Мэри Картер - Любовь и каприз

Мэтью проснулся оттого, что голова раскалывалась. Головная боль и кисловатый привкус во рту напоминали ему о том, сколько было выпито накануне. Но не все ли равно, в конце концов? Никого не касается, отправился он спать трезвым или упился до бесчувствия. Никто и ничто его не связывает — он вольная птица. Всякие женские капризы больше ему нипочем. Он может жить в свое удовольствие — что и делает. А если это пока не приносит ему слишком много радости — ну что же, со временем привыкаешь ко всему.

Неужели и к этому можно привыкнуть? Перекатившись по измятой постели к краю кровати, Мэтью взглянул из-под тяжелых век на часы на тумбочке. Господи! Он удрученно вздохнул: перевалило за полдень. Не удивительно, что голова так гудит. Это и от голода, и от жажды — целые сутки у него во рту маковой росинки не было.

Сев в кровати, он выжидал, пока затихнет металлический звон в голове, мысленно пытаясь найти себе оправдание. Вчера он работал допоздна и лег за полночь. Новая компьютерная программа, над которой он трудится, кажется, превзойдет все предыдущие. Не страшно, если он немного выпил, чтобы взбодриться. Мэтью предпочитал не вспоминать о том, что прежде не нуждался в допинге — до тех пор, пока Мелисса не бросила его. Время наверняка залечит рану, нанесенную Мелиссой, как оно лечит все на свете. Как-никак у него есть работа, которая заменяет ему все.

Он заставил себя встать и, немного помедлив, пошатываясь, побрел по дорогому пушистому ковру в ванную. Перегнувшись через фарфоровую раковину, Мэтью с отвращением рассматривал себя в зеркале. Воспаленные глаза, нездоровый, землистый цвет лица и, в довершение ко всему, двухдневная щетина делали его похожим на бездомного бродягу, просящего на улице подаяние.

Нет, пожалуй, даже это сравнение не в его пользу, подумал Мэтью, потирая рукой колючий подбородок. Бродяг на их образ жизни обрекает нищета. У него же — прекрасный дом, любимая работа и, благодаря деловой хватке деда с материнской стороны, больше денег, чем он успеет потратить. Казалось бы, нет никаких причин стать алкоголиком, и тем более так выглядеть.

Поморщившись, Мэтью отвернулся от зеркала и шагнул в душ. Он, не раздумывая, обдал себя холодной водой. Черт! От холода у него перехватило дыхание. Выдавив из тюбика мыльный гель, вздрагивая и поеживаясь, он начал энергично наносить его на кожу, с ожесточением растирая свое протестующее тело под струями воды.

Выйдя наконец из облицованного мрамором душа, завернувшись в огромную кремового цвета банную простыню, Мэтью почувствовал себя немного лучше. Голова все еще гудела, но отупляющая сонливость рассеялась. Он был уверен, что скоро и это пройдет. Ведь он окончательно пришел в себя, был бодр и энергичен. А за компьютером он забудет обо всем…

Бритва маняще поблескивала, и Мэтью, вздохнув, обреченно взял ее в руки. В конце концов, уговаривал он себя, борода ему не пошла бы. Он принялся осторожно снимать щетину, стараясь не порезаться. Это оказалось не так-то просто: его неверная рука вздрагивала в самый неподходящий момент. Черт возьми, ему надо было сначала опохмелиться. Поразительно, что всего один глоток виски с утра может привести человека в чувство.

Процедура бритья была закончена без особых потерь. Мэтью бросил полотенце на холодный кафельный пол ванной и вернулся в спальню, морщась от запаха перегара. Ничуть не смущаясь своей наготы и того, что было довольно прохладно, Мэтью расшторил окна и открыл балконную дверь. Он немного постоял под ворвавшейся в комнату струей холодного воздуха, чувствуя, как его тело наполняется восхитительной бодростью, и принялся одеваться.

Когда в дверь спальни постучали, Мэтью рылся в гардеробе в поисках чистой рубашки. Обернувшись, он какое-то время молча смотрел на дверь и наконец, сдерживая раздражение, отозвался:

— Ну? Чего тебе?

Дверь, щелкнув замком, открылась, и в проеме возникла лысая голова камердинера.

— Ох, — произнес он, увидев Мэтью. — Вы уже встали, сэр. Завтракать будете? Мэтью поджал губы.

— Завтрак в половине первого, Дживз? Не смею надеяться. А вот сандвич я бы, пожалуй, съел. И сяду работать.

Дверь открылась шире, впустив верзилу, массивные плечи и брюшко которого были обтянуты безупречно белой сорочкой и втиснуты в дорогой шерстяной костюм цвета морской волны. Одежда изысканного денди нелепо смотрелась на мускулистом увальне, но Мэтью не приходило в голову посоветовать ему изменить свой стиль. Вошедший чрезвычайно гордился своим внешним видом.

— Вы поедете в офис, сэр? — полюбопытствовал он, острым взглядом окидывая беспорядок в комнате и открытый балкон. — Кстати, я бы вас попросил не называть меня Дживзом, мистер Патнем. Вы же знаете, что мне это не нравится.

Мэтью покорно кивнул и, потерпев неудачу в поисках чистой рубашки, схватился за вчерашнюю.

