Одним из способов удовлетворения плотской похоти в армии – широко распространённое среди молодёжи рукоблудие. И просто, и доступно и голова не болит. Однако и оно имеет определённые минусы. Во-первых, требует тщательной конспирации, чего не так-то просто добиться, постоянно находясь на виду среди сослуживцев. Во-вторых, от механической дрочки и без определённых фантазий истинного оргазма не получаешь. И, в-третьих, если не менять руку, пенис искривляется и портит внешний вид голого служивого. Ко всему прочему говорят, что от онанизма на ладонях вырастают волосы. Проверьте, они у вас есть? Нет? Значит, врут люди.

Полагаю, излишне напоминать, что курсанты – те же солдаты, и испытывали чувство сексуального голода ничуть не меньше, даже наоборот, поскольку солдатская пайка была заметно беднее лётной. А у полуголодного мысли, как известно, работают в другом направлении.

Частенько во сне меня навещали старые подружки Любка и Вера. Как правило, вели они себя вызывающе, а Любка, стерва, по привычке обшаривала мои карманы, пока я над ней трудился. После таких встреч я просыпался и с отвращением обнаруживал скользкую, как сопли, мокреть на кальсонах. Когда это произошло впервые, я растерялся, подумал, что заболел, но со временем стал воспринимать поллюции как должное. Оказалось, что этот «грех» испытываю не только я.

Был июнь месяц, первый месяц лета. Я уже летал самостоятельно, когда однажды весь наш экипаж назначили в наряд на кухню. Нам это нравилось, потому что поварами работали несколько женщин из Калманки. Не скажу, чтобы они были нашими ровесницами, постарше, конечно. Но ничего, миловидные, в меру весёлые и слегка задиристые. С одной из них, Наденькой, мы иногда перестреливались взглядами и беспричинно улыбались. Иногда, походя, обменивались парой ничего не значащих фраз и расходились в разные стороны. С тонкой талией и рельефно выделяющимся из– под ситцевого платьица бюстом в моих изголодавшихся глазах она выглядела совершенной конфеткой. И это чудо природы носили по земле стройные точёные ножки.

Мы сидели в кружок, чистили картофель и травили анекдоты, когда шеф-повар, колдуя над кастрюлями, произнесла от печки:

– Надюша, сходи – ка в погреб, принеси кислой капустки, на бигус не хватает.

– Иду, Ольга Сергевна, – кротко сказала девушка, вытирая руки полотенцем.

– Курсантик, за мной, – позвала она меня, и я, подхватив на ходу кастрюльку, пристроился ей в хвост.

До погребка рукой подать, метров в сорок от кухни. Обогнав Надежду на последних метрах, я откинул крышку погреба и по приставной лестнице спустился вниз. Внутри стоял полумрак, вдоль стен стояло несколько бочек с солениями, слева пристроились ящики с овощами.

– Знаешь, откуда брать? – спросила сверху Надежда.

Я поднял голову и чуть язык не проглотил. Её длинные, как кипарисы, ноги росли, казалось из самой талии, а чётко обозначенный выпуклый треугольник едва прикрывался голубыми трусиками.

– Не-а, – проглотив слюну, прошептал я.

– Вот слепой, – засмеялась Надя. – Держи лестницу, сейчас покажу, – и стала осторожно спускаться вниз.

Первым на её действия прореагировал мой стручок. Он бесстыдно восстал над яичками и упёрся чуть ли не в подбородок. Девушка успела опуститься ещё на три ступеньки, прежде чем мои руки непроизвольно скользнули по её гладким и прохладным, как мрамор, ногам и добрались до бёдер.

– Ах, что ты делаешь, – повернулась она лицом ко мне, и я мгновенно впился в её сладкие, мягкие губы, закрывая рот от неуместных возражений, и лихорадочно освобождал из плена застоявшийся, словно конь в стойле, пенис.

Я не стал, торопясь, снимать с неё трусы, просто отодвинул краешек в сторону и мелко задрожал, когда почувствовал, как мой фаллос мощно вошёл в вожделенную плоть по самую рукоятку.

– Господи, – прошептала девушка, моментально прилипнув ко мне всем телом, – да ведь увидеть могут, – развернулась она передом.

«А чёрт с ними!», – пронеслась метеором и растворилась в блаженстве шальная мысль, и я участил амплитуду качения.

Крепко впившись руками в мои ягодицы, Надя передком настойчиво пыталась оттолкнуть мужское достоинство и тихонько постанывала. Через пару минут интенсивного общения (ну почему так быстро!) мы блаженно дуэтом проурчали и вместе кончили. В припадке благодарности я отвесил ей долгий, взасос, горячий поцелуй.

Спешно приведя себя в порядок и избегая взглядов, мы благополучно выбрались из погреба и двинулись на кухню, а кастрюля, прихваченная с двух сторон, мирно покачивалась между нами.

– Если ты не против, – вполголоса предложил я, – мы могли бы встретиться ещё разочек, и не обязательно в погребе.

Она согласно кивнула и с улыбкой произнесла:

– Я скажу, когда…

С лейтенантом Широбоковым у нас всё ладилось. В меру требовательный и вполне демократичный, он к тому же знал своё дело и уверенно передавал его экипажу. В полётах вёл себя спокойно, не раздражался по пустякам и в отличие от моих прежних инструкторов не применял в качестве аргументов матерных слов. На разборе полётов он, прежде всего, старался понять, уразумели ли мы причины допущенных ошибок. Иногда соглашался с нашими объяснениями и удовлетворённо кивал головой, но чаще вставлял своё видение на выполнение отдельных элементов, вскрывая самую суть допущенного промаха.

