— Но чего вы от меня хотите?

— Давайте присядем, и я вам все подробно расскажу. Девушка явно колебалась. Андре внимательно наблюдал за ней и видел, что ее лицо отражало скрытую душевную борьбу. По всей вероятности, в этот момент вместо недоверия и испуга в ее сердце проснулось более теплое, доброжелательное чувство к Андре. У монахини не было оснований верить словам незнакомого мулата, тем не менее страх перед ним отступил помимо ее воли.

Андре указал на скамью, на которой накануне сидел с матерью-настоятельницей.

Он решительно сел, положив шляпу на колени, и после секундного колебания монахиня также опустилась на скамью, стараясь держаться как можно дальше от него. Андре заметил, что ее изящные ручки сжаты в кулачки, очевидно, таким образом она старалась скрыть волнение.

— Я приехал сюда несколько дней назад из Порт-о-Пренса и остановился в доме де Вилларе, — начал Андре.

Он помолчал, наблюдая за реакцией собеседницы. Та молчала, однако было ясно, что ее заинтересовал рассказ незнакомца.

— Мне приходилось слышать, как красив был этот дом при отце. И плантация в свое время процветала. Как горько видеть, в какое запустение все пришло теперь. Голые стены, разграбленная мебель, выломанные полы. Кругом разрушение и пустота…

Он помолчал, взглянул на свою собеседницу.

— А плантация? — продолжал Андре. — Все пропадает, гибнет, и никому нет до этого дела.

Он вздохнул, монахиня тоже тихо вздохнула, — Увидев вас в лесу, я был поражен. Во-первых, мне было странно столкнуться в этой глуши с белой женщиной. Во-вторых, я никогда не видел, чтобы птицы так доверяли человеку.

Припоминая, что ему доводилось читать про святого Франциска, Андре добавил;

— Они слетаются к вам прямо как к святому Франциску. А как вас зовут? Может быть, теперь он воплотился в женщину?

Андре очень хотелось завоевать доверие девушки. Однако он опасался, что такая шутка может показаться ей святотатством.

Но монахиня, очевидно, не усмотрела в словах Андре ничего дурного. Помедлив, девушка наконец промолвила тихим, мелодичным голосом:

— Меня зовут сестра Девоте.

— Красивое имя! — заметил Андре, — А как вам удалось приручить птичек, сестра Девоте? Я ведь видел, что они без опаски садились к вам на руки и на плечи.

Откровенно говоря, в этот момент доверчивые птицы мало интересовали Андре. Он задал свой вопрос машинально, чтобы не прекращать едва завязавшуюся беседу. В душе он был страшно разочарован. Весь его план рушился. Ведь Андре был почти уверен, что разговаривает с Саоной.

Монахиня ответила:

— Птицы знают, что… я их люблю. И потом — я ведь их кормлю. Разумеется, в этих местах от голода не пропадешь. Но они очень ленивые создания и с удовольствием принимают мое угощение.

— Знаете, это удивительное по красоте зрелище. Как жаль, что в отличие от вашей подруги я не художник. Я обязательно написал бы картину и назвал бы ее «Святая Девоте кормит птиц».

Монахиня улыбнулась, отчего сделалась еще прекраснее.

— Что вы, что вы, — смущенно пробормотала она. — Я никакая не святая. Наша настоятельница была бы поражена, если бы кто-то из сестер вдруг объявил себя святой.

— Ну ладно, тогда я назвал бы вас повелительницей птиц. А ведь я знаю вашу настоятельницу, — заметил Андре. — Мы разговаривали с ней вчера. И она сказала мне, что сестры нашли здесь безопасный приют, после того как им пришлось покинуть северные провинции.

Лицо монахини приняло странное выражение. Андре не знал, какие воспоминания проплывают перед ее мысленным взором. Ясно было одно: на душе у нее было печально.

Совладав с охватившим ее волнением, монахиня медленно сказала:

— Вы так и не объяснили, чем же я могу вам помочь.

— А вы готовы это сделать? — быстро спросил Андре.

— Пока не знаю. Это зависит от того, что вам нужно. Андре показалось, что монахиня вновь испугалась. Он встал и медленно, торжественно произнес:

— Позвольте мне дать вам обещание перед алтарем. Клянусь, что я не сделаю ничего, что огорчит вас или причинит вред вам или сестрам.

Помолчав, монахиня сказала:

— Я хотела бы вам поверить… Но мне кажется неудобным разговаривать здесь с вами наедине.

— Ну какое это имеет значение? — возразил Андре. — Через несколько минут сюда вернется другая сестра. Так что вам нечего смущаться. В том, чтобы разговаривать наедине с мужчиной в церковных стенах, нет ничего неприличного.

Про себя он добавил: «Кто лучше, чем бог, присмотрит за нашим поведением?»

Однако, чтобы не смутить девушку еще больше, он не решился произнести эту фразу вслух.

— Я приехал в родовое гнездо де Вилларе, так как имею основания предполагать, что граф спрятал здесь часть своего имущества, которое теперь по праву наследования принадлежит мне.

— Но дом — пуст, — возразила монахиня. — Они унесли все после того… — Ее голос пресекся. — После того, как они убили всех де Вилларе, — одним духом, в явном волнении закончила фразу монахиня.

