства. А ну-ка, проверим, как он себя чувствует в более комфортных условиях.

С этими словами она быстро перекинула ногу через мой живот и нанизала себя на шампур. По всему было видно, что такая позиция ей очень нравилась. Упираясь руками в мои плечи, девушка начала неторопливые возвратно-поступательные движения, с каждой минутой убыстряя ход. Потом бросила поводья, откинулась назад и галопом поскакала навстречу наслаждению.

К утру, попеременно меняя лошадей, мы сделали девять заездов, а после десятого, совершенно измотанный, я свалился с седла, как ковбой после изнурительной скачки, и мгновенно провалился в бездну.

Проснулся я от резкого звона посуды.

– Вставай, лежебока, – проворковала, как ни в чём не бывало, моя женщина. – Пора и честь знать. Быстренько умываемся, и по делам.

В окно заглядывали ленивые лучи апрельского солнца, и на его фоне под прозрачным халатиком приятно высвечивалось точёное тело моей любовницы. Мы наскоро проглотили по чашке чая, договорились о будущей встрече, и я стал уже зачехляться, когда она со смехом предложила:

– Может, ещё одну палочку на прощанье?

У неё что, бешенство матки? Доводилось про такое читать у Куприна, серьёзная болезнь. Такая любого мужика замучает. Нет уж, уволь.

– Спасибо, котёнок, но я сыт, как никогда.

– Тогда – с Богом. И тебе спасибо, – не обиделась Нинель, и дверь за моей спиной мягко захлопнулась.

И снова безответная любовь позвала меня в дорогу. Под монотонный перестук вагонных колёс я рисовал в воображении, как проведу время со своей возлюбленной, и радужные мечты уводили так далеко, что дух захватывало.

Угрызений совести перед ней о случайных связях меня совершенно не беспокоили, и я догадывался, что моральные устои нового поколения, к которому я себя причислял, трансформировались. Традиции типа «трахнул – женись» казались теперь смешными и анахроничными. Высокая нравственность после войны стала давать утечку. Люди хотели достойно жить и получать наслаждения, в том числе и сексуальные.

В детстве верхом наслаждения для меня был кусок чёрного хлеба, присыпанный сахаром и смоченный водой, чтобы не сдуло. Однако я заметно подрос, и мужское начало потребовало удовлетворения не только в хлебе насущном. Воспитанный в духе атеизма, я краем уха слышал о десяти заповедях Господних, но не подозревал, что среди них есть запрет на прелюбодейство. А если бы и знал, то что, не грешил бы? Сомневаюсь. Однажды испытанный оргазм, как наркотик, несокрушимо требует повторения. Женатым, понятно, в этом плане легче. Но куда деваться холостым, особенно застенчивым, которые, испытывая комплекс неполноценности, как огня боятся заговорить с незнакомой женщиной в страхе получить пощёчину по самолюбию? Единственный выход – это онанизм, суррогат секса, унижающий человека как личность. Да полно – те, посмотри повнимательней – вокруг столько привлекательных красоток, готовых пойти на контакт!

Недавно в чайном магазине я услышал кусочек диалога между моложавой женщиной и симпатичной девочкой лет пяти.

– Бабушка, – прощебетало милое дитя, – давай купим чай в пакетиках.

– В пакетиках? В пакетиках только ленивые покупают…

Шут с ними – с голубыми и онанистами, но зачем женщин – то обижать.

В полдень строго по расписанию поезд доставил меня к славному городу Харькову, бывшей столицы Украины. Шумный и весёлый, он утопал в ярких лучах весеннего солнца, и почему – то казалось, что и воздух переполнен праздничным настроем. На вопрос, как добраться до Лозовенек, дородная хохлушка с корзиной зелени в руках охотно растолковала, что ходят туда пригородные, что кассы находятся на перроне, это почти рядом, что…

Она была счастлива выдать всю имеющуюся у неё информацию такому «красивому, элегантному и скромному «парубку». С прилежностью ученика я терпеливо ждал, когда можно остановить затянувшийся тёткин монолог, но она, взглянув на вокзальные часы, сама осеклась на полуслове и с беспокойством посоветовала:

– Да вы идить, идить швыдчей. Десять хвылынок зостало. Я ведь почему знаю? У меня в Лозовеньках…

Трогательную историю о родственниках я не дослушал, подхватил чемодан и кинулся в указанном направлении…

Чем ближе подходил я к территории института, тем чаще колотилось сердце. Мы не виделись почти три года – срок достаточный, чтобы эатушевать в памяти события далёкой юности.

