Дженна Эванс Уэлч - Любовь и мороженое

Глупый месяц. Я схватилась руками за оконную раму и надавила на нее всем своим весом, но она не поддалась.

Ну и ладно.

На следующее утро я проснулась до рассвета. Я уснула на кровати в одежде, а на краю комода балансировала тарелка спагетти с застывшим жирными комочками томатным соусом. Очевидно, Говард пытался принести мне ужин.

В окно струился тусклый свет. Я неслышно приблизилась к чемодану и отрыла чистую одежду для бега, взяла в руки дневник, прокралась к задней двери и вышла на улицу. Я знала, куда пойду.

Я направилась к воротам. Даже птицы еще не пели, и роса покрывала все вокруг бесконечной тонкой паутиной. Мама была права. Кладбище выглядит совсем по-разному в разное время дня. До рассвета оно казалось приглушенным, и серый смешивался с другими цветами.

Выйдя за ворота, я перешла на бег и пробежала мимо места, где впервые увидела Рена. Не. Думай. О. Рене. Моя новая мантра. Может, наклеить ее на телефон?

Я вытряхнула навязчивую мысль из головы, глубоко вздохнула и выровняла скорость. Воздух был свежий и чистый – наверное, когда на стиральных порошках пишут «горный воздух», подразумевают именно такой. Я испытывала невероятное облегчение от пробежки. По крайней мере, теперь я на пределе не только морально, но и физически.

Миля. Вторая. Я бежала по узкой тропинке, вытоптанной в траве неизвестным мне прохожим, полюбившим этот путь, но я не знала, туда ли он ведет, куда я стремлюсь. Вполне возможно, что я двигаюсь в неверном направлении. А может, ее и вовсе снесли… БАЦ! Та самая башня. Выпирает из холма, как дикий гриб. Я остановилась. У меня создалось впечатление, будто я наткнулась на нечто волшебное, вроде горшка золота или пряничного домика посреди Тосканы.

Не думай об пряничных домиках!

Я снова пустилась бежать, и с каждой секундой мое сердце билось все чаще. Я приближалась к темному силуэту башни – безупречному цилиндру, серому и древнему, всего тридцать футов высотой. Она походила на место, где влюбляются уже не первый десяток лет.

Я бросилась к башне, приложила ладонь к стене и стала оббегать ее, скользя рукой по камням. Деревянной двери, которую Говард открыл для мамы, здесь и в помине не было, осталась лишь пустая арка, такая низкая, что мне пришлось нагнуться, проходя через нее. Внутри ничего не нашлось, кроме парочки мохнатых паутин и кучки листьев, которые, скорее всего, пережили свое дерево. В центре башни убегала ввысь хрупкая спиральная лестница, и сверху на меня падал бледный круг света.

Я глубоко вздохнула и направилась к лестнице. Надеюсь, что наверху я найду все ответы.

Шла я не спеша – добрая половина ступенек только и ждала подходящего момента, чтобы развалиться, а там, где когда-то находилась последняя, мне пришлось изобразить акробатический трюк, но в итоге я достигла вершины. Это была открытая площадка, которую окружал каменный бортик фута три высотой. Небо все еще оставалось серым и темным, но вид был сногсшибательным. Как на открытке. По левую руку от меня рос виноградник, и ряды виноградных лоз обвивали тонкие серебристые проволоки, а спереди и справа простиралась пышная долина Тосканы с редкими домиками – кораблями, заплывшими в океан холмов.

Я ахнула. Неудивительно, что именно здесь мама наконец обратила внимание на Говарда. Если бы ее еще не пленили его чувство юмора и вкуснейшее джелато, которое он выбирал, то, увидев этот пейзаж, она однозначно потеряла бы от него голову. На этой башне даже бегущие на тебя буйволы покажутся романтичными.

Я положила дневнику лестницы и медленно прошлась по площадке, разглядывая каждый дюйм. Мне страшно хотелось найти какой-нибудь знак, оставленный мамой, вроде надписи «Г+Х», выцарапанной на камне, или страниц дневника, случайно ею потерянных, но на глаза мне попались только два паука, которых я интересовала так же, как стоящего на часах английского гвардейца – случайный прохожий.

Я бросила свою охоту за сокровищами, вернулась к центру площадки и обхватила себя руками. Я нуждалась в ответах, и мне казалось, что это самое подходящее место для вопросов.

– Мама, зачем ты отправила меня в Италию?! – Мой крик разрезал тихое спокойствие долины, и я зажмурилась в ожидании ответа.

Тишина.

Я повторила попытку:

– Зачем ты отправила меня к Говарду?!

Все та же тишина. Тут поднялся ветер, прошелся по траве и деревьям, и все мое одиночество, вся пустота, которую я держала в себе, раздулись и поглотили меня целиком. Я зажала глаза руками, боль пронзала тело. Что, если мама, бабушка и психолог ошибались? Что, если эта рана не зарастет до конца жизни? И каждый день, каждое мгновение я буду думать не о том, что имею, а о том, что потеряла?

