Пройдёт ещё сто лет, но очарование первого вывозного на реактивном самолёте никогда не изгладится. Усаживаясь в кабину УТИ, я весь горел, как в лихорадке, но старался показаться невозмутимым. Однако блуждающая глупая улыбка, ненужная суетливость и поспешность выдавали моё состояние. Техник самолёта, стоя на стремянке, прислонённой к борту кабины, заботливо помог справиться с привязными ремнями, помог закрыть кабину, широко улыбнулся, показал большой палец и исчез внизу.

– Как настроение, – поинтересовался Сулима из задней кабины и пошутил: – Нигде не жмёт?

– Всё нормально, – бодро ответил я, окидывая взглядом приборную доску.

–Тогда запрашивай разрешение на выруливание.

На линии исполнительного старта инструктор посоветовал:

– Расслабься и делай так, как учили. Велосипед нам не нужен.

– Понял, – коротко ответил я, раздумывая, причём здесь велосипед, и запросил у руководителя полётов разрешение на взлёт.

– Разрешаю, триста двенадцатый! – получил я «добро» и вывел обороты на максимальный режим.

Через несколько секунд турбина запела на две октавы выше, под действием сотен лошадиных сил нос самолёта просел, словно тигр перед прыжком,, и я плавно отпустил гашетку тормозов. Разбег начался.

Белая осевая линия вдоль взлётной полосы помогала удерживать направление, но я за ней следил всего несколько секунд, истребитель уже набрал скорость отрыва. Об этом я догадался по лёгкому давлению ручки на себя. В то же мгновение толчки и лязг железки прекратились, самолёт был в воздухе.

Я сбавил газ и перевёл машину в набор высоты.

– Шасси, – подсказал по СПУ инструктор.

Не глядя на приборную доску, перевёл рычаг управления вверх, проконтролировал загорание красных лампочек и поставил его в нейтральное положение. Но пока занимался этим немудрёным делом, прозевал начало первого разворота.

Шум от турбины почти прекратился. Лишь тонкий её мотив напоминал, что она на месте и исправно трудится.

– Второй разворот, горизонт, – напомнили мне из задней кабины о моих дальнейших действиях.

– Понял, выполняю, – с досадой огрызнулся я, понимая, что испытываю дефицит времени.

От второго до третьего разворота было не меньше двух минут, и я успел оглядеться и сориентироваться относительно взлётно-посадочной полосы. Высотомер показывал четырехсотметровую отметку, и весь военный городок и прилегающие к нему окрестности смотрелись, как на ладони. Однако было не до этого. Впереди маячил третий разворот, от точности выполнения которого зависел расчёт на посадку.

– Посмотри влево вниз, – подал голос инструктор. – Видишь два длинных здания? Как только накроешь их носом, выполняй разворот.

– Понял, – ответил я и переключился на внешнюю связь:

– 312 – на третьем. Разрешите посадку.

– Шасси, – снова напомнил мне Сулима и предупредил: – Не упусти момент начала четвёртого разворота, мы его вместе сделаем.

Выполняя мои команды, машина безупречно слушалась рулей. Не было впереди привычного пропеллера, и казалось, что самолёт не летит, а мягко скользит в атмосфере, словно кухонный нож в масле.

Сулима помалкивал. Это могло означать только одно: с четвёртым разворотом мы разделались неплохо. Прямо передо мной лежала тёмно – коричневая узкая посадочная полоса в снеговой оправе. Мелькнула и осталась позади ближняя приводная радиостанция.

– Вот точка выравнивания, – направил инструктор нос истребителя на начало полосы, – запомни.

Не беспокойся, шеф, запомню. Чего-чего, а зрительной памяти мне не занимать.

Земля распахивала свои объятья, словно хозяин, идущий навстречу дорогому гостю. Однако, как женщина, грубых прикосновений к себе она не терпела. «Земля – она круглая. Она всех примет», – припомнилась мне присказка майора Чивкина, нашего замкомэска из аэроклуба, когда он рассказывал об особенностях выполнения посадки. Это верно, она примет. Только каждого по-разному.

Сулима прибрал обороты турбины, изменил траекторию полёта, и мы понеслись параллельно подстилаемой поверхности, с каждой секундой теряя скорость.

– Подбирай ручку… так… ещё, – подсказывал он по мере приближения к железке. – Вот так, – с удовлетворением проговорил учитель, когда из-под шасси раздался жёсткий металлический перезвон плит.

– Не опускай нос самолёта, он сам это сделает. И не передирай ручку…

– Ну что, мои дорогие, – подытожил нашу работу Сулима на разборе полётов, – будем считать, что все летали неплохо. Однако у каждого проявляется типичная ошибка – нет должного распределения внимания. Отсюда – дефицит времени. Так что делайте выводы…

Полёты начали проводить каждый день. Не знаю, по каким соображениям, но начальству требовалось во что бы то ни стало добиться, чтобы наш поток начал летать самостоятельно зимой. И хотя март месяц по календарю относится к началу весны, на Алтае ей пока и не пахло. Снег надёжно покрывал промёрзшую до костей землю, и робкие попытки солнца с ним справиться успеха не имели.