Была суббота, но я предупредил Светлану о своём приезде и надеялся застать в общежитии. Провожаемый любопытными взглядами студенток, я приблизился к заветной комнате и робко постучал в дверь костяшками чужих пальцев.

– Открыто, – донёсся приглушенный голос изнутри, я весь напрягся, как лётчик перед катапультированием, и перешагнул через порог.

Она стояла в пол – оборота у стола в зелёном сарафане, стройная, как молодая ёлочка, и нисколько не удивилась моему появлению.

Глупо улыбаясь, я прочистил горло и с весёлой непринуждённостью произнёс:

– Здоровеньки булы, селяне. Как вы здесь живёте без меня?

– Привет, – кивнула Света, откладывая книгу в сторону. – Рада тебя видеть. И не лень было ехать в такую даль?

Голос остался такой же, а лицо изменилось. Появились признаки какой – то озабоченности во взгляде, уголки рта слегка опустились, потух дерзкий огонёк в серых глазах, но причёска осталась прежней.

– Это Катя, моя однокурсница, – представила Светлана розовощёкую, с ямочками на щеках, девушку, которую я вначале не заметил. – Между прочим, незамужняя.

Последняя фраза мне совсем не понравилась. Что она хочет этим сказать? Намекает, что отношения между нами не более, чем дружеские? А я – то, дурак, слюни распустил.

Боковым зрением я заметил смущение институтки.

– Да ты проходи, присаживайся, – спохватилась Светка. – Устал, наверное, с дороги? Может, чайку? Конечно, чайку. Катя, – обратилась она к подруге, – сходи на кухню, поставь чайник.

Катя понимающе поднялась и вышла из комнаты.

– Ну, рассказывай, как и что, – уселась Светлана напротив, когда мы остались одни. На лице её можно было прочитать естественное любопытство, и только. Ни намёка на симпатию, и это меня беспокоило. Неужели у меня действительно нет ни одного шанса на ответное чувство? И почему мы влюбляемся в тех, кто к нам равнодушен? Из противоречия? Своей настырности? Эгоизма? Масса вопросов, на которые нет ответа.

Сбиваясь, я коротко рассказал, что знал о её родителях и ребятах из нашего двора, вскользь заметил, что через год заканчиваю училище и становлюсь офицером и что рассчитываю показаться перед ней в парадной форме. Светлана слушала невнимательно, поглядывала на часы, и я понял, что она куда – то торопится.

Пришла Катя с чайником в руке.

– Заждались, – сказала она с явным украинским акцентом. – Зато чай достала роскошный, три слона. Лидка из шестнадцатой поделилась, посылку из Москвы получила. Приступим?

– Вы меня извините, – посмотрела Светлана на часы, – но мне необходимо отлучиться на часок. Чаёвничайте без меня, я скоро.

Она быстро переоделась за моей спиной, бросила «пока» и скрылась за дверью. В растерянности я не знал, как себя вести, но выручила Катя:

– Давайте пить чай, в конце концов. Я ещё не завтракала.

– Вот вы мне скажите, а правда, страшно летать? – поинтересовалась Катерина, когда мы, не торопясь, прогуливались вдоль небольшой речушки, полукольцом огибающей институтский городок.

– Всякое начало страшит, – чуть помедлив, философски ответил я. – Страшно сделать первый шаг, попасть в грозу, переступить закон, окунуться в холодную воду. Страшно, но крайне заманчиво. Хотите, искупаемся?

– Да что вы! Вода ледяная. Разве позагорать немного. Уж очень солнышко припекает.

Мы сбросили одежды. На Кате (видимо, предполагала пляжный вариант прогулки), подчёркивая девичьи достоинства, сидел модный купальник. Коротенькие трусишки не портили и моей фигуры. Расположившись на зелёном мыске на краю речки, мы, украдкой оглядывая друг друга, молча наблюдали за тихо журчащими струями.

– Знаете, не моё, конечно это дело, – прервала мысли моя новая знакомая, – только кажется мне, что Светлана создана не для вас.

– Вот как!

– У неё другие увлечения. Как вы думаете, где она сейчас?

– И где же?