Я опустилась на колени, и боль накатывала на меня высокими, рваными волнами. Мама раз за разом повторяла, что меня ждет прекрасная жизнь, что она мной гордится и как ей хочется быть рядом со мной в важные и даже незначительные для меня моменты. Что она постарается найти способ остаться со мной. Но пока что я оставалась одна. Она была дальше от меня, чем когда бы то ни было. И это одиночество простиралось надо мной, как бесконечные, жуткие, пустые небеса. Да, я носилась по Италии в попытке разгадать тайну дневника, понять, почему мама поступила именно так, но на самом деле я искала только ее. И не нашла. Никогда не найду.

– Я так не могу, – громко произнесла я, закрыв лицо руками. – Я не могу без тебя.

В эту секунду мне словно влепили пощечину. Ну, не совсем пощечину, скорее легкий шлепок. Я подскочила на ноги, потому что в мое сознание влетело одно короткое слово.

Смотри.

Я прикрыла глаза от слепящего солнца, которое поднималось над холмами, нагревая облака у горизонта и зажигая их небывалыми оттенками розового и золотого. Внезапно окружающий мир стал ярким, красивым и ясным.

Конечно, мне будет не хватать мамы. Всегда. Этот камень мне протянула судьба, и, каким бы тяжелым он ни был, я никогда не смогу опустить его на землю. Но это не значит, что я не могу жить. И радоваться. Мне сложно это вообразить, но однажды, возможно, эта дыра в сердце перестанет так сильно болеть, и я смогу думать о маме, вспоминать ее и не рыдать от горя. Этот мифический день казался невероятно далеким, а сейчас я стояла на башне посреди Тосканы и смотрела на рассвет – прекрасный до боли.

И это было невероятно.

Я подняла дневник. Пора дочитать его до конца.

19 июня

Любое начало проистекает из конца другого начала[96]. Строки этой песни красовались на бумажке, которая чуть меньше года висела над моим столом, и только сейчас я начала их понимать. Весь день я бродила по улицам Венеции и думала, как мне быть. В конце концов ответ стал очевиден.

Во-первых, надо покинуть Италию. Помню, в сентябре прошлого года я повстречалась с американкой, которая оказалась в плену кошмарного брака из-за того, что итальянский закон велит оставлять детей с отцом, а не с матерью. Сомневаюсь, что Маттео когда-либо решит забрать нашего ребенка, но лучше не рисковать.

Во-вторых, Говарду нельзя рассказывать о моих чувствах. Он решил, что я уже выбрала другого, и лучше ему остаться при том же мнении. Иначе ему придется бросить жизнь, которой он добивался, и начать все заново вместе со мной. Мне бы очень этого хотелось, но я не позволю разбиться его мечте жить и работать посреди этой красоты. Он этого заслуживает.

Вот и все. Я люблю Говарда, поэтому должна его оставить. А чтобы защитить малышку, я увезу ее как можно дальше от отца (да, мне кажется, что это девочка).

Если бы только я могла вернуться в один момент своей жизни – только один, – я бы выбрала те минуты на башне, когда передо мной лежал целый мир возможностей. И пусть мое сердце болит так сильно, как никогда в жизни, я бы ни за что не отказалась от того рассвета и этого ребенка. Это новая глава моей жизни. И я побегу ей навстречу с распростертыми объятиями. Все остальное было бы ошибкой.

Конец. Оставшиеся страницы были пустыми. Я вернулась к форзацу и перечитала первое предложение.

Я совершила ошибку.

Соня ошибалась. Мама отправила журнал не мне, а Говарду. Она хотела рассказать ему о том, что произошло на самом деле, о том, что все это время она его любила. Мама не могла вернуться назад во времени и все поменять, так что она пошла по другому пути.

Отправила меня.

Я буквально влетела обратно на кладбище. Я страшно нервничала, но в душе чувствовалась какая-то легкость. Неважно, как отреагирует Говард, все будет хорошо. И он заслуживает того, чтобы прочесть ее историю. Прямо сейчас.

Дневной свет преобразил кладбище, и блеклые цвета сменились сочными. Я бежала зигзагами между надгробиями, не обращая внимания на покалывание в боку. Надо перехватить Говарда, пока он не ушел на работу!

Говард нашелся на крыльце с чашкой кофе. Увидев меня, он тут же подскочил:

– Неужели за тобой опять кто-то гонится?

Я затормозила, помотала головой и с трудом перевела дыхание.

– Хорошо. – Говард опустился на крыльцо. – Ты всегда предпочитаешь короткие забеги? Я думал, тебе больше по душе длинные дистанции.

Я снова помотала головой и тяжело вздохнула:

– Говард, мне надо тебя кое о чем спросить.

– О чем?

– Ты знал, что ты – не мой отец?

Несколько секунд мои слова висели в воздухе, как блестящие мыльные пузыри, а затем он улыбнулся:

– Что для тебя значит «отец»?

У меня подкосились ноги, и я чуть не рухнула на крыльцо.

– Бог ты мой! Все в порядке? – Он удержал меня от падения.

– Да, только надо присесть. – Я опустилась на ступеньку подле Говарда. – И ты знаешь, что я имею в виду под отцом. Это человек, который обеспечил половину моей ДНК.

Говард вытянул ноги:

– В таком случае нет, я не твой отец. Но если говорить о другом значении, о человеке, который хочет принимать участие в твоей жизни и растить тебя, то да, я твой отец.