Андре показалось, будто ее чувства находятся в таком смятении потому, что эти события как-то связаны с ее собственной судьбой.

Впрочем, судя по тому, как девушка разговаривала с птичками, у нее была нежная, отзывчивая душа. Возможно, упоминание о человеческой смерти и насилии всегда вызывало у нее душевный трепет.

Словно прочитав его мысли, монахиня продолжала:

— Я знаю все это по чужим рассказам. А мы, то есть все сестры, бежали в лес. Но до нас доносились крики истязаемых, шум борьбы. Это было страшно… Ужасно…

Лицо девушки побледнело. Она была во власти кошмарных воспоминаний.

Андре содрогнулся, представив себе, что она пережила, готовясь к смерти. Еще неизвестно, где она тогда находилась, действительно ли с монахинями в лесу или все-таки с семьей де Вилларе.

Андре почему-то надеялся, что девушка, даже если она не Саона, может знать больше, чем говорит.

— Но когда все это происходило, вы были маленькой девочкой, — заметил Андре специально, чтобы посмотреть, как монахиня отнесется к его словам. — Как же вы могли оказаться в монастыре в таком нежном возрасте?

— Да, мне было тогда восемь лет, — кивнула сестра Девоте. — Меня оставили на попечение матери-настоятельницы. Видите ли, мои мама и папа… В общем, их тогда уже не было в живых.

— И вас привезли сюда с Севера? — уточнил Андре.

— Мои родители оттуда, — туманно ответила монахиня. Андре лихорадочно размышлял, как вести себя дальше. Все слова сестры Девоте можно было истолковать по-разному. Нет, она не лгала, но, как ему казалось, что-то недоговаривала. Ему хотелось напрямик спросить девушку, она ли была приемной дочерью Филиппа де Вилларе. Но сестра Девоте могла замкнуться или просто уйти, и тогда узнать правду стало бы еще труднее.

— Страшные события, — искренне сказал Андре. — Столько горя! Столько кровопролития!

— Этому кошмару не видно конца, — заметила сестра Девоте. — Если на остров придут французские войска, кровопролитие начнется вновь. Этой земле нет покоя…

Девушка показалась такой несчастной, что Андре захотелось утешить ее, как ребенка. Забыв о намерении обдумывать каждое слово, он живо спросил:

— Вы говорите так, словно не ждете от французов ничего хорошего. Но вы говорите на чистом французском языке. Разве они не ваши земляки? Какой же вы национальности?

— Гаитянка… Разве вы не поняли, что я… окторунка? От удивления Андре на мгновение лишился дара речи.

Вспомнив слова Жака, он бросил взгляд на основания ногтей девушки. Они были коричневатые.

Андре был поражен. Все его надежды рухнули в один миг. В глубине души он рассчитывал, что перед ним приемная дочь его дяди. Он вспомнил, что в миру монахини имеют другое имя. По крайней мере, он был совершенно уверен, что монахиня — белая. Признание девушки выбило у него почву из-под ног…

Он продолжал тупо смотреть на ее изящные миндалевидные ноготки, которые свидетельствовали о его ошибке.

Выходит, Кирк с Жаком были правы? Окторуны практически неотличимы от белых.

Еще он вспомнил, что читал об окторунах в Англии. Благодаря смешанной крови мулаты бывают очень красивыми. Часто случается, что они, внебрачные дети, оказываются и красивее, и способнее законных детей своего отца.

Теперь он видел, насколько верно это наблюдение. Девушка была прекрасна. Трудно допустить, что ее сводные сестры могли быть красивее.

Монахиня вызывала у Андре странное чувство. Он был разочарован, что сестра Девоте не сможет помочь ему в поисках клада.

Но его огорчало не только это. Какой смысл таиться от самого себя? С первой встречи ее нежный, благородный облик вызывал в нем волнение. Ему было очень жалко, что она — монахиня. Если бы не это, бог знает как могли бы сложиться их отношения.

Сестра Девоте, очевидно, поняла, как поражен Андре. Она спросила:

— Так какой помощи вы от меня ожидаете? Я готова что-нибудь сделать для вас, если это в моих силах. Андре ответил:

— Пожалуй, я ошибся. Едва ли вы сможете чем-то мне помочь. Видите ли, однажды старый граф сообщил мне, что обеспечил мое будущее.

— Как он мог это сделать? — растерянно сказала девушка. Она словно думала вслух. — Ведь из дома унесли все. Все имущество белых — в руках новой власти.

— Я думаю, граф де Вилларе где-то спрятал деньги, — признался Андре.

— А вы обыскали дом?

— Там нечего искать, — с безнадежным видом махнул рукой Андре. — В доме просто не осталось мест, где можно было бы что-то спрятать. Я уверен, что те, кто растаскивал имущество, сами пытались обнаружить клад. Мебель — украли, полы — сняли. Вместо стола мне служит ящик. Но, насколько мне известно, они ничего не нашли.

— А вы уверены, что старый граф действительно что-то оставил? — спросила сестра Девоте.

— У меня есть для этого все основания.

Назвавшись сыном графа, он не стал рассказывать о письме, что породило бы новую ложь. Ему претило обманывать кого бы то ни было, тем более эту нежную девушку.