— Нет, сегодня я в офис не собираюсь, — начал он; камердинер тем временем пытался вырвать у него из рук рубашку. — Какого черта, Виктор, что ты делаешь?

— Судя по всему, сэр, вы только что приняли душ, — мягко настаивал Виктор, — и, я уверен, не наденете вот эту гадость, с таким… фи… запахом. В нижнем ящике у вас полно свежих рубашек. Скажите только, какая вам нужна, и я тотчас достану.

— Благодарю, Крейтон, я могу одеться сам, — заявил Мэтью, теряя терпение. — Почему бы тебе не убраться отсюда, пока я не закончил? Пойди приготовь кофе или что-нибудь поесть. Нянька мне не нужна.

— А я разве что говорю? — Виктор наконец овладел грязной рубашкой и смял ее в комок, настояв таким образом на своем. — Вид у вас как раз такой, словно вам нужна помощь. Вашей маме это не понравится. Совсем не понравится, вот увидите.

— Моей маме? — Мэтью смолк, вытаскивая чистую рубашку из ящика, указанного Виктором, и снова повернулся к собеседнику. — А при чем тут моя мать?

— Разве вы забыли? Через полчаса с небольшим у вас с ней назначена встреча. Вы вместе обедаете.

— О Боже! — Мэтью движением бедра задвинул ящик и натянул через голову черную спортивную рубашку, которая только подчеркнула землистый оттенок кожи, на что Виктор неодобрительно цокнул языком. Однако Мэтью в этот момент был погружен в собственные мысли. Перспектива обеда с матерью и необходимость выслушивать, как она будет клеймить и обличать его образ жизни, заставила Мэтью пожалеть о том, что он встал с постели.

— Значит, вы говорите, сандвич, сэр? — пробормотал Виктор, очевидно, сочтя более благоразумным дать хозяину передышку. Мэтью бросил на него угрожающий взгляд.

— Ничего съестного, — прорычал он, играя с таким трудом выбритыми скулами. — Быстро принеси мне пива, и без возражений. Ах да, и вызови такси. Вдруг мне повезет, и свободного такси не окажется.

Виктор, направившийся было к двери, остановился на полпути; на его широком лице появилась озабоченность.

— Я могу вас отвезти, мистер Патнем, — предложил он, но хозяин и бровью не повел.

— Я же сказал, что поеду на такси, — ответил Мэтью. — Иди и закажи его, Виктор. И поторопись с пивом!

Три четверти часа спустя Мэтью вышел из такси, сунув водителю пятифунтовую бумажку. «Спасибо», — сказал он рассеянно, жестом отказываясь от сдачи. Затем, ответив сдержанной улыбкой на приветствия швейцара, поднялся по ступенькам подъезда и сквозь вращающиеся стеклянные двери вошел в фешенебельный отель «Ритц».

Вход в ресторан находился в дальнем конце вестибюля, но напитки гости могли заказать в великолепный зимний сад с пальмами в кадках. Мэтью знал, что именно здесь он найдет свою мать, и не ошибся. Она ждала его, потихоньку потягивая минеральную воду — единственный напиток, который она позволяла себе в течение дня. Каролина Патнем, урожденная Аполлониус, настолько благоговела перед собственной внешностью, насколько ее сын пренебрегал своей, и гордилась тем, что ее свадебное платье до сих пор сидело на ней точно так же, как и тридцать лет назад.

Разумеется, при этом она не акцентировала внимания на том, что брак, для освящения которого предназначалось данное подвенечное платье, просуществовал совсем недолго. Она вышла за Джозефа Патнема, когда ей было всего восемнадцать, вопреки воле отца и матери, и вскоре поняла, что родители были правы. Англичанин, по их представлению, без гроша за душой, хорошего происхождения, но лишенный деловой хватки, Джозеф Патнем продержался рядом с ней ровно столько времени, сколько потребовалось для появления на свет их единственного отпрыска, а затем отправился на яхте в кругосветное путешествие, которое окончилось кораблекрушением у мыса Доброй Надежды. Конечно, узнав страшную новость, Каролина, как и положено, его оплакивала. Однако никто не стал бы спорить, что в конце концов она благополучно пережила трагедию, которая избавила ее от шумихи, а заодно и расходов, связанных с разводом. А Аристотель Аполлониус, предпочитавший (по понятным причинам) называться просто Аполлоном, с распростертыми объятиями принял назад в Грецию свою блудную дочь и маленького внука.

Однако повзрослевшего Мэтью это совсем не устраивало. Несмотря на то, что Каролина была у «Аполлона» единственным ребенком, а Мэтью, стало быть, единственным внуком и наследником гигантского состояния, скопленного судовладельцем за долгие годы, мальчик обнаруживал прискорбное нежелание пойти по стопам деда в смысле отношения к деньгам. Мэтью не любил силовых методов и не видел заслуги в том, чтобы использовать людей исключительно для личного обогащения. И, поскольку отец оставил ему хоть и мало, но достаточно средств, чтобы учиться в Англии в тех же школах, которые некогда посещал сам, Мэтью не преминул этим воспользоваться. А уж в этих привилегированных учебных заведениях, сочетавших спартанский дух с интеллектуальной средой, он приобрел циничное отвращение к богатству во всех его формах, Это было извечным камнем преткновения между ним и остальными членами семьи, а тот факт, что он после учебы поселился в Англии, послужил еще одним звеном в цепи разлада.