Как-то во время контрольного полёта в зону после отработки боевых разворотов и поворотов на горке я попросил Широбокова показать, как на практике выглядит превышение:

– Третий год слушаю, а не сталкивался.

– Понятно, – отозвался он с задней кабины, – сейчас увидишь.

Самолёт свалился на крыло и понёсся к земле в глубоком пикировании. Над лесом он вышел в горизонтальный полёт и юркнул в глубокий узкий овраг, похожий на ущелье. Края оврага остались над головой, внизу змеилась безымянная речушка и только впереди виднелся краешек голубого неба.

– Посмотри на высотомер, – раздался в наушниках голос инструктора, – какая высота?

– 150 метров.

– А мы практически под землёй. Вот тебе и превышение.

Самолёт свечой взмыл в зенит, набрал требуемую высоту, и мы направились в сторону аэродрома.

– Надеюсь, тебе понятно, что самому выполнять такие трюки непозволительно, – строго сказал инструктор. – Иначе мы крепко поссоримся.

В парковые дни весь экипаж поступал в распоряжение механика Пал Палыча Гаврюшина. Человека по нашим меркам пожилого, степенного и обстоятельного. Приняв от меня доклад о прибытии, он неспешно вытирал ветошью руки, обходил строй и ставил задачу:

– Вот что, босота ясноглазая. Сегодня будем устранять зазоры между тряпкой и фюзеляжем. Но сначала отдраим движок и почистим кабины. Я правильно выражаю свои мысли?

Соглашаясь, мы хором кивали головами, поскольку другой альтернативы не было.

Пал Палыч распределял команду по объектам, вручал шанцевый инструмент в виде шприцов, вёдер с керосином и ветоши, и мы приступали к работе. Относился он к нам с уважением.

А началось всё с первой встречи.

Нужно сказать, что в авиации, как нигде, очень популярны розыгрыши. Они, как хороший анекдот, поднимают настроение и способствуют снятию стрессов.

Вот и Пал Палыч решил как – то подшутить. Копался, копался в двигателе, потом, этак натурально, сплюнул в сердцах, швырнул гаечный ключ на землю:

– Чёрт побери, – говорит, – так и знал, мать твою перемать! Девин, – кричит, – ко мне!

Женька Девин выскочил из-под фюзеляжа, вытянулся перед Гаврюшиным. Что это, думает, механик взбеленился.

– Возьми – ка, дружок, ведро, да сгоняй на ГСМ. Пусть тебе ихние специалисты плеснут литров пять жидкой компрессии. Одна нога – здесь, другая – там.

На чём хотел купить! Да мы про эту подначку ещё в аэроклубе слыхали. Но вида Женька не подаёт и на полном серьёзе отвечает:

– Не могу, товарищ старшина. Тара не та. По инструкции компрессию в баллонах хранят.

– Молоток, шкет, – заулыбался Пал Палыч. – Соображаешь, значит, в технике. Иди, занимайся своим делом.

В выходные и праздничные дни в увольнение из лагеря не отпускали, за редким исключением тех, у кого родители проживали где – то рядом. Остальные, если не предвиделась авральная работа, проводили свободное время на стадионе. Болтались на кольцах, качались на брусьях, осёдлывали коня, играли в футбол, волейбол и, конечно, в баскетбол.

Ростом я выше среднего, и потому с лёгкой руки Володьки Дружкова приобщился к баскетболу. Кроме того, я помнил, что моя первая любовь очень им увлекалась, и я считал своим долгом при случае показать ей своё мастерство.

Высокий, поджарый Вовка, вылепленный из мускулов парень, легко передвигался по площадке, прекрасно владел обводкой, стремительно отрывался от защитников и мягко, пантерой взлетал у щита, точно посылая упругий мяч в корзину.

Я играл на редкость плохо, и Дружков в пылу схватки называл меня тюфяком, мешком и матрацем с подушкой. Волейбол был предпочтительней, но и там я выступал в роли любителя, предпочитая батут и лопинг. Впоследствии я стал призёром училища в соревнованиях на этих снарядах…

Третья июльская суббота подарила мне неожиданный приятный сюрприз. Мы занимались уборкой территории, когда громкий голос дежурного по лагерю выкрикнул мою фамилию.

– К тебе какая-то девушка приехала, говорит, что сестра. Ты никогда не говорил, что у тебя есть сестра. Да вон она, с капитаном разговаривает. Иди, встречай…

Взглянув в указанном направлении, я увидел около штаба Светку Веснину собственной персоной. Ай, да Светка! Вот уж действительно сюрприз!

В нарядном летнем платье в горошек, с цветастой косынкой на шее и в лёгких спортивных тапочках на босу ногу, она нетерпеливо помахивала платком, во весь рот улыбалась и пожирала меня глазами.

– Здравствуй, сестричка! – подыграл я ей. – Глазам своим не верю. Какими судьбами?

– Да вот, выдался свободный денёк, решила навестить своего братца, – очень натурально врала она, прикасаясь щеками к моему раскрасневшемуся лицу. – Если товарищ капитан позволит, то и переночую у вас.