Я настолько увлёкся полётами, что совершенно забыл о плотских развлечениях. С Зоей мы виделись только в столовой во время приёма пищи. Ко всему прочему, плотный распорядок дня и бдительность отцов – командиров исключали возможность самовольных отлучек. Нет, при желании смотаться куда – либо на пару часов не составляло труда, курсант – животное смышлёное и умеет адаптироваться к любым условиям, но не хотелось рисковать. В противном случае любого нарушителя ожидала жестокая кара, вплоть до отстранения от полётов.

Да и должность обязывала: меня назначили старшиной экипажа. В связи с этим я надеялся, что мне присвоят сержантское звание, как и всем. Очень уж хотелось показаться Светке с лычками на погонах. Но по каким – то причинам из всех старшин в полку я был единственным рядовым. Втайне я обижался, но у меня хватило ума, чтобы не высказывать своего недовольства вслух.

Наш экипаж волею судьбы состоял из пяти человек. Двое из них были моими земляками. Вечно чем – то напуганный и со всем согласный Вовка Забегаев, и Женя Девин из Копейска – спокойный, обстоятельный и не по возрасту рассудительный малыш. Гена Чирков, выходец из потомственных сибиряков, уроженец города Новосибирска, относился к числу мечтателей и фантазёров. Он страдал коньюктивитом, и его огромные зелёные глаза вечно слезились и воспалялись, особенно при резкой смене температур. Его любили за простоту, сердечную отзывчивость и верность слову.

Что касается Варнавского, то этот был зациклен на строительстве и запуске миниракет, одна из которых в прошлом году взлетела в высоту метров на сто. Он постоянно что – то пилил, строгал, полировал и клеил и первым выточил из плексигласа модель нашего самолёта.

Сломанные часы весь полк чинил у Варнавского.

На двадцать первом вывозным полётом Сулима, пряча довольную улыбку, сказал:

– Ну, хватит зря керосин жечь, готовься к самостоятельному вылету.

Это означало только одно: завтра я выполняю контрольные полёты с командиром звена капитаном Рудковским, а потом – при хорошем раскладе – с командиром полка или его заместителем на предмет определения готовности летать на боевом самолёте.

Гордость и тщеславие переполняло моё сердце. Ещё бы – только троим из полка выпала честь открыть дорогу в небо всему курсантскому набору.

Наутро, внешне невозмутимый, а внутренне натянутый, как тетива, я успешно слетал с командиром звена, получил «добро», вместо Рудковского сзади устроился подполковник Паршин, заместитель командира полка по лётной подготовке, и весело приказал по СПУ:

– Давай, сынок, трогай потихонечку.

Два контрольных полёта по кругу я выполнил без сучка и задоринки. Паршин не произнёс ни одного слова, и только на заправочной стоянке, на земле, коротко оценил мои действия:

– Молодец! Так и летай.


Вкус первого самостоятельного полёта на боевом реактивном самолёте «МиГ – 15 бис» передать практически невозможно. Одна только мысль о том, что в руках у тебя самая современная, густо напичканная электроникой и боевым оружием техника, переполняла сундук моих эмоций. Адреналин мощными порциями вливался в кровь и грозился выплеснуться через край. Я рулил по земле, но чувствовал себя на седьмом небе. Это тебе не прыжок с парашютом и не оргазм во время любовных потех, это – ощущение власти над миром!

Я находился в кабине боевого МиГа, в которой несколько лет назад сидел Герой Советского Союза Здоровцев, и широко улыбался всему свету и людям, меня провожающим. Со стороны, наверное, это выглядело глупо, но я ничего не мог с собой поделать. Самолёт в моём полном распоряжении, подчинялся моей воле, моим командам. Он был составляющей моего организма, неотъемлемой частью моего тела, как рука или нога. Я чувствовал себя независимым, и только команды руководителя полётов были выше власти, которой я обладал.


На стоянке меня встретили, словно я с войны вернулся. Поздравляли все: и командиры, и техники и друзья. В « Боевом листке», выпущенном по такому случаю, доморощенные художники изобразили меня ковбоем, оседлавшим фюзеляж объезженного истребителя. Этот пожелтевший от времени листок до сих пор хранится в моём личном архиве, напоминая о том, что и мы когда-то были рысаками.

Секс и полёты сродни друг другу. И в том, и в другом случае тебе приходится кувыркаться. Обстановка только и состав команд разные. Если в постели ты находишься в паре, то в небе выписываешь пируэты один. Но и в одиночестве получаемое наслаждение в атмосфере ничуть не меньше. И всё же я больше склонен думать, что высший пилотаж в кровати предпочтительней…

Последний раз мы виделись с Зоей в канун женского праздника. Небольшая прогулка по территории военного городка мне совершенно не понравилась. Светиться с девушкой, которую все знают, как облупленную, – удовольствие ниже среднего. Поэтому я нашёл какой-то повод, чтобы по – быстренькому расстаться. Но она успела взять с меня слово, что на день её рождения я обязательно приду. Откуда мне было знать, что финал этой встречи будет более, чем скверным.